Зато в апреле агрессивная среда расползлась по городу как чернильная клякса на промокашке. Развелось множество сумасшедших. Либо их перестали лечить, либо они сбежали. Один подошел и, глядя в глаза, заявил:

– Атаковать! Атаковать!

– Кого? – Спрашиваю.

– Фашистов. Они уже в Москве!

Маша ругалась:

– Зачем ты с ними встречаешься взглядом? Избегай!

Избегать не получалось. У станции метро «Пионерская» меня изловил уже другой, но такой же. Внушил:

– Черные оккупанты все скупили, включая тебя!..

Валечка успокоил:

– Они ловят атмосферу.

Через день привел знакомца из соседнего подъезда. Представил:

– Толик. Лидер молодежи.

Пожилой юноша лет сорока пяти, внешне напоминающий располневшего убийцу Чикатило, уточнил:

– Я чую атмосферу. Знаю, что в ней летает.

– И что же? – Уточняю.

– Да говно всякое! Моя мама даже сломала себе ногу. Теперь лежит и не высовывается.

Я был наслышан про демшизу, но подобной еще не встречал. «Чикатило», между тем, взгромоздился на кухонный стол и, открыв бутылку пива, провозгласил:

– Скоро всех будем сметать. Но я все равно за Израиль.

– Причем тут Израиль? – Спрашиваю.

– Он за нас борется. А маму жалко. Как думаешь, когда убьют Насраллу?

– Не знаю, – говорю, – но готовлюсь к спецоперации.

Толик вытянул руки:

– Видишь? Мои кисти очень сильные, потому что у меня нет стиральной машины.

– Не понял…

– Всю жизнь стираю вручную, и мощно накачался. Могу, если что, задушить правой клешней человек десять. Причем, одновременно.

Дело было в субботу, поэтому Маша поспешила мне на помощь: вышла на кухню и, осмотрев Толика, сказала:

– У вас штаны облохматились. Здравствуйте… Вам подшить?

Толик в нее тут же влюбился. Глаза его подернулись мутной пленкой, и жирные губы расплылись в похотливой улыбке:

– Женщине, так-скать, все можно!..

Маша обладает удивительной особенностью ставить ненормальных на место. Сумасшедшие перед ней трепещут. Одному из них она рекомендовала:

– Прежде чем орать, сделай три глубоких вдоха!

Он сделал, и заткнулся.

Мне же заявила:

– Пора взрослеть, а то ведешь себя как мальчишка. И лишь Валечка в силу пьяной близорукости воспринимает тебя всерьез!

…Она подшила Толику джинсы. Буйный демократ смирно сидел на кухне, прикрывая портфелем цветастые семейные трусы. Смущенно проговорил:

– Я бы тоже женился, но мама отругает. Вчера так избила меня палкой, что мозг ушибся.

– За что? – Спрашиваю.

– А я, когда выпью, пизданутым становлюсь.

– Тогда твоя мама права.

– Сколько лет твоей жене?

– Не интересуйся, – говорю мягко.

– А мне больше и не надо, – уточнила Маша, возвращая ему джинсы.

И Толик влюбился еще больше. Натянул штаны, признался:

– Я страстотерпец. В том смысле, что терплю всякие страсти. Вот и сейчас они разгораются и колышутся, а я понимаю, что – нельзя.

Валечка, протирая запотевшие очки, попытался сменить тему:

– Они – оппозиционеры. Власть матом кроют.

– Тогда они такие же лидеры, как и я – заключил Толик. – Моя обязанность – познакомить их с молодежью.

– Спасибо, – ответила Маша, – мы себе представляем.

– Напрасно, – укорил Толик. – Я вступил в организацию «Баррикада». И вам бы всем не помешало.

– Зачем?

– Баррикадироваться. Повсюду много молодых и горячих.

– Извини, – говорю, – но я уже не так молод, и ноги сжались в кулаки.

– Тогда разожми, и поехали!

