Никита Янев. Гражданство. Роман. 2. Как я чуть не стал сильным, простым и спокойным, но кровь не взяли.
Страница 3. <предыдущая> <следующая>
КАК Я ЧУТЬ НЕ СТАЛ СИЛЬНЫМ, ПРОСТЫМ И СПОКОЙНЫМ, НО КРОВЬ НЕ ВЗЯЛИ
Вчера я стоял в очереди
На станции переливания крови,
Когда мне сказали,
Что у меня не возьмут кровь,
Потому что я не местный.
Я обрадовался, обрадовался животно,
А ещё понял, что тело наш бог,
А ещё я убедился воочию
Сколько людей лучше меня.
Тело боится высокого порога смерти и всё.
И всего, что с этим связано,
Без рассуждения, это рефлекс.
Рассуждение, созерцание, улучшение
Наступают потом, когда не страшно.
Я буквально вспомнил себя,
Детство, юность,
Главное ощущение, впечатление себя в мире.
И понял, что главное сейчас ломать себя.
Это совсем не философский вывод,
Это, скорее, позднее мужество.
Тогда увидишь, что всё спокойно,
И зона, и община, и малодушие, и мужество,
И подставляться, и подставлять.
Просто немного побледнел, как сказал сын женщины,
Для которой я хотел сдать кровь,
Соседки мамы по палате,
У которой опухоль на матке
И её сегодня будут оперировать,
А полгода назад была опухоль в толстой кишке.
Надо было, чтобы сдали десять человек по четыреста грамм,
Ей нужно было перелить четыре литра крови.
Просто я холодный,
Ах, как я узнал себя за это лето.
Только ради этого стоило ехать на Соловки и в Мелитополь.
Я слабый, кокетливый и припадочный,
Не тёплый и не горячий,
Скорей, играющий горячего.
Будь моя воля, я бы так и остался звездой,
А не прыгал сюда в этот сплошной животный страх смерти.
А ещё я понял, насколько я дальше
После папы и мамы.
Что мама моя
Капризный, брезгливый и нетерпимый человек.
Я так говорю не потому, что устал за ней ухаживать,
А потому, что внутри себя
Она другая, она как в тумане, как в дыме или в воде,
Опустошённая.
За этим стоит тысяча лет терпения
И сто лет строительства
Царства божия на земле
Народа, который последний был призван,
Пока ещё шла речь о народе.
Кто бы потащил на себе всё это нагромождение истории,
Которое можно назвать очень сложно:
Цивилизация, культура, империя.
А можно очень просто: подстава.
И здесь я опять вернулся на свой круг.
Те парни, которые стояли в очереди,
Они лучше меня, как ни глупо это звучит.
Потому что всё спокойно,
Не слабо, не кокетливо и не припадочно.
Я так говорю не потому, что презираю себя.
Конечно, я не люблю себя, но от себя нельзя отказаться.
Я это не художественный экзерсис. Я это страх смерти.
Потому что, чем неистовее прыжки от неё в стороны,
Тем отчаяннее погоня.
Марина или Двухжильновна, как я литературно скокетничал,
Лучше меня, потому что спокойнее.
Это значит, что страх смерти,
Вернее, его преодоление
Ей достались в наследство от папы с мамой,
А не как у меня, в моём колене его
Ломать или затусовывать.
Но этого я уже не могу, раз я понял, в чём моя болезнь.
Горлов или Демидролыч, Миша или Индрыч,
Оля Сербова, вечно влюблённая в нового мужчину,
Который оказался человеком,
То есть целым миром, целой бездной,
Какое открытие.
Которого, разумеется, надо вытаскивать
Из собственного дерьма, не хуже сдачи крови удовольствие.
Эти ребята в очереди, которые какие угодно,
Тусовочные, нигилистичные, не думающие,
Но главное, что они спокойные.
Мама всегда теряла сознание,
Когда у неё берут кровь
Или что-нибудь в этом роде.
Папа всю жизнь сдавал кровь,
Будучи медицинским работником.
Мама со злости разорвала
Все его дипломы после смерти.
