НовостиНиколай Семченко. Глупая песня о первой любви (роман).
Страница 4. <предыдущая> <следующая>
4.
«Снова решил вести записи. Что-то вроде дневника. А может, это самоотчет? Или что-то другое – например, попытка понять себя. Или не себя? Может, я хочу постигнуть Алину. Хотя иногда мне кажется, что другого человека незачем разгадывать (не то слово, но другое пока на ум не приходит). Человек – шарада. Пусть и остаётся шарадой. Потому что если её отгадаешь, то, возможно, станет скучно: всё ясно и понятно, нет никаких загадок – конец: если просто и понятно, то стоит ли продолжать? Уже ничего нового не будет, только – то, что было, всегда – одно и то же. Или я не прав? Может, это я – скучный и ясный, как пять копеек? А тот человек, которого считаю разгаданным, на самом деле не постигнут: в его шараде скрываются другие загадки, только я их не вижу или не хочу видеть. Потому что так мне удобнее.
Какую-то чушь пишу. Упражняюсь в логике, что ли? Или играю в слова? Я и сам себя не понимаю. Как же я тогда пойму другого человека?
Трамвайщик сказал: «Не загружайся! Будь проще. Всё на самом деле гораздо проще, чем мы себе придумываем».
Может, он прав?
Я ему не рассказываю, как и что у нас с Алиной. О Катьке – рассказывал. Всё! Об Алине, вернее, о том, как мы любим друг друга, – нет, не могу почему-то рассказать Мишке. Может, потому что у нас с Катькой был всего лишь трах, а с Алиной – совсем другие отношения: у меня сердце замирает (серьёзно, не вру!), когда я её вижу, только вижу – и уже всё, дыханье перехватывает, и сердце будто останавливается, и я даже соображать перестаю… Ха! Если маман случайно найдет эти записи, она же с ума сойдет: её благовоспитанный сыночек знает такие слова – из жаргона подворотни, и мало того, что знает, так ещё и … ха-ха! Маман, не читай, пожалуйста, дальше, сама знаешь: разбирать чужие письма и дневники – занятие, недостойное интеллигентного человека… ха!
Но Мишка, кажется, и так всё понял. «Смотри! – сказал он и как-то слишком снисходительно глянул на меня. – Не закрывай глаза! Мужчина должен видеть, куда идёт. Иначе можешь так упасть, что костей не соберешь. На свете нет ничего глупее, чем влюблённый мужчина. Смотри!»
Я смотрю. Наверное, не так, как надо бы. Мне нравится смотреть на Алину. На её лицо, глаза, нос, на эти легкие завитки волос над её ушами, и на шею, на которой бьются две голубые жилки, и на руки, на грудь (ещё больше мне нравится трогать розовые пуговки сосков: проведешь мизинцем – и они почти моментально твердеют, становятся тугими как горошины)… А еще мне нравится смотреть, как лёгкая ладонь Алины скользит по моей груди, задерживается в ложбинке, где, наверное, находится душа: она сладко замирает, до дрожи под сердцем, и мне кажется, что вот-вот, сию минуту я поднимусь в воздух – лёгкий, как перышко, но Алина ведет ладонь дальше, к животу, и тут во мне будто бы что-то включается: тело напрягается, следует резкий, почти болезненный удар – какой-то мощный поток (крови? энергии? или чего-то еще?) вливается в давно полунапрягшийся член, и он превращается в копье, которое, кажется, стремится оторваться от меня – так велико напряжение, и оно вздрагивает, и розовое сердечко древка окропляется прозрачными капельками: оружие готово к бою… (Зачем, ах, зачем, я пытаюсь писать красиво? Мишка бы сказал проще: «Х*й встал». И это было бы правдивее, чем мои описания? Но мне почему-то не хочется писать о физиологии. Потому что я вижу не её, а что-то другое? Хотя… ну, конечно же, Трамвайщик прав: я в это время закрываю глаза, и всё, что вижу потом, – это моё воображение, не более).
Нет, не могу писать дальше. Иначе не усну.
* * *
Пусть что-нибудь произойдёт. Ну, хотя бы дождь пошёл. Или грянул гром!
Ничего не происходит.
Четвертый день жду, когда распустится бутон розы. Она растет в горшке на окне в моей комнате.
Но бутон словно застыл.
И ничего не происходит.
* * *
Сочинилась одна сказочка. Про любовь. Или не про неё?
Вот:
Одна Шуршавка любила играть разноцветными фантиками. Те, которые ей нравились, она откладывала в специальную папку, а те, которые не очень-то приходились по вкусу, летели в мусорную корзину. При этом они противно шелестели, скрипели и всячески выказывали своё неудовольствие: кому же охота попасть на помойку!
Мудрая Шуршавка очень любила свою работу. Ведь она не просто так сортировала фантики - отбирала их для конфет, которые одевались в эти яркие, нарядные одежки и отправлялись в магазины. А здесь их покупали для своих детей мамы. И, конечно же, старались выбрать самые красивые, самые лучшие!
Вот так сидела мудрая Шуршавка - и шуршала, и шуршала, и шуршала...
– Здравствуйте! – послышался вдруг робкий голосок.
Шуршавка увидела, как в приоткрытую дверь просунула голову очень молоденькая симпатичная Шуршавочка.
– Откуда ты взялась? – спросила мудрая Шуршавка, не отрываясь от своего занятия. – Вроде я тебя здесь никогда раньше не видела...
– Это я никогда вас не видела, – ответила Шуршавочка.
– Значит, ты живёшь в Совсем-совсем другом месте, – мудро заключила Шуршавка.- Это я могу тут кого-то не знать, а все другие знают меня просто наизусть...
– Да, я из Совсем-совсем другого места, – скромно потупила глаза Шуршавочка. – Но мне там надоело, и я полетела куда глаза глядят...
– И куда ж они глядели?
– А! На что попало: на небо, на солнышко, на зелёные деревья, и на цветы, птиц...У меня закружилась голова и я выпала здесь.
– Может, в этом нет никакой случайности, – предположила мудрая Шуршавка. – Твои глаза увидели мою работу и она им приглянулась!
– Ой, и правда!
– Хочешь, и ты тоже будешь шуршать фантиками? – спросила мудрая Шуршавка. Но вообще-то в ответе она ни капельки не сомневалась, потому что прекрасно знала: все молоденькие Шуршавочки ужасно любят это занятие.
И стали они шуршать вместе.
Симпатичная Шуршавочка иногда слышала, как за соседней тонкой стеной кто-то тоже перебирал фантики: медленно, степенно. И при этом тяжело вздыхал.
– Там сидит один молодой Шуршавчик, – сказала мудрая Шуршавка. – Он очень хочет научиться правильно шуршать фантиками, только у него это получается нечасто.
– Ах, бедный! – искренне пожалела его Шуршавочка. – Это же так просто!
