Известно, что беда не приходит одна, а вваливается толпами. И ворота моей судьбы открылись при первом же стуке.

Сначала Маша вернулась с работы вся в слезах:

– Меня увольняют.

– За что? – Ужаснулся я.

– За Порнухина. Он у нас новый сотрудник с какими-то жуткими связями. Сегодня он подстерег меня в лифте и нахамил.

– Как именно? – Я налил в рюмку валерьянки, протянул ей.

– Спросил: «Когда трахаться будем?». А я его послала.

– Правильно сделала, – говорю. – И что дальше?

– А ничего. Порнухин, черт, побежал к редактору, а тот меня вызвал и сказал, чтобы писала заявление.

– В милицию?

– По собственному желанию! – Маша громко разрыдалась. – На что мы теперь будем жить?..

Я набрал номер Хайкина. Тот ответил тоном преуспевающего негодяя:

– Сань, перезвони через минутку. Или повиси на трубе…

– Я тебе что: Есенин? – Вспылил я. – Ответь немедленно, что там у вас происходит?

– А что такое? – Искренне удивился он.

– Кто такой Порнухин, откуда он взялся, и почему из-за его домогательств увольняют мою жену?

– Впервые слышу. – Хайкин явно «включил дурака».

– Хочешь, чтобы я приехал? – Недобро спросил я.

– Это не обязательно. Я все выясню и перезвоню.

– И не вздумай забыть! – Страшным голосом предупредил я, после чего швырнул трубку.

Спустя пять минут Хайкин сообщил:

– Произошло недоразумение. Егор Порнухин, действительно, неординарный человек. У него дьявольские связи.

– Даже не сомневаюсь, – прошипел я.

– Он нам нужен. Так что придется чем-то жертвовать.

– Моя жена – не вещь! – Во мне лопнула внутренняя пружина, вызвав реакцию ненависти. – Она подаст на вас в суд!

– Редактор просит покончить с этим полюбовно, – изворачивался Хайкин.

– Он еще и требует любви?! – Бушевал я.

– Успокойся. Предложение вполне соответствует моменту. Мы готовы оплатить ей отпускные. Суд не поможет уладить проблему. Ты же понимаешь…

Убийственное «ты же понимаешь» свойственно всем подлецам. Они обожают насиловать, используя именно этот аргумент. Иногда добавляют «мне очень нужно». Просто выставляют в интересную позицию и делают с тобой что хотят.

– Не хочу понимать! – Взревел я так, что мой слух уловил чужой голос, отлетевший от стены.

Я едва не разбил трубкой телефонный аппарат:

– Уроды! Подонки! – Потом взял себя в руки. – Машенька, не переживай. Я что-нибудь придумаю…

– Придумаешь? – Всхлипывая, эхом переспросила Маша. – Что ты можешь сделать? Помнишь свой проект о вакансиях?

– Причем здесь это?

– А при том, что один олигарх делает на телевидении твою программу. Я анонс слышала по радио. Вчера, в парикмахерской. Просто не хотела тебе сразу говорить…

Лучшего времени она найти не могла. Кровь моя вскипела, испарилась, и конденсатом осела на глубине души.

– В суд, – зашептал я, повторяя как полоумный, – в суд, черт возьми!..

– В высший? – переспросило Машино эхо.

Я опустился на кровать, обнял жену, погладил ее рыжие волосы, подстриженные под «каре».

– Теперь мы оба безработные, – прошептала Маша. – Меня уволили, а тебя обокрали. Этот нувориш выждал два года, и теперь сделает себе социальный пиар. А мы – просто нищие…

Ночью у нее открылось сильное кровотечение, пришлось вызывать «скорую». В больнице круглый плешивый доктор, качая головой, попенял:

– Что же вы довели женщину до стресса?

– Я?

– А кто? Она потеряла ребенка.

– Ребенка?

– Вы не в курсе? Она была беременна. И теперь неизвестно, сможет ли вообще иметь детей. Только не говорите ей об этом. Вы в курсе, что наши услуги – платные?..

Я должен был его убить. Или кого-нибудь другого. Но кого? Хайкина? Ублюдка со связями? Всесильного вора-олигарха?..

