Ноябрь. Последние дни командировки. Военная колонна змейкой медленно ползла по вьющейся дороге. Необходимо было успеть до темноты добраться до Хасавюрта. В воздухе искрилась дождевой пылью и играла радугой легкая изморось. Встречный сырой ветер продирал до костей. Миновали несколько блокпостов, оборудованных как маленькие игрушечные крепости. Окопы, дзоты, мешки с песком, бетонные блоки, зарывшиеся по макушку БТРы. Вырубленные подчистую деревья вокруг, чтобы не могли укрыться в "зеленке" снайперы. Все подходы каждую ночь тщательно минируются, ставят растяжки. Утром саперы их снимают, чтобы своих не отправить к праотцам. А там, где поработал "Град", лишь обгорелые обрубки стволов и выжженная перепаханная земля. На обочинах дороги кое-где попадались остовы искореженной сожженной бронетехники, некоторые нашли здесь последний приют еще с прошлой чеченской кампании.

Неожиданно с пригорка шквал огня из гранатометов и пулеметов полоснул по колонне, головной и замыкающий БТРы вспыхнули как факелы. Из замаскированных укрытий пристрелянные пулеметы кинжальным огнем сеяли панику и смерть. Колонна развалилась прямо на глазах. Грохот гранат, отчаянные крики, нечеловеческие вопли раненых, автоматная трескотня, взрывы боекомплектов, все слилось в сплошной кромешный ад.

Шилов примчался, как только узнал о трагедии, разыгравшейся под Аллероем.

- Миша, Лене не говори…- с трудом шептали потрескавшиеся бледные губы.

- Коля, все будет хорошо, - успокаивал Шилов друга, держа его черные от гари пальцы в своих ладонях и вглядываясь в серые неподвижные глаза.

Николая унесли в операционную, капитан, расстегнув отсыревший бушлат, подошел к окну в конце коридора, где курила группа раненых. Прикурил. До погруженного в горькие думы Шилова долетали обрывки разговора.

- Под станицей Степной во время разведки боевики накрыли его группу минометным огнем…

- Ну, думаю, кранты! Не знаю, каким чудом тогда вырвались из той передряги. Надо было каким-то образом вернуть тела погибших. Обратились к местным старейшинам. На переговоры выезжал сам "батя", полковник Лавров. Сошлись на том, что погибших ребят обменяют на четырех убитых чеченцев.

- Из ушей течет кровь, бля! Башка трещит! Ничего не соображаю…

- Во время зачистки в подвале одного из домов наткнулись на солдатские останки. Вонища страшная, тела разложившиеся. Человек восемь. Жетонов, документов нет. Судя по всему, контрактники…

- Да, ребята, контрактники гибнут пачками, их бросают в самые опасные места. В самое пекло. Командование за них никакой ответственности не несет. Ему плевать на них. Оно отвечает только за солдат-"срочников". Контрактников даже в списки боевых потерь не включают. Послушать Манилова, так получается, что у нас…

- Наверняка, числятся пропавшими без вести, - говорил раненый с забинтованной грудью.

- Потери в частях федералов жуткие, - донеслось до Шилова.

В ожидании мрачный Шилов, прохаживаясь по коридору, сжимал до хруста кулаки. Госпиталь был буквально набит ранеными. Было довольно много солдат, получивших осколочные ранения от своей же артиллерии и авиации.

- Да что же это творится? Полководцы Жуковы, твою мать! Когда же этому бардаку будет конец?

- Как капитан? - метнулся он к молодому хирургу в забрызганном кровью клеенчатом фартуке, наконец-то появившемуся из операционной.

- Безнадежен. До утра, боюсь, не протянет, - глубоко затягиваясь сигаретой, устало ответил тот.