Маша отказалась, а я поддался. Представительство движения находилось в районе проспекта Вернадского. Толик долго водил меня между железных гаражей, объясняя, что запутывает следы. Сообщил:

– Нас не любят менты. Могут всех накрыть, а сегодня – праздник. Новоселье в новом офисе. Так что познакомлю тебя с активистами. Кстати, мы пришли.

«Баррикада» располагалась в маленьком двухэтажном особнячке, окруженном гаражами, на втором этаже. Мы с Толиком поднялись по крутой железной лестнице, и очутились в узком пространстве между двумя дверьми. Толик нажал на кнопку звонка у той двери, что справа. Оттуда донеслось:

– Это кто еще приперся?

– Свои, – ответил мой провожатый, и дверь распахнулась.

Мы вошли внутрь помещения. Я увидел обшарпанные стены и облупившуюся побелку на потолке. Дверь же нам открыл высокий лохматый парень в джинсах и ковбойке. Разочарованно протянул:

– А-а, это ты… – И посмотрел на меня как на родителя, внезапно вернувшегося с дачи домой. – Здрасьте…

– И вы не хворайте, – отвечаю. – Толик мечтает нас познакомить.

– Меня зовут Эммануил Константинович Стасов. Проще – «Экстаз». А вас как?

– Облом, – говорю. – А, в принципе, неважно.

Толик объяснил, что Стасову негде жить, и что он органично вписался в тусовку молодых оппозиционеров, где теперь занимает видное место.

Углубившись в комнату, я обнаружил наличие в ней современной оргтехники, некоторого количества мебели, и около дюжины молодых людей, пьющих портвейн. Увидев нас, они возбудились:

– Какие люди!.. Толь, привет!.. Кого привел?..

Нам тут же налили пойло в пластиковые стаканы, и предложили присоединиться.

– Вы готовы к баррикадам? – Поинтересовался у меня «Экстаз».

Пытаюсь аргументировать:

– По-моему, бардака и так хватает.

– Бордели достали, – согласился он. – Будем осуждать и ркеонструировать. Вы в армии служили?

– Увы, да. Но причем тут бордели?

– Молодежь не желает превращаться в «груз двести». Согласны?

– Совершенно. С той лишь поправкой, что армия – часть системы. Стало быть, пора менять систему изнутри.

– Вы слишком глубоко роете! Это экстремизм! – Замахал руками «Экстаз». – Но мы мыслим в данном направлении. Плеснуть еще портвейна?..

Толик, между тем, обосновался в центре тепленькой компании юнцов, и горячо внушал:

– Я среди вас лидирую, потому что многое ловлю. У меня опыт. Налейте еще сто грамм, и я начну делиться!

Ему поднесли. Толик выпил, поморщился, совладал с отрыжкой и продолжил:

– Гнусная мразь беспочвенно почкуется в структурах! Мое существо, изрыгая естественное сопротивление, уходит во внутреннюю эмиграцию. А там, созревая, бурлит мысль.

Чернявая девчушка лет восемнадцати, глядя на него во все глаза, мятежно призналась:

– Эмиграция – это так тяжело!

– Но мысль плещется, – настаивал оратор. – И она уже готова экстрадироваться в ваше сознание. Будущее протеста – это протест будущего!..

Мне стало невыносимо скучно. Я направился к выходу, и, незаметно юркнув в коридор, тихо закрыл за собой дверь. Можно сказать, сбежал…

Я шел по шумной улице, перешагивая через грязные лужи, и думал о том, что, наверное, никогда не пойму новое поколение. Возможно, именно в тридцать восемь лет человек вступает в период между молодостью и старостью, когда юношеская глупость начинает раздражать, а мудрость еще не доступна? А, может быть, я сам – глупец, прикрывающийся никчемным опытом?

В атмосфере носилось ощущение неотвратимо надвигающегося дождя. Серого, колючего и холодного. Грубые бетонные строения высились надо мной, как многоокие гиганты. И в их глазах горело бесстрастное торжество большого над ничтожным.