|
|
Новости
Проза|
Фёдор Раухвергер Впечатления эпистолярного психоделика сборник статей Очерк о современной русской литературе и о месте в ней Сергея Сакина (15.01.2003) Думаю, многие из читающих эту статью ездят в метро. Что касается меня, то во время поездок, если я не занят чтением какой-нибудь книги, я смотрю, что читают мои сограждане. Недавно, например, я заметил богемного вида мужчину средних лет, держащего в руках «Чёрную весну» Генри Миллера. Но это, к сожалению, приятное исключение. Обычно же мои сограждане читают детективы Бориса Акунина и Дарьи Донцовой. Последнюю не читал, но подозреваю, что это очередная пошлая дешёвка. Об Акунине у меня мнение двойственное. С одной стороны, чтиво изысканное, с другой, повторюсь, именно чтиво. К сожалению, могу это сказать и об остальных известных современных русских писателях.
Уверен, многие слышали о молодёжной литературной премии «Дебют». В 2000 году в номинации крупная проза первое место занял роман Сергея Сакина и Павла Тетерского «Больше Бена». Что можно сказать об этом произведении? Впервые я прочитал его в журнале «Птюч connection», потом купил и изданную книгу. Когда я в мае 2000 года увидел рекламу «Дебюта» по телевидению, мне запомнилась фраза о том, что Пушкин стал знаменитым в шестнадцать лет, а Шолохов прославился в двадцать один год. Следовательно, Сакин и Тетерский являются их достойными приемниками. Эти приемники на 270-ти страницах повествуют нам, своим читателям, о том, как они успешно «разводили» англичан: воровали из магазинов продукты и книги, обманным путём присваивали мобильные телефоны, хотели получить кредит в банке (но Тетерский не пишет, получил ли он его в итоге или нет, видимо, боясь уголовной ответственности. Сакин в своём следующем романе «Умри, старушка!» говорит, что этот кредит они всё-таки выманили), не говоря уже о том, что они нахально сибаритствовали в домах своих друзей. Но это ещё понятно. Откровенно говоря, я, прочитав эту книгу (а также биографию Артюра Рембо, написанную Пьером Птифисом), так проникся идеями битничества и сквотерства, что сам сорвался в Питер (дальше уехать всё-таки не хватило мужества) и там усердно старался «негодяйствовать» (неологизм Артюра Рембо): воровал еду и книги, спал в метро, «вписывался» к новым приятельницам в женское общежитие и тому подобное. Да, было, безусловно, весело. Но мне тогда семнадцать лет было. А им, насколько я знаю, далеко за двадцать. Но вот чего я действительно не смогу никогда понять, так это их расистских взглядов. Сакин в этом отношении более устойчив – он как не любил «генетический мусор», так до сих пор рядом с ними и не сядет. А вот Тетерский, получив от ямайского негра Тони подачку, в чернокожих резко влюбляется. Какие, получается, у нас нацисты продажные!
Интересно прочитать их первые впечатления после получения ими премии «Дебют» (журнал «Птюч connection» за 1-2 2001). Тогда они ещё не успели возомнить себя литературными гениями и честно удивлялись, как смогли занять первое место. Многие мои знакомые воспринимают эти подоночьи похождения, как подвиг русских ребят, этаких Данил Багровых, в зажравшейся буржуазной Англии. В это поверить ещё можно – дескать, наш ответ Чемберлену. А как Сакин верещал, что было «действительно трудно» в шоу «Последний герой»! Вот тут ты, брат, загнул! Продался, штурмовик, капиталу!
«Больше Бена» читать нужно, но только для того, чтобы ознакомится с подоночьей (читай битнической) субкультурой России девяностых годов. За Сакиным и Тетерским целое поколение (и я в их числе) вот так вот думающих и живущих ребят. Грустно, конечно, но что делать, перестройка, эфиоп её. В этом отношении роман Сакина «Умри, старушка!» даже колоритнее. Автор описывает свою (не думаю, что выдуманную, может быть он слегка придумывает что-нибудь) жизнь в Москве. Описывает футбольных хулиганов, их отношение друг к другу, мысли, привычки, жаргон. Прослезились, читая это произведение? Лично я нет. Потому что он разгильдяй, лентяй и неудачник. Я читал его досье в архиве Института стран Азии и Африки при МГУ, где он учился (корейский язык). Вернее, он там не доучился. Выгнали. Родители его устраивают на какую-то работёнку – он оттуда уходит. Работать не умеет, не может, не хочет (его личные слова). Лишний человек, которому противно применить себя в бездушном и алчном обществе? Сомневаюсь. Просто ему по паспорту за двадцать. А так – четырнадцать-шестнадцать. Сакин по-детски хвастается прочитанными книгами – Ремарк, Берроуз (вспомним его милую фразу из «Голого завтрака»: «…ниггера сожгли, а за бензин не заплатили…»), Керуак. Браво! Согласен, подавляющее большинство его ровесников о таких авторах даже и не слышало. Но зато они честно живут, работают, уже начинают растить детей. А от таких вот «торчков» только «генетический мусор» родится и может. Зато они унтерменши – тупые киборги, думающие исключительно о деньгах и карьере. Да, согласен. А Сакин об этом не думает – только о наркотиках, выпивке, «махачах» и поёбках – тоже не джентльменский набор. Как не грустно, но мы действительно потерянное поколение – вымерли в наше время интеллигенты – люди, совмещающие в себе и культуру поведения, и работоспособность. Может быть об этом призывает задуматься эта книга?
Главный редактор журнала «Птюч connection» Игорь Шулинский сказал верно: «Поколение потребителей, сметающее с прилавков новые хип-хоповые релизы, последнее пиратское видео, книги Салмана Рушди и Харуки Мураками, имеет право на художественную документацию своей жизни». Кстати, о Мураками. И чего такого вы все в нём находите? Типичная, по-моему, литературная жвачка – прочитал и выплюнул – ни уму, ни сердцу.