Михаил вышел на крыльцо, пытался зажечь спичку. Сразу не получилось. Сломалась. Следущая тоже. Наконец, прикурил. Начало смеркаться. На соседней улице с облезлой мечети заголосил мулла. На душе было погано, как никогда. Хотелось вдрызг нажраться вонючего спирта, взять в руки автомат и все крушить, крушить, крушить вокруг. Стрелять эту мразь! Рвать зубами погань! Сколько можно терпеть это дерьмо! Ему вспомнилась последняя зачистка, которую проводили вместе с СОБром в Курчали. Во дворе одного из домов, благодаря овчарке Гоби, обнаружили сырой глубокий зиндан. А в нем четверых заложников. Троих военных и парнишку-дагестанца. Все изможденные, оборванные, избитые. Худые заросшие лица. Животный испуганный взгляд. Больно смотреть. Особенно на "старлея". У того были отстреляны фаланги указательных пальцев на руках. Седой весь. Передние зубы выбиты. Вместо левого глаза сплошной кровоподтек! Когда нас увидел, затрясся как осиновый лист, заплакал навзрыд. Говорить не мог. Рыдая, заикался, захлебываясь. Дрожал всем телом как загнанный зверь. Вцепился намертво собровцу Назарову в "разгрузку" изуродованными руками и боялся отпустить. Повезло хозяевам-гнидам, что смылись! А то бы мы такую зачистку бы этим ублюдкам устроили! За яйца бы подвесили, гадов! И подсоединили бы полевой телефон, нашу маленькую шарманочку! Вот это была бы пляска, похлеще твоей ламбады! Сраная Чечня! Тут каждая двенадцатилетняя сопля в любую минуту может жахнуть из "мухи" тебе в спину. Оружия у "черных скотов", хоть жопой ешь. Почти в каждом доме арсенал имеется. Ни какие-нибудь тебе кремнёвые ружьишки ермоловских времен, а новейших систем гранатометы, минометы, снайперские винтовки с забугорной оптикой, тротиловые шашки и прочая дрянь. После зачисток, можно сказать, трофеи вагонами вывозим. В глазах у всех неприкрытая лютая ненависть, вслед плевки и сплошные проклятия. Проезжаешь мимо кладбища, а там над могилами неотомщенных боевиков лес копий торчит с зеленными тряпками. Значит, будут мстить, будут резать, безжалостно кромсать нашего брата. Значит, какой-нибудь пацан из русской глубинки, как пить, здесь найдет себе погибель. Сколько еще наших ребят сложат свои головы в долбаной Ичкерии!

Шилов в сердцах со всего размаху двинул по железным перилам кулаком, они жалобно задребезжали, заходили ходуном.

- Обидно! Конец командировки! И на тебе! Подарочек! Падлы черножопые! Если бы не "вертушки" и не уральский СОБР из Ножай-Юрта, подоспевшие на выручку, полегла бы вся колонна. Вот, и нас не миновала беда. Постигла незавидная участь "калачевской" и "софринской" бригад. Угодили, таки, в засаду басаевских головорезов. Не обошла смертушка стороной пацанов-дембелей. Не пожалела. Лучше бы они на заставе в горах продолжали замерзать сверх срока, так нет же, дождались на свою головушку плановой замены. Выкосила мерзкая старуха почти всех безжалостной косой по дороге домой.

- Эх, Николай! Коля! Что я теперь Ленке скажу? Как я в ее серые глаза посмотрю? - Шилов шмыгнув носом, снова со всего маха двинул кулаком по перилам.

Дверь распахнулась настежь, двое санитаров выносили покрытые рваной окровавленной простыней носилки. Капитан посторонился, пропуская их. С носилок свешивалась закопченная рука убитого с ободранными в кровь пальцами. На указательном тускло поблескивала серебряная печатка с изображением боксерской перчатки. Шилов сразу узнал это хорошо знакомое ему кольцо, за ношение которого он неоднократно гонял сержанта Широкова в наряды.

Лена, прижав к себе своих маленьких чад, как и все, заворожено смотрела на вокзальные часы. Люда в зале было много, ждали поезда с Астрахани. Встречающие были в радостном возбуждении, многие с детьми и цветами.

Как бы в стороне от всех стояла худенькая как тростинка Таня Бутакова, ее бледное с темными кругами под глазами лицо резко выделялось из массы людей. Ее муж, Саша Бутаков, прапорщик, в октябре пропал без вести, до сих пор о нем нет никаких известий. Все офицерские жены очень ей сочувствуют. Она осталась совсем одна со своей малюткой.