– А это потому, что ты, милая, достигла большого умения и радуешься этому, – объяснила мудрая Шуршавка. – Но самое главное в нашем деле - это умение радоваться чужим успехам и всегда идти вперёд...
– А где найти чужие успехи, чтобы им порадоваться? – спросила глупенькая Шуршавочка.
– Тот, кто ищет, всегда найдёт, – отмахнулась Шуршавка и рассердилась: Ах, ты сбила меня со счёта, глупая девчонка!
– Извините, а для этого надо далеко идти? – не отставала Шуршавочка.
– Иди вперёд и не ошибёшься, – буркнула Шуршавка.
– А где находится Перёд? – не унималась Шуршавочка. Она думала, что вперёд - это значит идти в город Перёд.
Мудрая Шуршавка засмеялась и ничего ей не ответила. А тут в их комнату как раз заглянул Шуршавчик. Он был в сером костюме, а глаза его прятались за очень темными стеклами очков. Щуршавчик хотел быть совсем-совсем незаметным и просто удивительно, что Шуршавочка его увидела.
– Привет! – сказала она. – Ты не знаешь, как идти в Перёд?
Шуршавчик очень удивился, что его заметили, и его щеки сразу порозовели, и от волнения он даже стал заикаться:
– А з-з-за-а-чем тебе т-ту-да нуж-ж-жно?
– Чтобы найти чужие успехи и порадоваться им, – легкомысленно ответила Шуршавочка.
Шуршавчик немного подумал, порозовел ещё больше и, одернув свой мрачный пиджак, сказал:
– Вперёд - это значит: нужно выйти за дверь и идти всё время куда глаза глядят...
– Спасибо, не хочу, – ответила Шуршавочка. – Я уже однажды так путешествовала.
– Тогда давай просто выйдем за дверь, – ответил осмелевший Шуршавчик. – А что будет дальше, увидим...
И они увидели очень маленького Шуршавёнчика, который сидел на солнышке и скучал.
– Эй! – окликнула его Шуршавочка. – Скажи, пожалуйста, где у тебя успехи? Я хочу им порадоваться...
А маленький Шуршавёнчик вдруг заплакал:
– Нет у меня никаких успехов! Не приставай! Ишь, чего хорошего нашла: радоваться неизвестно чему-у-у-у...
Шуршавочка удивилась и даже подумала, что Шуршавёнчик хочет превратиться в корову. А то с чего бы это он завёл это "му-у-у"?
– Ты корова, что ли? – спросила она, и Шуршавёнчик заплакал ещё сильнее, и затопал ножками, и выронил на землю конфету без обертки.
– Ах, вот оно что! – сказал Шуршавчик. – У него нехорошее настроение, потому что мама купила ему конфету совсем-совсем без фантика. А какой же уважающий себя Шуршавёнчик из-за этого не расстроится?
И он сел рядом, вытащил из папки кучу фантиков и принялся ими шуршать. Ах, как он весело ими шелестел, и насвистывал при этом песенку, и улыбался, и даже в конце концов снял свой мрачный серый пиджак - так ему стало жарко от работы!
Он всё шуршал, и шуршал, и шуршал, и никак не мог найти самый красивый фантик.
– Стоп! – догадалась вдруг Шуршавочка. – Ты нацепил себе на нос очки с очень тёмными стёклами. Из-за них ты ничего не видишь...
Шуршавчик снял очки и сразу же вышуршал очень яркий, очень нарядный, просто замечательный фантик!
И Шуршавёнчик перестал кукситься и засмеялся.
А Шуршавчик и Шуршавочка пошли дальше. Они бродили долго-долго, но почему-то так и не пришли в этот загадочный Перёд. Где были чужие успехи, которым следовало радоваться. Но им всё равно было хорошо из-за того, что Шуршавёнчику понравился фантик и он перестал хотеть быть коровой, вот!
Они устали, и пришли к мудрой Шуршавке, и сказали:
– А мы не знаем, как идти в Перёд, и не знаем, где лежат чужие успехи, и радуемся совсем другому: ну, например, тому, что Шуршавчик вышуршал самый замечательный на свете фантик, а Шуршавёнчик перестал плакать...
И мудрая Шуршавка первый раз в своей жизни - это на работе-то! – перестала шуршать фантиками, вскочила со своего просиженного кресла и стала смеяться, сначала совсем-совсем тихо, а потом - совсем-совсем громко, а потом ещё громче и громче, и всем вокруг стало так весело и радостно, что никто и внимания не обратил, как Шуршавочка и Шуршавчик вдруг разом покраснели, хоть спички от них зажигай!
Они посмотрели друг на друга, тихо ойкнули и тоже засмеялись во весь голос. И никогда больше не искали ни на карте, нигде этот загадочный город Перёд.
2
Один Шуршавчик, хороший и добрый, полюбил красивую Шуршавку. И стала она ему верной женой. И на работу они вместе ходили - шуршали, шуршали, шуршали, и по пути домой - шуршали, шуршали, и дома - шуршали, и всё Шуршавчику было мало : уже и сил не было, а шуршать-таки хотелось больше прежнего. Ну, что делать-то?
Пошел Шуршавчик к старой мудрой Шуршавке за советом. А та, представьте себе, сидит на крылечке и просто так на клумбу с цветами глядит, и хоть бы разик чем-нибудь пошуршала - нет, не хочет!
– Как я могу тебе что-то советовать? – сказала она. – У меня-то хватило ума прожить свою жизнь глупо, но радостно: ох, и нашуршалась я! Есть что вспомнить.
– А у меня мало того, что можно вспомнить, – заканючил Шуршавчик. – Откройте свой секрет!
– Видишь, я просто так сижу? Веришь, что мне хорошо?
– Ну, – кивнул Шуршавчик и, чтобы хоть как-то себя занять, тихонечко пожомкал в кармане пиджака целлофан. О, как он прекрасно зашуршал!
– Торопыга ты, торопыга! – улыбнулась мудрая Шуршавка. – Шуршать - это, конечно, счастье и радость. Но ещё большее счастье - не шуршать, но знать, что непременно пошуршишь как только захочешь это сделать. Живи, радуйся и не думай о счастье...
– Ну как же это я о нём не буду думать, когда мне его надо, и побольше!
– А мы всегда думаем о том, чего у нас нет, – ответила мудрая Шуршавка.
И, наверное, она была не права. Ну разве ж может настоящий Шуршавчик жить просто так и ни о чём не думать? Ему нужно непременно видеть своё шуршу, слышать своё шуршу, чувствовать своё шуршу! И, конечно, он боится , как бы оно куда от него не ушло.
И пошёл Шуршавчик к колдуну Шуршаву.
– Ладно, – сказал тот. – Будешь видеть только свое шуршу...
Вышел Шуршавчик на улицу. Вроде бы и видит всё вокруг, но в то же время ничего не замечает. Идёт больной - еле дышит, вот-вот упадёт, и подать бы ему руку, до дома довести, но Шуршавчик - ноль внимания! Плачет маленькая Шуршавочка: потеряла шурху. И, конечно, посмотрел бы Шуршавчик внимательно - нашёл бы её в густой траве, утёр бы Шуршавочке слёзки и успокоил. Но ничего он не видит, экая беда!