Довольно интересно композиционное построение обоих романов. В первом случае мы сталкиваемся со стилизованными под дневник записями двух друзей, приехавших «в Лондон тырить еду в универсамах и выбивать из банков кредиты по липовым документам» (Вячеслав Курицын). Чтобы читатель мог различать авторов, Сакин пользуется обычным шрифтом, а Тетерский – курсивом. Надо сказать, очень оригинальное и интересное решение. Записи обоих соавторов тесно переплетаются, создавая единую картину, или же взаимно дополняют друг друга (описание пребывания в гостях у двух украинок).
Не уступает в оригинальности композиции и «Умри, старушка!». Здесь повествование идёт целиком от первого лица. Свои эмоции Сакин подчёркивает вставленными в текст так называемыми «смайликами» - графическими выражениями эмоций, принятыми в эпистолярной культуре сети Internet. Литературовед наверняка заметит тенденцию укрепления сетевой культуры в современной литературе. Авторами для стилизации всё больше используются «смайлики», транслитерация и другие подобные приёмы. Сакин, например, разделяет одно событие на несколько сюжетных линий, что перекликается с традицией форумных игр (называя главы, например ГЛАВА 4-а и ГЛАВА 4-б, Сакин описывает сначала случай, произошедший с ним, когда он пошёл к Баррикадной, а потом случай, произошедший с ним, когда он пошёл к Маяковской; причём оба варианта приводят к одной развязке. Тем самым писатель, видимо, подчёркивает монотонность и однообразие московской жизни). Кроме того, параллельно с главной сюжетной линией Сакин даёт ещё одну. Следуя ей, мы видим что бы произошло с ним, если бы он поехал с «брудой» в Европу. Эта линия выражена автором через описание своих снов, мечтаний и, постепенно переставая указывать на источник, он как бы воплощает её в жизнь. Причудливое сплетение жизни в Москве и европейских скитаний и образует колоритность этого романа.
Теперь о языке обоих произведений. Употребление «бичеств» - жаргона футбольных хулиганов, в обеих книгах призвано погрузить читателя в описываемую среду. Очень удачное решение, к тому же вокабуляр, приведённый в «Больше Бена», помогает читателю во всём разобраться. А теперь о нецензурной брани в обоих романах. «Идущие вместе», зациклившись на Сорокине (тоже ничего, на мой взгляд, из себя не представляет), как-то упустили эти две «литературные сенсации третьего тысячелетия» (цитата из какого-то отзыва о «Больше Бена»). А зря – обе книги прямо сочатся матерным гноем! Многие скажут: «Это же один из способов погружения в описываемую среду! А вот на Западе! Долой совковую цензуру!» Хорошо, но давайте вспомним «Воскресение» Льва Николаевича Толстого. Повседневная жизнь каторжников. И не одного даже бранного слова! «На дне» Максима Горького. Александр Исаевич Солженицын – есть несколько, но употребляются они крайне скромно, я бы даже сказал стыдливо. Всё пошло из американской литературы.
Начали переводить Миллера (кстати, даже слово «трахаться» - калька с английского “to ban” – буквально «стукаться») и пошло-поехало. У них есть, а чем мы хуже? И давай пересыпать свои писульки площадной бранью. По себе знаю – начать ругаться матом легко, а вот бросить – проблематично (вспомните, как описывает Сакин в «Умри, старушка!» свои «матерные университеты»). Поэтому, пользуясь случаем, хочу призвать молодых писателей воздержаться от употребления нецензурных выражений в своих произведениях! Давайте, во-первых, уважать и себя, и читателей, во-вторых, придерживаться традиций классической русской литературы. Это я такой умный – читаю и посмеиваюсь. А сколько юношей, прочитав эти две книги, начнут воровать и «вписывать по щщам чуркам»? Я не антифашист, но, по-моему, это неумно. Лучше открыть свой «белый» продуктовый магазинчик (в котором Сакин будет воровать) и составить кавказцам умелую конкуренцию.
Сотрудник политического отдела концентрационного лагеря «Аушвиц» Пери Броад писал, что немки-надсмотрщицы, бывшие проститутки, очень любили издеваться над узницами и постоянно боялись их мести, но «…еврейки, преимущественно образованные женщины – студентки Сорбонны, артистки, никогда и не думали опускаться до уровня вульгарных немецких проституток, и отплачивать им той же монетой». Зачем я привожу в этой статье эту цитату? Бьют ли кавказцы в России скинхедов, если они в большинстве? Нет. И не потому что боятся. Просто, несмотря на свою необразованность (я имею в виду всяческих продавцов, а не академиков и членов корреспондентов РАН), они умнее бритоголовых дегенератов. Оставим эту тему.
Книжный магазин «Москва». Отдел современной русской литературы: много Сорокина, незаменимые Акунин-Донцова, эстетствующая Татьяна Толстая, Сакин, «Гопники» Козлова, «Аппликации» Киры Ласкали. Про «Гопников» молчу. «Аппликации» - довольно занятная книжечка. Оригинальный стиль. «Роман-микс», по выражению, Игоря Шулинского. Но вот почему роман? Сам Кира Ласкали объясняет это в своём предисловии так: «Не разменивайся на ерунду! Напиши роман! – кричит моё тщеславие. И я обманываю его, называя романом АППЛИКАЦИИ». Тогда зачем Шулинский ЭТО так продвигает?! Не дело это.
С удовольствием прочитал «Generation П» Виктора Пелевина. Но вот остальные его вещи мне не особо понравились. Раскрутили слишком. Как Коэльо. Ну не люблю я читать засаленные сбродом книги!
