Россию надо любить как женщину, ибо страна на них держится: даже не на влюбленных, а именно – на женщинах. Они укладывают рельсы и асфальт, ухаживают в деревнях за скотиной, возглавляют цеха и отделы еще не обанкротившихся предприятий. Женщины любят русских мужчин – нерешительных и заносчивых, слабых и грубых, больных и пьяных. Они же рожают детей, отказываясь от карьеры ради любимых чад. Словом, Россия – страна женского рода, и любой патернализм для нее сродни насилию. Но политики все равно добиваются ее расположения посредством бесконечного вранья и сладких увещеваний.

Кандидат в президенты Путин ходил по телеэкрану как жених. Он то хмурил брови, то улыбался, то делал резкие заявления. Русские женщины начинали в него влюбляться. Даже Валечка, посмотрев очередной выпуск новостей, изрек:

– Наш мужик.

– Он же не пьет, – говорю, – а это уже подозрительно.

– Зато он – последователь Андропова.

– Тем хуже.

– Андропов снизил цены на водку, и этот снизит! По крайней мере, я мечтаю…

В Москве вредно мечтать: здесь, если что, могут и машиной задавить. За последние годы их развелось столько, что пешеходы чувствуют себя солдатами на передовой.

Невысокая шатенка перебегала Академическую улицу по «зебре», и ее едва не сбила «Газель»: я вовремя схватил девушку за руку и буквально вытащил из-под колес железного монстра. Тот, как ни в чем не бывало, понесся дальше. Я даже увидел, как над кабиной взметнулся средний палец водителя…

– Вы испугались? – Спрашиваю.

– Мне чуждо. Я – хронический пешеход.

– Очень приятно, коллега.

– Я тут работаю. А вы?

– Нет, – говорю, – мне даже отдыхать в этом районе не хочется.

– Что же вы здесь делаете?

– Спасаю вас…

– Кстати, спасибо, – она улыбнулась, поправила рыженькую челку, и я увидел ее карие глаза, внимательно разглядывающие меня сквозь очки. – Я Маша.

– Я почти тоже. В смысле, Саша…– Рядом с женщиной, которая тебе понравилась, можно иногда и растеряться: это – не признак слабости. – Позвольте вас проводить?

– Только быстро: я опаздываю.

Оказалось, что Маша работает в гламурном журнале, ведет в нем раздел женских историй. Узнав, что я – отъявленный борзописец, оживилась:

– Нам как раз нужны пишущие люди. Может, зайдете?

Разве я мог ее упустить?..

Мы вошли в большое серое здание, миновали проходную и поднялись на шестой этаж. Здесь нас встретил профессионально хмурый охранник, которому Маша бросила через плечо «это – со мной». Я ощутил себя движущейся табуреткой.

В офисе было шумно. Дюжина девушек носилась между столов, то и дело слышались реплики:

– В номере катастрофически не хватает положительных мужчин!..

– А где я их возьму? Всех задействовали в прошлом номере!..

Маша смущенно улыбнулась, оценив мою реакцию. Села за стол, усадив меня напротив себя. Спросила:

– О чем вы пишете?

– В основном о своих друзьях-подонках, – отвечаю.

– Сволочи у нас не котируются, – вздохнула она. – А политикой мы не занимаемся.

Я почувствовал в ней родственную душу. И, возможно, мое чувство получило бы дальнейшее развитие, если бы в помещение не ворвался Гриша Хайкин.

Гриша был журналистом средней руки, долгое время работал в одной из центральных газет в отделе светской хроники, и однажды даже брал у меня интервью, а тут, как выяснилось, устроился шеф-редактором нового журнала. Внешне он напоминал маленькую лохматую собачку с несуразными бакенбардами, и даже голос у него был тявкающий, как у вздорной пожилой болонки. К своим пятидесяти годам Хайкин женился раз восемь, что не мешало ему вечно оставаться озабоченным. Особо впечатлительные дамы принимали его за маньяка, ибо все темы он сводил к вопросам секса. Вероятно, его возбуждало женское смущение. Вот и сейчас, вбежав в офис, изрек:

– Коллеги! Вчера мой приятель шесть часов кряду занимался сексом с девушкой. Думаю, есть смысл об этом написать. Тема – «продолжительный секс»!

Присутствующие в офисе девушки покраснели. Все, кроме Маши, которая ответила:

– В народе это называется «сухостой». Бедная партнерша!..