Так и стал он жить. Только свою шуршу и видел! И думал, что лучше её и быть уже ничего не может.
– Эх ты, – сказала однажды Шуршавка. – Никакого у нас с тобой шурхету не получается!
– Это тебе так кажется, – не согласился он.
– Скучно что-то мне, – вздохнула Шуршавка. – Пойду-ка я прошуршу по бульвару...
И ушла. И не вернулась.
А Шуршавчик знай себе шуршал - и дома, и на работе, и в автобусе, и даже, извините, на унитазе. Иногда он, правда, спрашивал сам себя, куда ж это жена подевалась?
– Наверное, она пошла на работу, – предполагал он, когда приходил домой. А на работе думал, что она, наверное, отправилась домой.
Но однажды он вышел на улицу и провалился в черную пустоту. Ничего и никого вокруг не было!
– Ну и что? Обойдусь и сам по себе! – сказал он.
– Не обойдёшься, – ответил его собственный шуршу и помахал ему лапкой.
Шуршавчик, однако, этого не заметил, споткнулся о камень и упал в канализационный люк. Может, до сих пор в нем сидит. Во всяком случае, никто его давно не видит.
А его шуршу залетела в клетку с попугаем! И ни в какую вылетать обратно не желает: очень привязалась к этому хохлатому какаду...
3
Шуршава шурхала по шурху и шорошорила шухи.
– Шухи шо-шо? – шошомкала шмандяшная Шандуля.
– Шухи не шошовные, – шматно шушукнула Шуршава. – Шмар!
Шухи шукнули, и Шандуля шметно шматанулась на шмяк, но шкурзвилась с шурха и шорканулась шухой о Шуршаву.
– Швар! – швашно шавакнула Шуршава. – Шухи шухные!
– Не шухные, – шомкнула Шандуля. – Швачные!
Шуршава шавакнула Шандулю по шавакалке. Шухи шошовно шмарнули и прошорошорили на шурху.
Шу!
4
Жарко. Душно. В автобусе людей набилось, что селёдок в бочке. Ни шевельнуться, ни повернуться. А тут ещё прямо перед моим носом болтается полиэтиленовый пакет, и как автобус встряхнётся на какой-нибудь колдобине, так он мне по лбу - рраз!
– Уберите пакет с моих глаз, – говорю.
– Не могу, – отвечает вежливая старушка. – Извините, конечно, за причиняемые неудобства...
– Ишь, барыня какая! – заступается за меня другая старушка. – Можно подумать, она тут одна едет!
– Извините, – шепчет вежливая старушка. – Я шуршавчика везу на дачу. Как же пакет-то на пол опущу? Ведь его задавят- замнут...
– Что ещё за шуршавчик?! – негодует моя заступница. – Тут и самим дышать нечем, а она каких-то животных возит...
– Это не животное, это шуршавчик...
И тут в пакете что-то как зашуршит!
– Ни за что не поверю, что там шуршавчик! – сощурилась принципиальная бабуля. – Это она нарочно придумала! А сама, поди-ка, котёнка какого-нибудь замурзанного везёт...
– А пусть покажет своего шуршавчика! – зашумел автобус.
– Пожалуйста, – сказала вежливая бабуля. – Шуршуля, покажись!
В пакете зашуршало ещё громче, и вдруг из него выглянул Шуршавчик. Самый настоящий!
– Хорошенькое дельце! – вскипела принципиальная бабуля. – У неё шуршавчик есть, а у нас нет. Индивидуалистка! Да знает ли она, что шуршавчики любят шуршать везде, где могут?
– А что? Разрешаете? – спросил Шуршавчик.
Никто не отказался. И тут Шуршавчик вылез из пакета и принялся шуршать в каждом кармане, и сумке, и портфеле, и букетах цветов, и везде-везде, где только мог. А принципиальной бабусе он что-то такое прошуршал на ушко, отчего та зарделась как маков цвет. И все увидели: да и никакая она не бабуля, а очень даже ещё Ничего Так Себе Женщина. Значит, правильный был шуршавчик!
Мне нравится это слово – «шуршавчик». Иногда кажется: эта неведомая зверушка живёт где-то рядом, протяни руку и – вот, она, пушистая, ласковая и … невидимая.
* * *
Сегодня мне показалось, что Алина – лисица.
Нет, я не сошёл с ума. Женщина может оказаться лисицей!
Алина рассказала мне, что в Древнем Китае считали, что лиса может принимать образ женщины. Она обольщает мужчину, пьёт соки его жизни и, насытившись, бросает умирать. Ни один человек не способен противиться любви лисицы, и никому не удавалось уйти от её пагубных чар. Появление яркой красавицы в серой убогой жизни – это, конечно, само по себе чудо, и мужчина без оглядки погружается в мир счастья, которое он считает самым что ни на есть настоящим. Под неистовым шквалом чувств он теряет голову и ни о чём не жалеет, даже если начинает догадываться, что идёт на верную погибель. Интересно, если бы мужчина знал, что такая любовь – это всего лишь мираж, иллюзия, то стал бы он продолжать свои отношения с прекрасной лисицей-женщиной?
Наверное, стал бы. Любовь – возвышающий обман. И пусть нас обманывают, только бы это было нечто прекрасное и неземное! Впрочем, почему – неземное? Я часто употребляю в речи штампы, особо не задумываясь о их смысле. Проще сказать какую-то банальность, которая понятна всем, чем придумать для обозначения того же самого нечто новое, своё. Так и тут: «нечто неземное»… Ха! Если это происходит на земле, то как раз и является самым что ни на есть земным, просто такое не часто случается.
Не верю сам себе, что у меня есть такая женщина. Алина – чудо! Я боюсь сглазить то, что у нас происходит. И когда Трамвайщик снова спросил меня: «Ну, как она в постели?», я суеверно сунул руку в карман и показал ему фигу. «Да никак, – равнодушно сказал я. – Баба как баба!»
А она – лисица!
После неё во мне не остаётся ни капельки спермы. Я абсолютно пустой! Такое ощущение, будто из меня, как соломинкой, высосали всё. Стерильно чист!
Мать сегодня сказала: «Ты какой-то бледный. Нездоровится?» А отец расхохотался: «Наш молчун, наверное, опять влюбился. Сохнет по какой-то девахе. Ну что, Сергей, разве не так?»
Догадливый!