Надеюсь, не особо наскучил вам своими измышлениями. Буду рад отзывам, которых и жду с нетерпением. Смерть в конце тоннеля (обращение к начинающим писателям) (17.01.2003) Зима – сезон суицидальных мыслей. Молодая интеллектуальная поросль человечества окармливает себя европейским декадансом и хитрой японской философией. Ведь это модно. А потом сблёвывает парой нежданных смертей. И это, наверное, нормально. Закономерность эволюции – самоуничтожение склонных к депрессии особей с неустойчивой психикой. Декаданс – излишество интеллектуальных измышлений европейцев. Именно они, досыта опившись в конце XIX века философических изысков, заново систематизировали культ нравственного упадка и смерти. Многие взяли на вооружение идею «негодяйствования» Артюра Рембо, этого апологета французского декаданса. «Я – римский мир периода упадка» - провозгласил его старший друг Поль Верлен. Да, декаденты сравнивали свою эпоху с, пресыщенными излишеством, последними веками Римской Империи. Новые калигулы и мессалины. Русский декаданс я разделяю на два периода: слепое подражание европейской моде и более осмысленное и по-русски идеологически подкреплённое разочарование в итогах революции 1905-го года. Молодая интеллигенция осознала, что либеральными реформами существующий строй не изменить, бунт русского народа бессмысленен и беспощаден – выхода из сложившейся ситуации не существует. Есть ли смысл созидать, устраивать семью, если всё будет сметено? Зачем прилагать усилия к чему-либо, если это всё равно никому не поможет, не будет оценено по достоинству? И молодые люди бесцельно прожигали свою жизнь, или, отчаявшись, обрывали её. Очень удачно описана эта эпоха в романе замечательного русского писателя-декадента Михаила Арцыбашева «Санин». Главный герой, подобно лермонтовскому Демону, не находит себе места, а его неприкаянность смущает других, развращает их. Пообщавшись с ним, вешается молодой, всегда восторженный, еврей; теряет себя в его сложной философии Зинаида Карсавина. Всюду оставляет после себя Санин «суету и томление духа». Эпиграф к роману – отрывок из книги Екклесиаста. Эта наполненная скептической философией часть Ветхого Завета всегда привлекала моё внимание. Я бы даже назвал её первой упаднической книгой человечества. Для подтверждения этого тезиса привожу цитату: «И предал я сердце моё тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает и скорбь» Екклесиаст (2: 17, 18) Декаденты, томившиеся от затхлого европейского мировоззрения, искали отдушину в восточных философиях. Наглядный пример тому – часть творчества лауреата Нобелевской премии, выдающегося немецкого писателя Германа Гессе. И «Степной Волк», как апофеоз, особенно суицидального мировосприятия. Это произведение «возникло из размышлений автора над жизненной ситуацией современного ему человека, с его одиночеством, крахом жизненных ценностей и утратой самого смысла существования» (цитата из одной из рецензий на этот роман). Не буду подробно останавливаться на этом произведении – сейчас это не моя цель. Приведу только отрывок из стихотворения «Бессмертные», являющегося, на мой взгляд, центральной частью всего романа:
Но поистине гигантского размаха европейский декаданс достигает, соединяясь с японским культом смерти самураев. Ознакомится с ним можно прочитав трактат «Хагакурэ» Ямамото Цунэмото, а также комментарий к нему – «Хагакурэ Нюмон» нашего современника Юкио Мисимы. Вот выдержка из «Хагакурэ Нюмон»: «Между тем, «Хагакурэ» утверждает, что даже бессмысленная смерть – смерть, которая не принесла ни цветов, ни плодов, - обладает достоинством Смерти Человека». Обязательно нужно учитывать то, что «Хагакурэ» был написан для японцев, причём не для всех, а только для элиты – самураев. Об этом, к сожалению, не задумываются, принимая его на вооружение, молодые люди, воспитанные на европейской гуманной культуре. Мы живём во время очень близкое к ситуации 1905-го года. В России, да и во всём цивилизованном мире вообще, в воздухе витает та же нестабильность, неуверенность в завтрашнем дне – угроза новой мировой войны, финансового кризиса. В качестве примера приведу аннотацию к новому английскому интеллектуально-концептуальному фильму «В последний момент»: «Время идёт. Жизнь проходит. «Отрывайся» как… «В последний момент»». Декаданс снова в моде. Следовательно, в моде сейчас и суицид. И это удручает. Я хочу обратиться к начинающим писателям: коллеги, давайте отведём свой взгляд от дурного – упаднической и подоночьей литературы и так уже слишком много – и будем в своих произведениях взывать к жажде жизни читателя, обнадёживать его, призывать к позитивному действию! Посвятим свою жизнь высокому Искусству; отдадим всю её, без остатка, и наши имена клинописью высекутся на скале Вечности! Стоит ли, закрыв глаза, смотреть на золотое солнце декаданса, ярко пышущее в чёрной, безликой пустоте?! Пустоте, именуемой Смертью в конце тоннеля. Битничество (небольшой очерк об истории движения) (01.03.2003) В 1817 году “великий утопист” ( по определению Энгельса ) Анри Сен-Симон в “Письме Американцу” послал за океан свой выстраданный “вопль”: “ Народу мало любить свободу, чтобы быть свободным, - ему прежде всего необходимо познание свободы. Старые идеи одряхлели и не могут помолодеть, нам нужны новые! “ На протяжении полутора веков для каждого обывателя Старого Света существовала своя Великая Американская Утопия, в самых радужных снах являвшаяся сказочной страной неограниченных возможностей (вспомним эпизод с проституткой в «Тихих днях в Клиши» Генри Миллера). Великая Американская Мечта будоражила фантазию американцев. Прошло полтора столетия, прежде чем старые идеи одряхлели до такой степени, что новые не могли не появиться. Великая Утопия перестала привлекать европейцев, а Великая Мечта трансформировалась до неузнаваемости, превратившись для многих в Страшный Сон. “Нужно, чтобы мир заполнили странники с рюкзаками, отказывающиеся подчиняться всеобщему требованию потребления