У них вообще свои отношения
С болью и даже со смертью,
Они гораздо больше клан,
Чем другие люди от этого.
Я про врачей, медсестёр, санитарок и нянечек.
Ну, может быть, только меньше военных,
Которые, вообще, профи по части подставиться.
Я имею в виду настоящих военных,
А не те толпы полууголовных, полуподъездных животных,
Которых подставили без их на то воли,
Которые назывались советской армией.
Папу я совсем не помню,
Какая-то тёмная история,
Что папа был наркоман,
Рассказанная мамой,
Когда я первый раз заболел падучей
В тридцать пять лет.
И мои смутные воспоминания каких-то припадков,
А ещё чего-то спокойного, как у тех парней,
Чего я был абсолютно лишён с самого начала.
С каких-то пор мне это стало дороже,
Чем всё остальное.
С самого начала я был какой-то запуганный
И обе бабушки, что русская, что болгарская,
Водили меня к местным знахаркам,
Благо, что болгарская была ею сама.
Дело совсем не в перемешанной крови.
У половины народонаселения тогдашней империи
Была ещё круче замешана кровь
На противоположных верах и обычаях,
Которые ведь в крови.
В её физическом строении и химическом состоянии
Белка и протеина в плазме.
Мой гипотетический читатель,
Про белок и протеин я блефую,
Для меня это почти то же самое,
Что дымок и кофеин.
«Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь»,
вовремя поняв, что дело вообще не в этом,
а в том, что как ни намешана кровь
и как ни нашпигованы мозги
всякой хренью вроде гипертрофии и амнезии,
от которых по большому счёту польза понт.
Потому что главное решение вообще в стороне
От так называемого знания.
Что его спокойная усвояемость
Наступает потом, когда принято решение.
Вот именно для этого отцу и нужен был наркотик,
Если он был, а не просто, инфаркт миокарда,
Как у Марининого отца.
Только у него не дойдя несколько шагов до подъезда,
После службы заехал на новоселье к другу,
А у моего во сне.
Чтобы всё время подставляться, по крайней мере,
Как я это понимаю через себя.
Что мне, слабому, кокетливому и припадочному,
Чтобы не возненавидеть себя,
А следовательно, не презирать
Весь мир, всю жизнь, всех людей, включая Бога,
Нужно всё время быть в припадке.
Так я выберусь,
Потому что ни слабость, ни кокетливость не подходят,
Когда ты прячешься от себя, Бога и своего страха смерти
За собственную тень или играешь сильного.
Для этого я придумал вместо иглы писание, литературу.
Такое разбирание обстоятельств и событий жизни,
Когда ты всё время видишь Бога,
А следовательно, знаешь как надо.
А дальше скорей надо сделать как надо,
Припадочной энергии на это хватит даже у слабого меня.
Приблизительно такие мысли или около того
Колотились в моей голове, когда я стоял в очереди
Среди спокойных юношей на сдачу донорской крови.
Всё как всегда было страшно обыденно.
И качок непосредственно за мной тихо матерился,
Что сестра слишком много болтает
И слишком медленно отпускает.
Разговоры про льготы, горячий чай, вино в кафе «Смак»
И семнадцать гривен в этой местности
Просто смешны в наше время.
Просто, кажется, никогда я не был так близко.
Не от истины, нет.
К чёрту эти рыбьи плаванья в водах истины,
После которых рождаются только научные данные,
Как аборты после подростковой любви.
Никогда я не был так близко от правдивого рассказа,
Как я переставал быть слабым, кокетливым и припадочным,
Который я пишу полжизни.
Но кровь не взяли, у неместных кровь не берут.
И сразу стал слабым, кокетливым и припадочным,
Каким не был с тех пор, как дрался с подростками
На Монастырском причале на Соловках,
Что они сказали, «не ссыте», на моих жену и дочь.
На себя бы я снёс, просто бы втянул голову в плечи
И сделал вид, что задумался или не слышал.
Никита Янев. Гражданство. Роман. 2. Как я чуть не стал сильным, простым и спокойным, но кровь не взяли.
Страница 3. <предыдущая> <следующая>