* * *
Просто так:
Помнишь, как ты увидела меня, и я даже не знаю, что ты подумала, ты посмотрела на меня и зачем-то закрыла глаза. А до этого я бродил в парке стадиона «Динамо» по ярко-зелёной траве, сочной от ежедневных поливов (хотя делать это было нельзя, везде стояли таблички «По газонам не ходить, штраф – 500 руб.», но у меня таких денег всё равно не было и потому мне было не страшно их терять, а походить по мураве, как это делали герои многих американских фильмов, очень хотелось: им почему-то можно, а мне – нельзя? Но один-единственный раз не считается, разве нет?). Я смотрел
по сторонам и видел тигриц, лисиц, гусынь, волчиц, куриц, кошек… Среди них, особенно в гусиных стайках, были довольно симпатичные особи, может быть, потому что – молодые, свеженькие, смешливые и не такие унылые, как курицы, которые постоянно озирались, чего-то пугались, квохтали, но, впрочем, одна цыпушка тоже была хорошенькая: рябенькая, аккуратненькая, чистенькая. Я смотрел на них, они смотрели на меня, а одна тигрица даже специально остановилась, чтобы вглядеться в меня получше. Пришлось сделать вид, что я не тигр, а всего-навсего котик, к тому же очень-очень домашний. И тигрица, презрительно фыркнув, прошествовала мимо. А ты остановилась. Ты не была ни тигрицей, ни курицей, ни лисицей, ни гусыней - ты была девушкой. И ты, посмотрев на меня, закрыла глаза.
Я сошёл с газона и взял твою руку, ты попробовала освободить её, но я сжал свою ладонь крепче и почувствовал, что твои пальцы слабеют… Твоя рука – теплая, приятно пахнет свежей зеленью, лимоном и солнцем. Тебе, наверное, было интересно, куда я тебя веду. Но ты не открывала глаз… А я и сам не знал, куда иду – просто шёл и шёл, легонько прикасаясь плечом к твоему плечу, и ты тоже прикасалась ко мне. А потом ты споткнулась, оступилась и, повернувшись лицом ко мне, открыла глаза и…
И, конечно, я тут же проснулся и обнаружил: мы гуляем по мокрому асфальту, моросит мелкий дождь, к плащу липнут листья вяза, навстречу идут люди, а весь этот зверинец из лисиц, тигриц и прочей живности куда-то исчез. Но ты сказала, что всё еще только начинается, и я понял, что спал, но больше не хочу закрывать глаза. Хотя, впрочем, иногда стоит смежить веки и…
* * *
Странно. Антон Лапенков сказал, чтобы я ничего не выдумывал: девушка, похожая на Алину, в его доме не живёт.
«Впрочем, – добавил он, – есть вариант. По описанию одна блядёжка похожа на твою девчонку. Она из крутой фирмы, якобы эскортные услуги оказывает, но один фиг – всё равно за деньги трахается. Явно не твоя Алина…»
* * *
Алина провела мизинцем по моим бровям:
– Они у тебя вразлёт, – сообщила она и тихонько засмеялась. Будто её колокольчик зазвенел. Тот самый, который так и остался у меня. Она мне его подарила.
– Из тебя можно сделать настоящего мачо, – Алина подмигнула мне. – Имею в виду: внешне. В постели-то ты и так мачо, не волнуйся…
Она провела указательным пальцем по моей небритой щеке, губам и шее:
– Хорош, ничего не скажешь! Прикасаюсь к тебе и, мне даже стыдно в этом признаться, снова хочу тебя.
– Давай…
Она, улыбнувшись, стремительно провела указательным пальцем от шеи вниз живота и, внезапно остановившись, шепнула:
– Я не кажусь тебе слишком вульгарной?
– Нет, что ты! Разве может быть вульгарной девушка, читающая «Листья травы»?
– Может, – серьёзно ответила она. – Очень даже может! Ты даже не представляешь, до какой степени может.
– Не верю!
– Хочешь – верь, хочешь – нет, – она притворно зевнула. – Мне скучно объяснять тебе в который раз, что женщины всегда стремятся выглядеть намного лучше, чем есть на самом деле.
– Ну и пусть, – я приобнял ее за плечи. – Должен же хоть кто-нибудь из двоих стремиться к лучшему…
– А ну тебя! – Алина пожала плечами. – Тебя не переспоришь…
Она замолчала и принялась сосредоточенно водить пальцем по моему торсу, приговаривая:
– Узкие бёдра, приличный член, воон он какой у тебя! А почему ты носишь узкий ремень? Тебе пошел бы широкий с квадратной массивной пряжкой. Очень хорошо смотрелось бы: мужественный торс, характерная выпуклость – там, где гениталии…
– И что?
– А то, что ты пользовался бы еще большим успехом у женщин.
– Мне это не надо. У меня есть ты.
– А мне надо. Хочу, чтобы другие завидовали мне!
– Ага, – я с торжествующим криком сгреб её и подмял под себя. _ Вероломная! Вот и открылся твой секрет: ты стараешься для себя, а не для меня! Эгоистка!
Она понарошку сопротивлялась, отбивалась от меня и так же понарошку как-то вдруг обмякла, подчиняясь моим движениям.
– Нет, ты будешь не мачо, ты станешь Натаниэлем Хауком из игры «Пираты Карибского моря», – восторженно шепнула она, когда я вошёл в неё и, чуть помедлив, резко вместился полностью. – Тебе пошла бы аккуратная прическа, выглаженная рубашка из шёлка, замшевые брюки, о которые можно вытирать ладони, вспотевшие в схватке с неприятелем. И обязательно – жилетка: она защитит белоснежную рубашку от крови, грязи и песка, по которому ты обязательно покатаешься в драке с кровожадными пиратами. О, как бы я хотела, ударенная молнией взгляда Натаниэля Хаука, осесть на землю и припасть к его высоким, до колена, свободным сапогам из мягкой кожи, обхватить их одной рукой, а другой…
– Фантазёрка! – сказал я, чтобы хоть что-то сказать. На самом деле, я не люблю объясняться, когда занимаюсь сексом. Но Алина просто обожала говорить в постели, мне даже казалось: слова, изреченные ею, – это всего лишь прелюдия к оргазму.
– Корсар! – сказала Алина. – Мечта, а не мужчина!
– Так мечта или мужчина?
– Поправка, – она глубоко вздохнула и глянула на меня широко раскрытыми глазами. – Мужчина-мечта!
– А сейчас – не мечта?
– Глупый, – она положила мне на ягодицы холодные ладони (странно: почему у неё пальцы всегда прохладные?). – А я – болтунья. Не злись. Мне хочется говорить, говорить, говорить…
Я молчал, и не потому, что был сосредоточен на своём чисто мужском занятии. А потому, что вдруг подумал о Кате. Это было так странно! Обнимая Алину, я представлял на её месте свою прежнюю подружку. Она тоже говорила мне это слово «глупый», и тоже нежно похлопывала по ягодицам, но Алина, в отличие от неё, ещё пощипывала на них волосинки, и делала это как-то так по-особенному, что меня будто лёгкими разрядами тока пронзало.
Вот это номер! Спать с одной и представлять другую…
Когда у меня подступило, я закрыл глаза. И чуть не сказал: «Катя, Катюша, Котька…»
Но вовремя плотно сжал губы.