продукции, по которому люди должны работать ради привилегии потреблять все это барахло, которое им на самом деле вовсе ни к чему... Передо мной встает грандиозное видение рюкзачной революции, тысячи и даже миллионы молодых американцев путешествуют с рюкзаками за спиной, взбираются в горы, пишут стихи, которые приходят им в голову, потому что они добры и, совершая странные поступки, они поддерживают ощущение вечной свободы у каждого, у всех живых существ...” - Джек Керуак был первым писателем, сформулировавшим и провозгласившим те идеи, которые сразу же были взяты на вооружение самым революционным поколением Америки ХХ столетия, “разбитым поколением”, битниками (The Beat Generation). “Битничество началось где-то в 1944-45 годах, когда встретились Джек Керуак, Уильям Берроуз, я и еще некоторые из наших друзей, которых мы знаем до сих пор, - вспоминает Аллен Гинзберг. - Берроуз тогда уже писал, Керуак уже был поэтом и писателем, автором нескольких книг, мы были молоды. В течение нескольких последующих лет мы экспериментировали с такими понятиями как “дружба”, “чувство общности”, “новое видение”, “новое сознание”. Начало пятидесятых - поворотный пункт, когда все личные мысли становились общественными, а с 1945 -го - духовное освобождение, потом освобождение слова от цензуры в 1950-55 гг. В 1955-62 слово идет к читателю”. Родиной “поколения разбитых” стала Калифорния, самая благодатная часть Америки, давшая миру спустя два десятилетия Джими Хендрикса и Дженис Джоплин, “ Greatful Dad”, “Джефферсон Эйрплэйн” и психоделический рок, ставшая местом съемок самого культового фильма сумасшедших 70-х - “Забриски Пойнт” Микеланджело Антониони. Сан-Франциско еще не превратился в гомосексуальную Мекку, где W.A.S.P. находятся в явном меньшинстве. Еще далеко было до “времен Харви Милка”, первого в Америке “голубого” мэра, убитого сразу же после избрания на этот пост. Но уже тогда Сан-Франциско превратился в культурную столицу Тихоокеанского побережья Соединенных Штатов. В 1953 году начинающий поэт Лоуренс Ферлингетти начал издавать небольшой журнальчик под названием “City Lights”( “Огни большого города”, аллюзия на знаменитый фильм Чаплина ), а через два года на Коламбус, центральной улице Сан-Франциско при издательстве был открыт одноименный книжный магазин, где и стали продаваться первые книги битников, самые знаменитые из которых - сборник прозаических фрагментов, эссе, новелл и медитаций Джека Керуака “На дороге”(1957) и поэма Аллена Гинзберга “Вопль” (1955), своеобразный манифест движения. Запрещенный вскоре к продаже. C самого начала битничество оформилось не столько как литературное или художественное течение, а как довольно агрессивно ( можно сказать - экстремистски ) настроенная идеологическая группировка, питавшая известные - только входившие снова в моду - симпатии к марксизму ( синтезированный фрейдо-марксизм был уже на подходе ), русскому анархизму ( по этому поводу массово переиздавались Кропоткин, Бакунин ), русской Октябрьской революции (дедушка Ленин? Почему бы и нет!) и троцкизму одновременно (в одном только Сан-Франциско до сих пор существует не меньше десятка троцкистских газет и журналов!). Если к этому прибавить протест ( активный протест) против американской внешней политики, американского “общественного мнения” и “общественной морали”, а также против святая святых - американского образа жизни, то можно представить, как заманчиво выглядела эта “ левацкая” идеологическая мешанина в глазах интеллектуальной молодежи (замечу, что то же самое мы наблюдаем и в современной России). Не случайно Джон Чиарди в своей знаменитой статье “Эпитафия разбитым”, объясняя столь массовый успех битников, писал, что “ у молодежи есть все основания для того, чтобы бунтовать против нашего американского самодовольства. Каждый день вставать в половине седьмого, в восемь отмечаться у табельщика, в пять возвращаться домой и смотреть купленный в рассрочку телевизор, - такой образ жизни вряд ли может прельстить молодого человека”. Молодого человека 50-х прельстил бунт, ну конечно же бунт! Это же так весело! Конформизм послевоенной Америки, обострившиеся классовые противоречия (пророческая улыбка старины Маркса!) и экономический прессинг, по мнению критика Герберта Голда, привели к тому, что битники “сами взяли себя за шиворот и выкинули из общества”. Их “пафос отрицания” достиг поистине “маяковских” масштабов: “Долой вашу власть, долой вашу религию, долой вашу любовь!” Что касается любви, то битники тоже имели, что предложить взамен. Сексуальный бунт стал самой радикальной формой протеста против “общественной морали”, “нетрадиционная” сексуальная ориентация становилась модной в кругах интеллектуалов. Не случаен был и выбор культовых фигур битников: Уолт Уитмен, Томас Вулф, Генри Миллер. Развивая гомосексуальную эстетику Уитмена, продолжая традиции исповедальности, присущие Вулфу, и гипертрофируя “грязный” натурализм Миллера (который, кстати, был чужд гомосексуальным идеям; вспомним «Тихие дни в Клиши»), многие из них сделали сексуальные перверсии темой своих произведений. Эстетизация мужского, мужественного, брутального характера и облика наиболее ярко выделяется в ранней поэзии Гинзберга:
В своем протесте, в своей агрессивности, в своих фантазиях битники зашли слишком далеко. Дж. Тайтелл писал в книге “Нагие ангелы”, самом серьезном, пожалуй, исследовании на эту тему, что они начинали с того, что “рассматривали себя как отверженных общества, поклоняющегося враждебной культуре, как провозвестников нового отношения к тому, что считать благоразумным и этичным, как художников, которые творят лишь для самих себя и не ищут признания и славы”. Наверное, они и впрямь не могли даже мечтать о той славе, которая пришла к ним так легко, так быстро. Вошедшие в обычай литературные чтения в подвалах пустовавших домов, где селились собравшиеся со всех концов Америки “разбитые”, быстро приелись и надоели и публике, и самим поэтам...