Но вместо этого я опустился на больничную кушетку, что стояла в коридоре, и беззвучно заплакал. Где-то надо мной раздался голос «круглого» врача:

– Нинель Аркадьевна, валерьянки…

Утром Машу выпустили. Я увидел ее лицо, хрупкую фигуру, двигающуюся по коридору медленно, как в рапиде. Подбежал к ней, осторожно приобнял за плечи:

– Как ты, милая?..

– Поехали домой, – вполголоса сказала она. – Лучшее сегодня невозможно.

– Держись, родная. Только держись…

Валечка, встретив нас на пороге, едва не выронил из рук тарелку с яичницей:

– Слава тебе… дык…

Он долго бродил по коридору как неприкаянный, пока не набрался смелости постучать в нашу дверь:

– Сань, это… Тут новости… Выйди на кухню…

Я вышел, предварительно накрыв Машу клетчатым шерстяным пледом.

– Что стряслось? – Спрашиваю.

– Общая ломка, – с боязливой уклончивостью ответил Валечка.

– Я в курсе, – говорю. – Что конкретно?

– Через три месяца ломают мою «хрущевку».

– Буду искать варианты.

Он кивнул:

– Я ж не виноват. – И, хрипло вздохнув, спросил: – Как там она?

– Выберемся. Хотя и не факт.

Валечка виновато опустил голову и обреченной походкой поплелся в свою берлогу. Оттуда донеслось неистовое:

– Дык!.. блядь!..

Я вернулся к Маше. Она лежала лицом к стене. Я снова погладил ее по непричесанной рыжей головке, и банально утешил:

– Я что-нибудь придумаю. Устроюсь в магазин грузчиком.

– Ты хилый, – возразила она, поворачиваясь ко мне, – еще грыжу наживешь. Только не делай глупостей.

– Не буду. Обещаю…

Она уткнулась лицом мне в живот и уснула, посапывая, как обиженный младенец.

Как же я перед ней виноват! Сколько нервов я вымотал ей, мечтая о своем глупом выходе на площадь! Что бы я там сказал, и кто б меня услышал? Ленин и живые мертвецы за кремлевской стеной? Народ? Страсбургский суд по правам человека?..

Всю жизнь я работал, не воруя ни копейки и не давая взяток. Подметал мостовые и торговал пеньюарами в парикмахерских, вел концерты и писал рассказы, служил в армии и вызволял из тюрьмы приятеля, укравшего кусок мыла в магазине. Конечно, на мне множество грехов. К примеру, эгоизм. Но его отсутствием может похвастаться лишь самоубийца. Отчего человек не может состояться в собственной стране? Почему страх затмевает здравый смысл человеческого существования? И кто, наконец, утвердил подзаконные акты, не совместимые с самой жизнью? Назовите мне имя этого подлеца, и я передам его Всевышнему на Страшном суде! А пока – судите меня, сколько хотите, нарекайте неврастеником, презирайте пафос громкого отчаяния! Воздвигайте памятник убожеству, втаптывая в грязь остатки чужой совести! Да кто вы такие?..

Осознаю, что никогда не получу ответа. Риторика – прибежище истеричных философов. Но лишь свинья счастлива наличием желудей, не разбираясь в апельсинах! И конец ее на бойне, – бесславен…

Последний день моей свободы завершился, и я дал обет молчания, дабы не сойти с ума. Я больше не выражу протеста, не выскажу личного мнения и не стану бороться за справедливость, даже если позовут. С сегодняшнего дня мне все равно. Я надену на себя пошлую маску обывателя и пойду пить чай с бубликами. И пусть все катится к чертям!..

Все! Конец конферанса!..

…Сумрачная туча наплывала на ослепительно красное солнце. Завтра обещало быть серым и холодным. Кончалось лето 2006-го. Впереди бесформенным туманом плавало будущее. За стеной слышались пьяные всхлипы Валечки: «Сломают, суки… Дом как жизнь сломают… Выселят в Подмосковье!.. Чтоб им всем!..».

На кровати лежала любимая женщина. Ее измученное лицо было бледным, губы слегка приоткрыты. Я склонился над ней и поцеловал – незаметно, чтобы не разбудить.

Потом сел к компьютеру, и набрал название нового романа…