* * *
А Катьке я всё же позвонил. К телефону долго никто не подходил, потом трубку взяла её мать:
– Кто?
Я решил не сознаваться и наобум брякнул:
– Одноклассник бывший.
– Сейчас.
Я слышал, как Катя громко высказала матери, что не надо её подзывать к телефону и так, мол, неприятностей хватает, и ни с какими одноклассниками она общаться не хочет. Но трубку всё-таки взяла:
– Алло!
– Зачем ты это сделала? – спросил я. – Мне казалось, что у нас с тобой все-таки были какие-то отношения, а не…
– Что? – Катя, похоже, растерялась. – О чём ты говоришь?
– …а не только секс нас связывал, – продолжал я. – Хотя если даже и секс, то это был самый классный секс в моей жизни. Зачем ты это сделала?
– Извини, – она дышала в трубку, и я понял, что Катя волнуется. Или притворяется, что волнуется?
– Прости, так получилось. И ничего объяснять я не буду. Ты не поймешь.
– Ну, где уж мне понимать? – съёрничал я. – Развести парня на деньги – это только ты можешь понять. А тому, кто платить тебе будет, незачем понимать. Так?
– Я не проститутка, чтобы мне платили, – шепнула Катя. – Говорю же: ты ничего не поймёшь.
– А всё-таки? – не унимался я. – Ну, сказала бы, что деньги нужны. А то – позор, да ещё какой: изнасиловали тебя, мля! Ты разве не догадывалась, что за это и срок могли мне дать?
– Ладно, – она тяжело вздохнула. – Всё обошлось. Спасибо, что не стал против меня свидетельствовать…
– Ещё не вечер, – я мстительно улыбнулся и пожалел, что она не видит эту мою ухмылку. – Меня заставляют это сделать! И я пока не знаю, как поступлю. Но мне ясно одно: не хочу быть лохом, мне противно только от мысли, что ты меня им считала…
– Кем я тебя считала – это моё личное дело, – её голос окреп. – У тебя ещё есть вопросы?
И тут я почему-то спросил:
– Ты меня вспоминаешь?
Сам не знаю, почему это спросил. Она долго молчала, прежде чем ответить:
– Да.
И положила трубку.
Я снова и снова набирал номер её телефона, но в нём раздавались частые сигналы: «Пи-пи-пи-пи!»
Её телефон был занят. Для меня.
* * *
Трамвайщик расфилософствовался. Сказал так: «Видит ли человек настоящую красоту или ублажается лишь её иллюзией, чтобы слишком не задумываться об уродстве своего существования?»
Может, он это где-то вычитал. Но подал так, будто это плод его долгих раздумий.
А мне понравилось. Я и сейчас об этом думаю.
* * *
Однажды мы с Катькой разговорились о родителях.
– У тебя замечательные предки, – сказала она. – Ты даже не представляешь, как тебе повезло!
– У нас всякое бывает, – отнекивался я. – Иногда ругаемся: они – со мной, я – с ними обоими. Иногда отец с мамой из-за меня скандалит: ей кажется, что я что-то не то делаю, а он заступается. Потом бывает наоборот. «Ты его балуешь! Неженку растишь, не сына!» - кричит он. А маман отвечает ему в том смысле, что ребёнок любого возраста должен ощущать токи любви. Так и говорит: токи любви! Старомодная она у меня. Знаешь, я даже думаю, извини, что отец никогда не испытал оральный секс. Мне кажется, что маман это не умеет делать
– Да ну тебя! – Катька отодвинулась от меня. – Маньяк прямо какой-то! Всё время думаешь о трахе…
– Нет, не всё время! Иногда я всё-таки им занимаюсь, - пошутил я. – Но секс – это то, что интересует мужчину всегда.
– Да я не про это хотела поговорить, – сказала она. – Мои родители не понимают меня. Они меня, конечно, любят, но как-то слишком специфично. Не ради меня самой или, скажем, моего счастья, а ради того, чтобы я так и оставалась их любимой маленькой куклой…
– Это тебе только так кажется…
– Нет, – она покачала головой. – Ещё год назад мне запрещали, например, гулять позднее девяти часов вечера – хоть летом, хоть зимой, представляешь? Могли запретить встречаться с друзьями, которых я люблю, зато внушали: «Володя из сорок пятой квартиры – такой хороший мальчик, и семья у него приличная!» А того не знали, что этот Вовчик, когда был маленьким, ловил муравьёв и отрывал им головы, чтобы посмотреть, как они без черепушек будут ходить, и кота соседского над костром подвешивал, и всякую гадость в подъезде писал, но при этом вежливо улыбался: «Здрасти, тетя Наташа! Как ваше здоровье?» Потом, когда ему сперма в мозги ударила, он перетрахал половину девчонок из нашего двора, и каждой говорил: «Ах, как я тебя люблю!» Чтобы потом сказать: «Секс – ещё не повод для продолжения знакомства». И вот этого умненького, чистенького, сволочного Вовчика мои родители считают подходящей для меня парой…
– А, может, он полюбил бы тебя, – усмехнулся я. – С другими девчонками он, может, кувыркался только потому, что физиология просит. А с тобой – ля-ля-тополя, ля мур и всякое такое…
– Да пошёл он! – рассердилась Катя. – Я бы удавилась с тоски, если бы мне выпало такое «счастье». А родители, особенно мама, кричат, что я ничего не понимаю ни в жизни, ни в людях, что я - лентяйка и дура, хотя, знаешь, так, как я училась в школе – многие бы предки позавидовали. Правда, у меня брат - медалист. А я - нет. Но это только потому, что ему чуть ли не мозги вышибали, уши за «четвёрки» драли, заставляли зубрить день и ночь… Меня почему-то жалели, мама говорила: «Девочке не обязательно медалисткой быть, ей нужно стать красивой невестой…» Я их любимая дочь, младшенькая. Если бы меня так лупили, как братика, то я бы тоже из кожи вон лезла, лишь бы голову не откручивали, застав вечером за компьютерной игрой или какой-нибудь не той книгой, которую по программе читать не обязательно.
– Получается, что ты – их любимая дочь?
– Ага! – Катя ожесточённо тряхнула головой и прядка волос закрыла ей глаза. Этот короткий, лёгкий жест внезапно преображало её фигуру: она как бы подбиралась, становилась ещё стройнее, приковывала мой взгляд к своему телу, а казалось бы: всего лишь простое, может быть, даже немножко вычурно-кокетливое движение головы. Ещё в этот момент она закусывала губу, и это мне тоже нравилось.