“Я люблю сумасшедших, таких, которые бешено хотят жить, бешено хотят говорить, бешено хотят спастись, которые хотят иметь все сразу, которые никогда не зевают и никогда не говорят пошлостей, а всегда горят, горят, горят”, - говорит герой Керуака. “Буддизм, практика медитации, психоделики, открытые формы стиха... Это был поиск более открытого, исследование его границ. Керуак “горел” искусством и попивал. Берроуз экспериментировал с морфием и вскоре, к несчастью, втянулся. Мы все немного покуривали марихуану, года с 45-го”, - вспоминает Гинзберг. Битники взяли слишком высокий “аккорд”, их протестующие голоса были так громки, так надрывны, что в конце концов сорвались на фальцет. Они смогли предложить своему поколению только один способ борьбы с обществом, из которого они выкинули себя за шиворот”, - уход от него, уход в себя, в “другие сферы”, в дзен-буддизм, в ”радостную преступность» (Дж. Керуак), в вызывающе-нарочитую гомосексуальность и наркотики (У. Берроуз, провозгласивший, что “лучший Выход это Вход”)... Символично название романа Керуака - “На дороге”. Дорога (вспоминаются фильмы Вендерса и Антониони ) - это бесконечный и бессмысленный побег от благополучия буржуазного быта, от пуританства и ханжества “общественной морали”, от традиций цивилизации потребления, побег куда угодно, в никуда... Времена были развеселые. Уже взорвали атомную бомбу... Уже вовсю свирепствовала “холодная” война и сенатор Маккарти сотоварищи, клеймившие и изничтожавшие вовсю “коммунистическую чуму” и “красную заразу” (к таковым были причислены наркотики, гомосексуализм, а позднее и рок-н-ролл). А тут как раз, очень вовремя и кстати, Кен Кизи, будущий автор “Полета над гнездом кукушки”, открыл возможность не медикаментозного применения сильного галлюциногена ЛСД, ранее применявшегося в психиатрии для лечения маниакальных психозов. Именно на этих “таблетках от жизни”, воспетых “Beattles” в песне “ Люси в небесах с алмазами”, и вырос причудливый рахитичный уродец - американское авангардное искусство... Америке предстояла война во Вьетнаме и студенческая революция (и та, и другая закончились поражением)... Сопливая романтика Керуака была с восторгом принята первыми хиппи, которые довели ее до абсурда. Бессмысленные худосочные “цветы”, длинноволосые “непротивленцы”, любвеобильные пацифисты с их примитивным “Make love not war!”, адепты “свободной любви” - все они основательно потоптали американские дороги с рюкзаками за спиной, понаписали килограммы стихов, понаделали кучи любви, насовершали странных и неожиданных поступков... (Спустя десятилетие “рюкзачная революция” глухим эхом отозвалась и в Советском Союзе - те же рюкзаки, те же дороги, почти такой же “комсомольский” задор, такие же убогие КаэСПэшные песенки, палатки, костры и привалы. Вот только гомосексуалисты, наркотики и рок-н-ролл были чуть позже!) Дурная кровь накапливалась слишком долго, она должна была найти себе выход. Джими Хендрикс, Дженис Джоплин, Джим Моррисон и многие другие гениальные музыканты Америки нашли этот выход и сами вылетели в него вместе с той грязью, разрушительной и агрессивной энергией, “чернухой”, которые были сконцентрированы в их полунаркотическом-полусумасшедшем творчестве. В литературе должен был появиться кто-то, кто мог бы сделать то же самое. И прежде, чем тупое американское кино полностью профанировало керуаковскую “Идею Дороги”, сделав ее сюжетом бесконечных голливудских поделок, в литературу ввалился грязный и отвратительный Уильям Берроуз. Лично мне очень нравится история убийства Берроузом своей жены – напившись, он, предложив ей сыграть в Вильгельма Телля, поставил на её голову стаканчик и выстрелил, попав, впрочем, не в стаканчик, а аккурат в середину женушкиного лобешника. Его “Голый завтрак” замкнул цепь Выход-Вход более чем наглядно. Исламское банковское дело (05.04.2003) А.Ю.Журавлев. "Теория и практика исламского банковского дела". М.Институт востоковедения РАН, 2002
Андрей Журавлев в своей книге поднял проблемы более чем актуальные и попытался разобраться в принципах финансового механизма, основанного на доктрине Ислама. Незадолго до издания этой книги автор уже рассказывал заинтересованному читателю журнала "Азия и Африка сегодня" о природе банковского дела на Арабском Востоке в своей статье "Размышления об исламской экономике" ("Азия и Африка сегодня" № 5, стр. 34, 2002 г.). Автор показывает, что исламский банк - не осколок средневековой архаики и не источник помощи для террористов, а современный финансовый институт, удовлетворяющий запросы клиентов и обеспечивающий рост доходов акционеров. В его книге рассматриваются важнейшие тенденции глобального и регионального развития. Около 200 финансовых институтов исламского типа, работающих в 40 странах мира, в том числе и в России, увеличивают свои активы со скоростью до 15 % в год. За 25 лет, в течение которых этот бизнес существует в своем современном виде, он обзавелся не только широкой клиентурой, но и привлек внимание международных банков. Тем не менее, Журавлев подчеркивает, что постулаты ислама регулируют и деятельность экономических агентов, которая оценивается не только в количественных терминах, но и в нравственно-этических (религиозных) категориях. На этой основе сторонники исламской экономической модели аргументируют ее ценность в противоположность безудержному стремлению к материальному благополучию. Ислам приветствует и поощряет лишь деловой успех индивида, что влияет, в частности, на формы и методы работы исламского банка. При этом автор подчеркивает, что экономика по своей сути не может быть исламской, иудаистской, буддистской или христианской. Она отличается лишь тем, что ее моральным кодексом становится соответствующее вероучение. А.