Очень приблизительная лайка

И очень приблизительная овчарка.

Раскрываю скобки, ну какая Глаша овчарка,

Голова кокер-спаниеля, лапы шакала,

Разве что масть.

Миша конечно очень благородный,

Но вообще-то он обычная дворняжка.

Перелез через забор, зачал семерых,

Один родился мёртвым,

И попал на стол к бомжам.

Как знал, что надо успеть,

Трагичная собачья судьба.

Марина, выпустившая Глашу во двор

И выбежавшая на вой,

Когда Глаша с Мишей были в замке,

Выслушала целую лекцию

От соседки Веры Геннадьевны,

Что это, чтобы уже наверняка

И прочие физиологические тонкости

И женские секреты, а её дочь, Цветок,

Даже пошла надела куртку, была зима,

Чтобы досмотреть уже до конца,

А потом Миша пропал.

А когда Марина спросила у дворничихи,

У которой в подъезде Миша жил,

Куда делся Миша, у нас от него щенки?

Бабушка ответила, нет больше Миши, его съели бомжи.

Да здравствуют Соловки!

Туда пришла Москва,

С её искушением корыстью

И шаганием новой власти

По старым головам,

Сюда пришла провинция,

С её неизбывным воровским законом

И собачатиной на десерт.

Если ты пойдёшь в лес за грибами,

Тебя там изнасилуют.

Если ты купишь тушёнку на рынке,

Можешь не сомневаться,

Что она из человечины.

Если вокруг тебя живут люди,

То рано или поздно

Они тебя подставят.

Ай да Валентина Афанасьевна,

Свет Зверобоиха,

С которой мы всегда ругаемся,

Даже если не виделись

Шесть лет и у неё рак,

И одну операцию уже сделали,

Установили калоприёмник,

А вторую по удалению опухоли

Через две недели,

Когда организм хоть немного

Окрепнет и восстановится.

И вот в такую святую минуту

Друг друга шпыняют мать и сын.

Почему? Ответ простой,

Потому что русские.

Так шпыняли друг друга

Бабушка и дядя Толя,

Ненавидели друг друга и жили вместе,

Не потому что жить было негде,

А потому что дядя Толя

Был старший сын у бабушки,

Любимый и не бросил её до конца.

А то что дрались, так какие же сантименты

После тысячелетней истории государства,

Видевшего всё, от людоедства до святости,

От хождения по воде до отцеубийства

И столетней советской власти

С её концом света через две пятилетки.

Так шпыняем друг друга

Мы с дочкой Ванечкой,

Ненавидим и любим.

Только я уже знаю про вторую половину,

А она ещё нет.

Итак, сосредоточимся,

Очень приблизительная лайка

И очень приблизительная овчарка

Могут дать в итоге помесь овчарки с лайкой.

Так мы становимся звеном

В татарской цепи обмана.

Сначала Марина покупает на Птичьем рынке,

Якобы, овчарку Глашу

Для меня, сторожа на Соловках,

Потом, чтобы не губить щенков,

Они становятся щенками

Овчарки и лайки.

И это великолепно сходит с рук,

Потому что март, ранняя весна

И солнце долбит так,

Что чудится чудо сверхурочно,

И дети кричат, смотрите какие щенки.

Так мы становимся звеном

В татарской цепи обмана

Или селекционерами новой породы,

Которую можно назвать так.

Когда умирает трагичный хор,

Трагичным становится дворняга Миша,

Комичным становится дворняга Глаша,

А их дети помесью овчарки и лайки.

Или по сокращёнке,

Чтобы что-то бегало под ногами,

За кем нужно ухаживать,

Кормить, подтирать, выгуливать

И думать мысли в посадке напротив.

Понты и породы здесь не при чём,

Редкий шанс, за который ухватиться

Рублей 200-300 отдать, рука не дрогнет.

Так что трагический катарсис

Отстёгиваем и без древней трагедии

И христианского искусства.

Ведь жизнь-то ещё есть,

Раз есть люди, деньги и собаки.

Вот так и я, теперь Финлепсиныч,

Раньше Веня Атикин, раньше Никита Янев,

Раньше Генка.

Сначала утро пишу, потом сутки сплю,

Это страшнее гжелки и героина

Получается у меня,

Потому что такая бездна небытия

Вместе с каплей смысла, надыбанной мной,

Обрушивается на жизнь через меня,

Что я 18 лет из этого выбирался,

Написал три жалких книжки,

Не нужных никому

И всё никак не мог понять,

Что же мне делать,

Службу тащить, или халтурить,

Или подставляться?