– Ага! – повторила она. – Я их любимая дочь. Мне их любовь – ком в горле. Но им этого не понять. Что это за любовь такая, которая состоит из всяких ограничений, предостережений, наставлений? Прихожу домой, и мне даже поговорить не с кем. Ну, представь: я рассказываю маме о тебе, она тут же: «А что это за мальчик? Из какой семьи? А он к тебе не пристаёт? А что вы сегодня делали?» Тоска! С ней поговориииииишь…. Ага! Так я всё и рассказала! Чтобы она мне потом запретила даже к телефону подходить… Мрак! Отец, если бы узнал, наверное, приковал бы меня к батарее наручниками. А ещё, знаешь, что они мне говорили о том парне, который был у меня до тебя? – она вдруг осеклась, посмотрела на меня долгим, тяжелым взглядом и опустила глаза. – Серёжа, думаю, что ты и так догадался, что у меня кто-то был…
Я молчал, потому что не знал, что вообще в таких случаях говорят. То, что она не сама себя лишила девственности, – это и так понятно. Но впервые я слышал от девушки честное признание, что у неё был любимый. И не знал, честное слово, не знал, как к этому отнестись.
– Они, когда узнали о нём, даже угрожали мне, что "закажут" его, представляешь? – она коротко рассмеялась и снова закусила губу. – И только потому, что этот негодяй, как мама выразилась, лишил меня девичьей чести. Ха-ха! Прости, что я тебе все это рассказала. Просто родители – моя больная тема. Иногда мне их просто жаль… Они у меня вроде бы такие крутые, но в то же время беззащитные какие-то: бывает, чуть что не по им скажу – мама сразу в слезы, а папа вообще - в запой. Да-да, он у меня пьёт. И скрывает это от сослуживцев, соседей, родственников. Потому как папа должен выглядеть преуспевающим человеком, у которого всё тип-топ. А я ненавижу, когда лгут.
– А не кажется ли тебе, что ты даже не пыталась говорить с ними как взрослый, самостоятельный человек? – спросил я. – Они считают тебя маленькой, потому что привыкли, им так удобнее. А ты откровенно не говоришь с ними…
– Нет, они не поймут! – усмехнулась Катя. – Их удар хватит от моих откровенностей. Папа тут же начнёт орать: мол, из кожи вон лезет, чтобы мы намазывали на хлеб масло, да ещё с красной икрой. Что он старается-старается, а дочь, неблагодарная, с жиру бесится. Это так гадко, когда тебе напоминают, что в семье есть баночка с деньгами и холодильник с едой – это ставит в зависимость, унижает достоинство. Да я бы давно от всего этого сбежала! Но как представлю, что в меня все будут пальцем тыкать: смотрите-ка, какая порочная и вся из себя аморальная, родители для неё всё сделали, а она их ни во что не ставит, погналась за каким-то х**м, променяла семью на безродного хахаля, – как представлю это, так вообще тошно становится. Уж как-нибудь перемучаюсь в семейке своей, пока кто-нибудь меня замуж не возьмёт…
– Но ты ведь по любви замуж-то хочешь? – уточнил я. – К примеру, тот же Вовчик из приличной семьи тебя не устраивает?
– Хорошо бы по любви, – согласилась Катька. – Но знаешь что мне мама сказала? Она любила совсем другого человека, и у них даже ребенок мог родиться. Но этот мужчина пошел в горы – альпинист был, каждый год с друзьями поднимался на какие-то вершины. В тот раз ему не повезло: упал в расщелину, расшибся, в общем – не стало его. А отец просто сох по маме, вот он и сказал: «Давай поженимся, у твоего будущего ребенка должен быть отец…» Такой вот он у меня романтик был. Или не романтик? Не знаю. Мама согласилась, они поженились. А тот ребёнок так и не родился: от стресса или ещё от чего случился выкидыш. Мама говорит, что очень благодарна отцу, но любит ли она его – это, думаю, ещё большой вопрос. Так что, выходит, можно и без любви прожить нормально.
Я заметил, что мать делилась с ней самым сокровенным. Может быть, она ждала от дочери того же самого.
– Ну что ты! Она бы потом припомнила все эти мои откровения, – возразила Катя. – Знаешь, мой дом – всё что угодно, только не семья. А своим домом я считаю комнату, где хозяйничаю вдвоем со своим обожаемым и обожающим меня котом Мявом. У нас хорошо: стол с лампой под зелёным абажуром – мне её бабушка подарила, полка с книгами, любимая музыка, постеры на стенах, маленький телевизор, диванчик и шерстяной плед в крупную клетку – шотландский, между прочим. Мяв любит сидеть на подоконнике, рядом с бамбуком, его черенок папа из Китая сумел провезти, и никакие таможенники не заметили. Наверное, кот воображает, что находится в бамбуковой роще в засаде на птиц: он внимательно следит за воробьями, голубями и сороками, которых в нашем дворе полно. Уютно… Но распахивается дверь, является мама и начинает со мной общаться. Это сводится к жалобам на отца, который опять засиживается в офисе за шахматами с коллегами, а у неё на работе всё хуже некуда: она там, выходит, самая умная, но её начальство почему-то не слушает, и как это всё отвратительно, достало уже её, и какая я эгоистка, потому что опять не навестила бабушку, которая, между прочим, может переписать завещание на свою квартиру в пользу другой внучки – эту Таньку, дочку брата своего отца, я видела всего два раза: первый – когда ей было лет пять: крепенькая такая толстушка с яркими синими глазами, всё время прижимала к себе охапку своих игрушек и не хотела делиться со мной шоколадкой, второй раз – в прошлом году, когда они через Ха летели в Паттаю: длинноногая, стильная, отличная косметика, видно, что дорогая девушка, но вот её лица я так и не запомнила. Мама считает, что Танька понравилась бабушке, она посылает старушке открытки ко всем праздникам, не то что я… Да пусть живёт бабуська! Я уж как-нибудь без её квартиры обойдусь. А мама пилит и пилит меня: «Ничего ты в жизни не понимаешь, и даже слушать добрые советы не хочешь…» А я просила мне что-то советовать?
В общем, эти разговоры заканчивались тем, что Катька хлопала дверью, орала: "Заткнись!" и запиралась в туалете, где утыкалась в какую-нибудь старую газету: отец их там целую кучу оставлял, или развлекала себя раскладыванием пасьянсов: она, оказывается, держала карты на верхней полочке, где всякие стиральные порошки стояли. А на все стуки в дверь и просьбы выйти отвечала ледяным тоном: «Дайте спокойно посидеть! Надоели вы мне все! Никакой жизни!» А мать в это время кричала, что жизнь у Катьки начнется, когда её замуж возьмут. «Ха-ха!» - смеялась в ответ она, потому что считала: какая ж это жизнь за мужем? Ложиться с ним в постель в одно и то же время – по расписанию, как какой-нибудь поезд или самолёт, народить ему детей, нянчиться с ними, стоять у плиты за готовкой еды и утром, и днем, и вечером – это жизнь? Или раз в месяц наконец-то встретиться с друзьями - всей толпой, но не в каком-нибудь летнем кафе под зонтиками, как прежде, а непременно «на шашлыках» - за городом, и все на своих авто приедут, и навороченный мангал кто-нибудь обязательно привезет, и все будут на это чудо пялиться и тихо завидовать…
– Я же возненавижу своего мужа за то, что он непременно позавидует чужой шикарной машине, и всем этим мангальницам с прибамбасами, и непременно отметит, что у его друга новая любовница, которой тот какое-то кольцо по сумасшедшей цене купил, – говорила Катя. – Я буду тихо копить в себе злость, плакать по ночам и, может быть, вспоминать, например, тебя.