Журавлев достаточно подробно разъясняет в своей книге исламские экономические основы, в которые входит собственность, мейсир(спекулятивный доход) и риба (ссудный процент). За деньгами (риба), утверждает автор, не признается свойство быть товаром, который можно продать, получив доход от самой этой продажи - это отличает исламскую модель от остальных. С точки зрения мусульман, получение незаработанного дохода - процент (риба) - наносит ущерб обществу и его отдельным членам, что и противоречит этическим представлениям ислама. По Корану, ссудный процент приравнян к наиболее злостным грехам. Заменой ссудного или рыночного процента исламская модель видит естественную ставку процента как выражение прибыльности инвестиций, при которых инвестор претендует только на часть прибыли делового предприятия или несет пропорциональную своему денежному вкладу долю убытков от этого предприятия. Сутью финансовых отношений по-исламски являются такие отношения, в которых владелец денежного капитала и бизнесмен выступают как равноправные партнеры, разделяющие как прибыль от предприятия, так и возможный риск. Не все золото, что блестит. И не блеск титулов и титулов, а значимость новых идей делает книгу Журавлева по-настоящему актуально. Исламские банки, рассказывает автор, существуют в основном на практике как «анклав», обособленный от целостной хозяйственной системы, что однако не мешает говорить об исламском банковском деле как о динамичном секторе с большим потенциалом. А.Журавлев приводит в своей книге аргументы сторонников исламского банковского дела и их оппонентов, а также результаты социологических исследований, проведенных как среди мусульман Европы, так и на их исторической родине. Книга рассчитана на широкий круг работников российских финансовых организаций и бизнесменов, работающих в арабских и других мусульманских странах. В книге читателю впервые приводятся образцы документов, применяемых в исламской банковской практике, а также перечень исламских банковских терминов, применяемых в странах Ближнего Востока. Тогда в Египте (05.04.2003) Коллектив авторов. "Тогда в Египте...". М. Институт стран Азии и Африки при МГУ им.М.В.Ломоносова, 2001 г.
Есть такие исторические события, интерес к которым со временем не только не ослабевает, а, наоборот, усиливается. К таким событиям ушедшего века, несомненно, следует отнести ближневосточное арабо-израильское противостояние и особенно катастрофу лета 1967 года, после которой правительство Египта обратилось к СССР за помощью в восстановлении своего военного потенциала. Под редакцией профессора М.С.Мейера издана книга о помощи СССР Египту в военном противостоянии с Израилем. Совет ветеранов боевых действий в Египте и Институт стран Азии и Африки при Московском Государственном Университете им. М.В.Ломоносова предложили читателю новую версию книги, посвященную событиям почти тридцатилетней давности, когда в рамках операции "Кавказ" Советский Союз в кратчайшие сроки не только превратил арабские армии в вполне боеспособную силу, но и не остановился перед просьбой египетской стороны направить регулярные части своих Вооруженных сил для отражения воздушных налетов израильской армии. В начале 1970 г. советское руководство направило в Египет специальную дивизию ПВО под командованием генерал-майора А.Г.Смирнова с задачей надежно прикрыть главные центры Египта - Каира, Александрии, Асуана. Вместе с военными специалистами и советниками в Египет были направлены переводчики арабского языка - выпускники и студенты последних курсов ИСАА. Недавно они собрались вместе, чтобы вспомнить те лихие годы службы на передовых позициях линии Бар-Лева. Они посчитали, что время, проведенное в египетской армии это их скромный вклад военнослужащих и переводчиков давший возможность египетской армии провести успешные операции в зоне Суэцкого канала, и решили написать о тех днях книгу "Тогда в Египте..." Книга состоит из воспоминаний советских специалистов - военных советников, переводчиков, офицеров ПВО и многих других, героически рисковавших своими жизнями по приказу Родины. Некоторые материалы этой книги уже были изданы в сборнике "Гриф "секретно" снят", однако настоящее издание существенно переработано и расширено за счет новых материалов. Дело в том, что хотя официально советское пребывание в Египте засекречено не было, однако опубликовать что-либо на эту тему в прежние времена было практически невозможно. Поэтому первый вариант книги очень быстро разошелся, и нашлось немало интересующихся рассказами о нелегкой службе в этой во всех отношениях интересной и любопытной стране ближневосточного региона. Содержание новой книги расширено за счет новых заметок и статей мемуарного плана, которые вместе с наиболее интересными материалами взятыми из предыдущего издания, воссоздают наиболее полную, яркую и красочную картину событий. Книга богато иллюстрирована фотографиями тех лет. Став полигоном для испытаний военной мощи двух мировых антагонистических общественно-политических систем, Ближний Восток оставался той загадкой, которая скрашивала тяготы службы наших специалистов и переводчиков. Казалось бы, "Тогда в Египте..." должна быть сухой хроникой, однако на самом деле, являясь живым свидетельством очевидцев событий тех лет, эта книга очень интересна и захватывающа. Статья командира первого состава дивизии ПВО Н.Г.Смирнова "Операция "Кавказ": в гуще событий" очень живо и красочно повествует читателю о "Египетских университетах" ракетчиков ПВО, о героизме солдат его дивизии. О скромном вкладе военных переводчиков ярко и доходчиво рассказывает в книге известный ныне ученый востоковед А.О.