– В самом деле? – Растерялся Хайкин, после чего стало ясно, что он говорил о себе. Наконец, Гриша заметил меня и протянул руку: – Привет. А ты что тут делаешь? Машу клеишь?

– Уже заклеил, – отвечаю, – осталось отвести в ЗАГС.

Маша жила с мамой в маленькой «двушке» в районе Ботанического сада. Мама была набожной женщиной, не одобряющей журналистской профессии дочери. Отец умер много лет назад, и мать воспитывала дочь в гордом одиночестве. Мужиков презирала, предпочитая рассказывать о чудесах Иисуса Христа. В ее квартире все было запущено, функционировал лишь кран в ванной, где она и мыла посуду. Зато повсюду висели иконы, поддерживаемые в идеальном состоянии. Когда Маша поступила в МГУ на журфак, мать ее осудила, заявив, что «Христос следом за блядьми отправит в ад и журналистов». Словом, отношения испортились. Не с Христом, разумеется. Окончив ВУЗ, Маша долго искала работу. Трудилась посудомойкой, уборщицей, нянчилась с чужими детьми, прошла курсы для начинающих массажистов, но, наконец, ей повезло: предложили сотрудничество в только что открывшемся женском журнале. Маша написала несколько гламурных рассказов. В них фигурировали бесконечно одинокие девушки в объятиях не менее одиноких секьюрити. Вскоре ее пригласили работать в штате. Так она стала редактором раздела женских историй. Ежедневно ей приходилось читать по полсотни текстов сумасшедших писательниц, утверждавших, что один только взгляд инопланетянина приводит к оргазму, а удар боксера по голове в момент совокупления способен увеличить грудь на два размера…

…В то время как я ухаживал за Машей, кандидат в президенты активно охаживал страну, пожимая руки дояркам и трогая за вымя коров-рекордсменок. В этот период времени мы были с ним похожи как молочные братья. Он говорил благоразумные вещи так же, как и я старался избегать глупостей.

К примеру, Маша сообщала:

– Сегодня нам идти в театр. Ты не забыл?

В ответ я оригинальничал:

– С утра нажрался, и галстук новый в горошек синий я надел…

– Перестань ерничать, – раздражалась Маша. – Моя мама сегодня сказала, что от тебя я растолстею или забеременею.

– А лично ты что предпочитаешь?..

Наконец, я привел ее к себе. Валечка, увидев красивую женщину, тут же присмирел и стал заикаться:

– Дык это… Даже чаю не могу предложить… Только водку. – И зашептал мне на ухо: – Завидую тебе белой завистью.

– Белой зависти, – говорю, – не бывает.

– Тогда я тебе не завидую, – уточнил он.

Маша решила остаться у меня назло своей маме. Сказала:

– Мать велела вернуться домой до начала темноты.

– В смысле, до конца света? – Переспросил я.

– Или ты – против?..

В моей душе вовсю шло голосование, и расклад был явно не в пользу одиночества.

В марте 2000-го мы с Машей расписались. Валечка накрыл стол и, грызя от волнения ногти, произнес напутственную речь, которую готовил накануне:

– Значит, вот что… Перебирайтесь в мою комнату…

– Зачем? – Хором спросили мы. – Нам и в той не тесно.

– Дык… Куда поставим кроватку для младенца?..

Он был по-детски трогателен в своем заношенном сером костюме, с бокалом шампанского в руке…

Тогда же, в марте, душа народа проголосовала за нового президента. Избранник выглядел возмужавшим, если не сказать – обнаглевшим, и тут же начал врать с экрана телевизора. Маша плевалась:

– Как можно так жонглировать словами?

– Его этому учили в школе КГБ, – отвечал я.

– Презрение к людям равносильно брезгливости к себе! – Еще больше злилась она.

– Зато его любят. К примеру, Валечка.

Маша стучала кулачком в стенку:

– Валь, ты Путина любишь?

– Дык… Правильно же все говорит, – доносилось из соседней комнаты.

– Дураки вы все! – Делала вывод Маша, выключая телевизор.

И мы снова были бесконечно счастливы. Любовь изначально предполагает власть чувств над разумом, а мы оба так устали от ясности рассудка! Стыдясь собственных чувств, мы вечно каменели под гнетом повседневности. Но, слава Богу, нам хватило лишь мимолетной встречи, чтобы преодолеть гнетущее земное притяжение. Оставалось захотеть.

Однажды Маша сказала:

– Храбрость – предательство собственной трусости.

Любимая женщина всегда права. Попробуйте с этим поспорить…