– Почему меня?
– Ну, потому что ты мне – не перспектива, – Катя вскинула на меня сухие горящие глаза. – Да ты, кажется, и не любишь меня. Молчи, ничего не говори! Не люблю, когда врут. А вспоминать тебя буду, потому что ты – не посторонний, ты мне как родной. И совсем не важно, что ты когда-нибудь уйдёшь от меня. Важно, что с тобой я чувствую себя человеком…
А ещё она тогда сказала, что, кажется, нашла способ, как заработать денег. Но сколько я не расспрашивал её, как она это собирается делать, Катя так и не рассказала. Наверное, именно тогда она и задумала «косить» под изнасилованную и «разводить» парней на деньги?
* * *
У меня такое впечатление, будто я знал Алину всегда. Просто мы давно не виделись и вот, наконец, встретились.
Где-то я читал, что это феномен узнавания, которым правит подсознание. Якобы когда люди влюбляются, то их подсознание совмещает образ избранника с образом родителей или воспитателей, и ощущение влюбленности в этом смысле равнозначно ощущениям младенца, находящегося на руках у своей любящей матери. Возникает иллюзия надежности и безопасности, влюбленный «цепляется» за партнера как утопающий за спасательный круг. Или – как за соломинку?
* * *
Очень понравилась мысль Генри Торо: «Буйной любви надо страшиться так же, как ненависти. Когда любовь прочна, она всегда ясна и спокойна».
То, что у нас с Алиной всё обходится пока без бурь и потрясений, – это любовь? Или всё-таки ясность и спокойствие – не всегда её признаки?
* * *
Чушь:
У меня мало друзей. Но может оказаться так, что их и вовсе нет. Я кого-то считаю другом, а он меня – просто знакомым. Трамвайщик не в счёт.
* * *
Сегодня пили с Трамвайщиком пиво. В нашей любимой с Катей кафешке – «Как дома» называется. Уютно, негромкая музыка, фикусы в углу. Столик на двоих, никто не мешает разговаривать.
Вдруг ко мне подошла девушка, я даже не запомнил её внешность, обычная такая девушка: посмотришь и через минуту забудешь. « Вас Сергеем зовут? – сказала она. – Я однажды видела вас тут с Катей, она моя знакомая. Вы знаете, что у Кати умерла двоюродная сестра? Рак крови. Катя собирала деньги на её лечение. Всё, что могла и не могла, для неё сделала. Но ничто не помогло. Она сильно переживает. Говорят, что вы поссорились. Это правда? Но ей сейчас поддержка нужна…»
Ничего я не знал. Но сказал, что, конечно, поддержу и всякое такое. Но Катин телефон по-прежнему не отвечал. Длинные гудки. Никто не снимает трубку.
* * *
Странный сон. Без сюжета. Почти одни ощущения. Будто бы мне очень хочется полностью погрузиться куда-то, в какую-то тьму, и ничего не думать, НИЧЕГО! Раствориться… Но для этого нужно открыть какую-то дверцу, и я её вижу, вот она – серая, с комками грязи, невзрачная – полуоткрывается, и я пытаюсь заглянуть в узкую щелку, а там – темнота, чёрная, зловещая, пульсирующая. Она притягивает, мне хочется войти в эту дверь, но я пугаюсь ужасной и такой прекрасной тьмы за ней: возможно, меня там ждёт счастье, для которого свет не обязателен, но я-то не могу без него жить, я привык к солнцу, а там – чернота, аспидная тьма. Но так хочется узнать, что такое счастье. И кто-то шепчет мне: «Не бойся, входи… Ты узнаешь, что такое счастье. Настанет время, и тебя отпустят, дверь медленно откроется, и ты снова увидишь солнце и облака, и голубое небо, и птиц, но улыбка твоя станет печальной. Потому что ты будешь знать, что такое жизнь и смерть. Но ключа от этой двери у тебя не было и не будет никогда. Возможно, ты снова захочешь вернуться сюда, но дверь уже не откроется навстречу тебе, и ты примешься ломать её косяк, тарабанить в неё, бить по ней ногами и, может быть, даже сумеешь просунуть в щелку палец, а то и руку, но дверь вдруг захлопнется, и ты останешься без части себя. Стоит ли входить, чтобы потом выйти? И если вышел, то стоит ли возвращаться? Но ты не думай об этом. Просто – входи…»
Но я проснулся.
* * *
Трамвайщик принес мне одну распечатку какого-то дебильного текста. Сказал, что это нужно знать каждому мужику! Ну, ваще-е-е… Вот, например, какие там есть советы насчет ушей (женских, конечно):
«Нужно:
1. Ласкать и целовать мочку уха, посасывать и покусывать, потягивать губами и зубами.
2. Мягко просунуть кончик языка в отверстие слухового прохода, нежно исследовать все впадинки и возвышенности.
3. Дышать в ухо, нежным шепотом тихонько говорить всякую чепуху! Например: "Соседская кошка вышла на охоту!" или "Лапушка, мы завтра уезжаем на Марс!". Что бы вы ни шептали — будьте уверены, подействует именно так, как вы ожидаете! Потому что в момент сексуального возбуждения центр слухового анализатора (тот, что занимается разбором смысла высказываний) отключается. Работает только эротическое восприятие, а оно смысла не разбирает, для него важно лишь количество дразняще-шипящих звуков: ш-ш-ш, х-х-х...
4. Заниматься сексом "в ухо" — ирингом (от англ. ear — "ухо"). Для этого нужно рукой направить член к ушной раковине. При каждом поступательном движении мужчина будет испытывать восхитительное блаженство от соприкосновения головки с упругими хрящами уха.
Нельзя:
1. Говорить прямо в ухо в полный голос: даже негромкие звуки воспринимаются как грохот канонады, который ни в коей мере не настроит партнера на эротическую волну.
2. Целовать в ухо: сильный поцелуй способен повредить барабанные перепонки. В больницы регулярно обращаются люди, оглохшие на ниве любовной страсти.»
Женщины, мол, любят ушами. Вот и нужно знать, как жовенсти их до… полной любви самого себя. Ужасно! Но Трамвайщику я об этом не сказал.
Чушь:
Может, сначала нужно научиться стоять, а потом – ходить? Впрочем, некоторые из нас и не стоят, и не ходят, и не бегают, а – протискиваются, юркают, пробиваются, втыкаются, влазят, и делают это довольно неплохо, даже быстрей, чем другие ходят. Таких, кто ползает, как змея, больше, чем мы думаем. Просто мы не видим их, а если видим, то восхищенно цокаем языком: «Надо же, без мыла в задницу пролез!» А чему-то завидовать-то? Без мыла в задницу – значит, маленький, извините, размер. Ну, и чем гордиться-то?