Филоник. "Наша служба в Египте, - считает он, - это не потерянные годы, а подарок судьбы, давший возможность испытать свои силы и убедиться в нужности своей профессии". Сотни офицеров, сержантов и солдат получили за операции на Суэцком канале ордена и медали, все участники событий были удостоены звания "Воин-интернационалист". Материалы мемуарно-справочного издания "Тогда в Египте...", я уверен, окажутся полезны военным историкам, политологам, военнослужащим, многим гражданским читателям, интересующимся как прошлым нашей страны, так и историей Египта. Ведь эта книга раскрывает одну из малоизученных страниц отечественного военно-стратегического и боевого опыта. Она дышит… (небольшой очерк о романе Анн - Софи Брасм «Я дышу!») (08.04.2003) Однажды, на мой вопрос, почему он не хочет представить свои, на мой взгляд очень яркие, рассказы на рассмотрение широкой публике, молодой писатель и сооснователь «литературной шайки подонков – неодекадентов Пиздец и Лошади» (ПИЛ) Александр Невара (Комиссар) ответил, что на его взгляд становиться знаменитым в семнадцать лет крайне неумно, так как на тебя будут смотреть как на чудо-ребёнка, а не как на писателя (исключение – великий поэт-ассасин Артюр Рембо); больше будет важен сам факт написания качественной книги в столь нежном возрасте, а не её художественная ценность. И я с Александром полностью согласен. Книгу французской школьницы Анн – Софи Брасм я купил (что и надо было издателям) и прочитал только потому, что мне было интересно, что же шестнадцатилетняя девочка такого понаписала. Впрочем, никаких неожиданностей не последовало – как я и думал, абсолютно ничего стоящего. Подобное можно прочитать в любом мало-мальски хорошем девичьем дневнике, форуме Love Радио или в колонке проблем молодёжного журнала (откуда, в чём я совершенно уверен, и были взяты некоторые сцены). В доказательство приведу собственые слова писательницы: «Я не звезда лицея и не новая Франсуаза Саган. Классический вариант: прыщавая, непонятная, порой слишком замкнутая на себе самой и очень импульсивная. Я должна была взорваться. Этот роман и есть тот самый взрыв» - типично подростковый стиль изложения свих мыслей, причём, я бы добавил, девочки, не особо умной и опытной. Я даже не говорю, что каждый уважающий себя писатель чувствует свою гениальность и плохо говорить о себе не будет. Конечно же влияние Сартра (во многом, как я усмотрел, «Слов» и «Детства Вождя») и Бегбедера чувствуется с первых страниц – госпожа Брасм, по выражению В. А. Жуковского, бродит возле чужих картин и идей. Но начинающей художнице это было бы вполне простительно и даже необходимо – ей же нужно от чего-то отталкиваться, чтобы создать что-то своё, если бы не одно обстоятельство – в отличие от действительно талантливых писателей, Анн – Софи Брасм явно калькирует своих литературных предшественников, не пытается как-то по-своему развить идеи «повседневного фашизма», то есть порабощения одного человека другим на бытовом уровне, а, выдумав весьма посредственный сюжет, обсасывает его, не пытаясь привнести хотя бы чего-нибудь от себя. Ну, возможно, молодёжный контекст – типа и дети жестокими бывают. Ну, мы это и без тебя знаем, милочка! Несколько примитивна поэтика этого произведения; кроме того, во время чтения, я, к сожалению, не заметил ни особо ярких образов, ни удачных сравнений. Безусловно, у писательницы довольно хороший слог, не отягчающий восприятие текста. Я бы сказал, что её предложения добротно-лаконичны. И всё-таки перейду, наконец, к тому, ради чего я, собственно, и решил написать этот очерк – почему прославилась эта книга, почему её перевели даже на русский язык и выпустили тиражом в пять тысяч экземпляров? Во-первых, как я уже сказал выше, видимо, потому, что французов поразил возраст автора – читать шестнадцатилетнюю Анн – Софи Брасм так же забавно для обывателя, как, например, слушать юного Бусю Гольдштейна. Во-вторых, популярность «Я дышу!», равноценно как и популярность романов Владимира Сорокина или Сергея Сакина, - индикатор смерти хорошего вкуса. Почитайте рецензии на её роман: «Страницы, поразительные по мощи, пропитанные страстью, которая дойдёт до последнего рубежа… Откуда берётся у неё это владение словом и чувством?» или «Анн – Софи Брасм демонстрирует удивительное знание психологии взаимоотношений между людьми и тёмных сторон человеческой натуры» - да какая же здесь подлинная страсть?! Какое подлинное знание психологии?! Нету этого – нет слезинки ребёнка. В кульминационных сценах описания явно смазаны – из-за того, я полагаю, что ещё нет у писательницы собственного опыта. Это весьма посредственное, по сравнению с Львом Толстым и Германом Гессе, произведеньице; вот только читатели сравнить не могут – не читают они классиков!.. Поэтому и восхищаются такой литературы – ведь, безусловно, его художественная ценность повыше будет, чем у «Гарри Поттера»… По прочтении повести Олеси Брютовой «Верую» (07.06.2003) Откровенно говоря, произведения c подобным содержанием и похожей идейной подоплёкой мне раньше читать не приходилось, поэтому и впечатления от повести Олеси Брютовой «Верую» абсолютно искренние – сравнивать не с чем, ассоциаций не возникает, есть над чем подумать. Впрочем, самая первая страница почему-то немного напомнила по стилю работы японца Юкио Мисимы – что-то гламурно-суицидальное и по мрачному интригующее, однако почти сразу, главы уже со второй, эти параллели и замолкли. Построено произведение достаточно интересно – это и повествование от третьего лица, и записи в дневнике, и запутанные, но аккуратные диалоги. Но читать «Верую» тяжело. По моему мнению, единственное, что ценится в настоящей литературе – это простота её прочтения и образы (не дай Б-г, сложные), возникающие между строк. Именно между строк. И именно легко читается. И всё у автора хорошо, грамотно, логично, оригинально (чего только стоит фраза «нектар бесценной бесцельной жизни»), интересно, но вот впечатления, по крайней мере у меня, крайне негативны; очень мрачная поэтика, что-то гнетущее в образах. Выражаясь по-модному – у повести крайне