Стрелка дрогнула и сдвинулась еще на одно деление. Как медленно движется время. Сейчас она их увидит. Своих таких родных и любимых. Мишу и Колю.

- Вот уже больше двух месяцев мы ничего не знаем о нем, не было ни одного письма. Родители сходят с ума, слезы каждый день… - услышала она за спиной всхлипывающий женский голос.

Вот диктор объявила о прибытии поезда, и шумная пестрая толпа повалила на перрон. Наконец-то из-за поворота показался в клубах пара зеленый с красной полосой локомотив.

- Миша! Миша! Мы здесь! - крикнула она, издалека увидев осунувшееся усатое лицо своего мужа. Он с трудом пробился сквозь гудящую толпу и обнял своими сильными руками жену и детей. Веки у него дрожали, губы старались улыбнуться. Трехлетняя девчушка испуганно отвернулась и прижалась к матери, она не узнала в этом страшном небритом дядьке своего отца. Потом, осмелев, стала исподлобья поглядывать на него, как он, улыбаясь, что-то говорил маме и Сереже.

- Миша, а Коля где? - спросила счастливая Лена, окидывая возбужденную пеструю толпу в надежде встретиться взглядом с родными серыми глазами брата.

- Лена, Коля погиб, - еле выдавил из себя Шилов, пряча от нее глаза, из которых вдруг брызнули слезы.

Ей сразу вспомнился тот странный день, недельной давности. Неделю назад. Натальюшка спала. Сережка был в садике. Постирав белье, она накинула мужнин бушлат и с тазом выскочила во двор. Было довольно свежо. Начало декабря выдалось бесснежным и морозным. Голые ветки деревьев и кустов были покрыты пушистым инеем, поблескивающим тысячами огоньков на солнце. Вокруг вертелись, порхали и щебетали юркие неугомонные синицы.

Внезапно она почувствовала, как что-то в груди оборвалось, сердце как бы придавило огромным тяжелым камнем. Она обернулась и оцепенела от неожиданности: у крыльца стояла черная коза и пристально молча смотрела на нее своими желтыми глазами. Во взгляде было что-то гнетущее, нехорошее. Лена не предполагала, что у коз такие странные зрачки. От этого жуткого неподвижного взгляда ей стало не по себе, ее всю пронизала холодом накатившая ледяная волна. Перед глазами мелькнула сожженная, изувеченная бронетехника, в ушах стоял звон, уши как бы заложило, послышался откуда-то издалека лязг гусениц и чей-то нечеловеческий крик. По телу пробежала мелкая нервная дрожь.

Лена выронила прищепку. Нагнулась за ней. Когда выпрямилась, козы уже не было. Она исчезла. Лена подбежала к калитке, выглянула на улицу. Длинная улица была пуста. Было что-то неестественное, загадочное, дьявольское в этом визите. Да и коз никто не держал в военном городке, а ближайшая деревня не близко. Она вернулась в дом; в детской навзрыд громко плакала Натальюшка, видно ей что-то приснилось. Лена закрутилась по дому, то уборка, то дети, и мысли о незваной гостье отпали сами собой. Забылись.

И вот сейчас, в эту минуту, когда на нее обрушилась страшная весть о гибели Коли, она вспомнила ту козу. Черную козу.

- Уроды! Патроны кончились! Огня давай! - закричал во сне Шилов, рванувшись и выгнувшись всем телом. Он резко сел в постели, тупо уставившись в стену, ничего не понимая. На лбу проступили капельки пота.

- Мишенька, родной, милый, дружочек мой, мальчик мой…- успокаивала заплаканная Лена, осыпая горячими поцелуями его лицо, глаза, шею, плечи… Крепко прижав его голову к своей груди и нежно поглаживая его поседевшие волосы, смотрела, как на потолке ярким пятном отражается свет от уличного фонаря, и танцуют медленное танго длинные тени от качающихся за окном заснеженных веток.

Ночью она на цыпочках прошла в детскую, присела у кроватки Натальюшки и тихо заплакала.