негативная энергетика. И наверное так и задумано; нужны гнетущие впечатления, чтобы заставить читателя «не бояться себя, не лгать себе, заглянуть в свои глаза». Но читать это не просто. Лично у меня возникла ещё одна проблема в понимании этой повести. Вся моральная сторона «Верую» основана на христианской точке зрения о борьбе добра и зла. Насколько я понимаю, есть Б-г (вернее спаситель Иисус) и есть Антихрист, которые борются за обладание человеческими душами; и ожидается Апокалипсис, в преддверии которого и вязнут главные герои – Саша, Ольга и безымянный владелец антикварного магазинчика. Весь сюжет, во-первых, задуман, во-вторых, развёртывается на этих понятиях. Должен сказать, что мне, как человеку мало знакомому с христианским мировоззрением, было с одной стороны очень интересно во всё это вникнуть, с другой – всё-таки воспринималось крайне тяжело. В иудаизме всё мудрее – есть Б-г и есть человек, в котором борются два начала – хорошее и плохое; есть ожидание прихода машиаха – спасителя, при котором наступит Царство Б-жее; нет предпосылок для мрачного сатанинского культа. Это я всё к тому, что слишком уж категоричные в произведении религиозные утверждения, со многими я был не согласен и, возможно, именно из-за этого с таким трудов воспринял всё это произведение. Однако, повторюсь, повесть «Верую» написана очень грамотно и складно, а эмоциональный эффект (если конечно существовала у автора такая задумка) достигается блестяще. Поэтому, хотелось бы поблагодарить писательницу за интересную книгу и пожелать ей дальнейших успехов. Случай в Иерусалиме (15.11.2003) Тяжёлые яркие лучи жаркого иерусалимского солнца со злобой били по слегка залапанному оконному стеклу и, преломляясь, тихо и нежно пучками ложились, нагревая, на низкий светлый деревянный столик с желтоватыми прожилками; ворсистый, персикового цвета ровный ковёр; небольшую кровать с незатейливыми белыми простынёй и одеялом и слегка бледное, хотя и смуглое, лицо безмятежно спавшего Шимона. Один особо упорный лучик, скользнув по его левой щеке, долго топтался на веке и наконец, найдя щёлку, щикотнул Шимона в глаз. Томно вздохнув и с хрустом поведя плечами, двадцатилетний парень долго потянулся, впрочем не изменяя своего лежачего положения, и полностью открыл глаза. Воспользовавшись этим, небесный наглец ещё сильнее ударил его уже по обоим зрачкам. Шимон моргнул. Находясь ещё в полудремной временной прострации, он улыбнулся. Поведя затёкшей со сна шеей, он оглядел свою небольшую комнатку и, лениво зевнув, привстал и поставил сразу обе ноги на прохладный пол. На ощупь вставляя их в тапочки, он посмотрел на часы: чёрные, какой то песочной фактуры циферки показывали около девяти, что, впрочем, сначала ничего ему не сказало. Шимон тихо простонал. Но работа сознания постепенно набирала обороты: «…около девяти, около девяти… Так ведь это же поздно! Бежать надо!» Он стал судорожно одеваться. Схватил из одиноко лежащей на полу картонной коробки недоеденный ошметок пиццы и, вставляя руки в лямки рюкзака, выбежал из квартиры. Через пять минут отходил автобус. Следующий – только через двадцать минут. Нужно успеть. Шимон тяжело бежал по улице. Его мозг едва успевал воспринимать информацию, выцепляемую из мира его взглядом: вот идёт, отдуваясь и изнывая от жары, какая то старая женщина, видимо она ола хадаша и ещё не привыкла к нашему климату; вот новая синагога – здесь нужно завернуть направо; один камень в мостовой неаккуратно треснул – верхний осколок побольше нижнего… Автобус уже стоял около остановки с открытыми створками дверей. В него ожесточённо карабкались люди. Усатый водитель невозмутимо смотрел на них через боковое зеркало, что, впрочем, было делом нелёгким, так как оно так и искрилось отражёнными лучами. Шимон почувствовал какой то толчок в правой ноге и через долю секунды упал. Ладони проскользили по мостовой, оставляя на ней часть своей кожи. Впрочем, остались только лёгкие ссадины со скромными капельками розовой крови. Встав прыжком, Шимон оглядел ноги – шнурки на правом кроссовке были развязаны и он слетел на бок – торопясь, он небрежно их завязал – и вот результат. Шимон инстинктивно подался вниз, чтобы его поправить и завязать шнурок. И тут, со странно долгим запозданием, в его мозгу высветилась синагога на углу. Он развязал шнурки на левом кроссовке и снял его. Затем надел правый, опять левый и начал завязывать чуть саднящими от падения пальцами шнурки – сперва левый, а уже потом правый – вроде как мицва. Подняв голову от пневматического шума закрываемых дверей, он увидел, что автобус отходит. Ругаясь, Шимон сел на остановочную скамейку и стал ждать следующего. Подобно желто-коричневому гною, густо залил иерусалимские улицы прыснувший с неба жар. Дрожа расплавленным контральто двигателей, туда сюда проносились мимо Шимона разноцветные автомобили. Шимон судорожно сунул руку в карман – забыл кошелёк – даже машину не поймаешь. Двадцать минут рези в руках и коленках. Двадцать минут скучного окружения и осознания того, что безнадёжно опоздал на первый экзамен. Но вот автобус подошёл. Простояв бесконечные полторы минуты, он всё-таки тронулся. Внутри, несмотря на кондиционер, было достаточно душно. Шимон смотрел в окно и считал убегавшие назад дома и редкие деревья. Внезапно автобус, сделав резкий толчок, остановился. Силясь посмотреть вперёд, Шимон заметил нескольких чем-то озабоченных полицейских. Видимо, часть дороги была оцеплена. Безусловно, там что-то произошло. «Автобус взорвали!» - крикнула некрасивым голосом какая-то женщина. «Господи, неужели это палестинцы опять взрыв устроили!?», «…наверное, какой-нибудь шахид…» - Шимон осознавал не все реплики, хотя усиленно пытался вникнуть в их смысл. Сейчас ему было ясно только одно – если бы он не исполнил мицву, попал бы он в тот автобус. |
|
|
|
|