А стоять нужно научиться затем, чтобы эти ползающие вокруг не смогли тебя сбить с ног.
* * *
Боже, как я люблю её! Я готов сто раз написать: Алина Алина Алина Алина Алина…. И тысячу раз готов написать её имя! Или больше… Тупо сидеть и писать: «Алина Алина Алина Алина…» Мне всё время хочется повторять: «Алина…» И я всё время хочу её. Кажется, именно это называется половым подбором (это надо же, какой термин придумали!). Ну, как в сказках: найди вторую половину своего яблока – и тогда будет самое-самое. Я дурею от Алины. Она сделала из меня мачо, который хочет её круглыми сутками, в любом месте и в любое время. Как хорошо с ней!
Может, она вправду лисица? Оборотень, который даёт человеку счастье, забирая в обмен душу…
Алина, Алина, Алина -
ты не малина,
Алина, Алина, Алина -
лепишь из глины
Меня,
Алина, Алина, Алина –
Я уж не я…
Глупость какая-то. Но эта песенка сочиняется сама собой, она звучит во мне, у неё какой-то лёгкий ритм, будто подковки каблучков цокают по асфальту, и будто где-то звонит серебряный колокольчик – его тихонько раскачивает застенчивый ветерок…
Глупая песня. А может, любовь – это, вообще-то, проверка на глупость? Теряешь голову и всякое соображение – глупеешь, дурак дураком становишься. И где предел этому? Фу! Ну и сказанул! Тут больше подходит другая мысль: любовь – проверка человека на человечность. Это понравилось бы моей маман. Хотя, чёрт побери, при чём тут «проверка»? Я же не лекции сижу, когда препод перед её началом начинает перекличку – проверяет, кто соизволил придти послушать его скукотень-белиберду. И не на армейском плацу, где командиры тоже любят что-нибудь проверять: как маршируешь, как отдаёшь честь, чистый ли у тебя подворотничок… И не на экзамене, где проверяют твои знания. Любовь – это не проверка. Это просто любовь. Любишь или не любишь – вот и всё! А если это не любовь? Кажется, что – она, а на самом деле – игра гормонов в крови, химия тела, всё такое, и при чем тут любовь?
А о Кате я уже даже не вспоминаю. Хотя вчера она приснилась мне. Не помню всех подробностей сна. Только помню, что она присела на край моей постели и погладила по голове. Она всегда это делала, когда жалела меня»
* * *
Ещё одна сказочка сочинилась как-то сама собой:
Три цыпленка гуляли по лугу и переговаривались меж собой:
– Пик-пик-пик!
Пришёл на луг весёлый дядя Петух с курами. Он взглянул на цыплят и крикнул:
– Ку-ка-ре-ку!
Один, самый большой, цыплёнок завистливо вздохнул:
– Эх, хорошо быть большим! Как гаркнешь ку-ка-ре-ку во всё горло, так вся округа вздрогнет…
– А зачем ей вздрагивать? – спросил самый маленький цыпленок. – Пусть чувствует себя спокойно…
– Э, ничего ты не понимаешь! – возразил средний цыпленок. – Пусть все знают: не какой-нибудь замухрышка кукарекает, а всем петухам петух!
Дядя Петух снова гаркнул во всё горло.
– А я, пожалуй, не хуже его могу, – вдруг сказал большой цыпленок. – Вон у меня – смотрите! – тоже скоро будет гребень и острые шпоры…
Он поднатужился и хотел пропеть «ку-ка-ре-ку!», но все услышали только хриплые звуки.
– Ха-ха-ха, кудах-куда ж ты? – рассмеялись куры. – Да говорите вы, ребятки, так, как можете. И не печальтесь. Всему своё время!
Прошло лето. В воздухе поплыли нити паутинок, листья захороводили над землей. Проснулись однажды наши цыплята, посмотрели друг на друга и хотели сказать своё обычное «пик-пик» - с добрым утром, мол, приятель! А у них вышло:
– Ку-ка-ре-ку!
Это трио было таким громким, что его даже на дальнем краю деревни услышали.
– Ура! – обрадовались цыплята. – Наконец-то мы стали взрослыми!
А их хозяин в это время сказал хозяйке:
– Слышь, Маша, цыплята-то выросли. Как бы с Петькой драться не стали. Петька у нас ещё хоть куда, и красавец – всем на загляденье. Давай-ка оставим его до следующего лета, а этих крикунов – в щи…
– Ага, – согласилась хозяйка. – Кстати, завтра дочь с зятем приедут. Угостим их свеженинкой.
А три цыпленка кукарекали и кукарекали.
Эх! Я тоже как цыплёнок… Хочется всего поскорее, побольше, и бесплатно, и чтобы ни о чём не болела голова. А на самом-то деле… Мля! И думать не хочется…
* * *
Сегодня ночью я проснулся оттого, что зазвонил колокольчик Алины. Или это мне показалось? Потому что, ещё не открыв глаз, в полудрёме, я слышал этот тихий, серебряный звон, но он тут же прекратился, стоило мне разлепить ресницы, которые, казалось, налились чугуном.
Накануне я подвесил колокольчик на люстру. На ней уже парили пышная гоголевская Солоха в цветастой юбке, хитроумный Кот в сапогах, простодушный Снеговик с морковным носом – керамические фигурки, которые так нравятся моей маме, что она увешала ими не только свою спальню, но и мне их навязала. Колокольчик, впрочем, неплохо вписался в эту компанию.
Может быть, в открытую форточку дунул ветер – потому колокольчик и зазвенел. Но как-то очень печально, пронзительно. Будто кто-то вскрикнул. Или мне это показалось?
* * *
Целый день ни разу не вспомнил Катю.
Трамвайщик рассмешил меня такой историей:
– Прикинь, пацаны сняли на Карлухе трёх тёлок. Ну, погуляли по улице, пивка попили, а потом: "Девчонки, айда к нам в общагу! Вина возьмём, поговорим, музыку послушаем, то-сё…" "Ага, вас особенно то-сё прикалывает! – засмеялись тёлки. – А мы девушки честные, не какие-нибудь давалки…" Ну, парни, естественно: "Ой, да что вы! Да мы сами такие, поверите ли: ходим по улице озираемся - как бы нас не изнасиловали, знаете, как щас трудно честному пацану приходится: не женщины, так мужчины пристают…" Хи-хи да ха-ха, но, как полагается, затарились вином, закуской и потянули сосок к себе в общагу. Знаешь общагу медуниверситета?
– Ну, высокое такое. Этажей девять точно!
– Так вот, – хмыкнул Трамвайщик. – Пацаны их и потянули на свой третий этаж на связанных простынях…
– Экстримом, что ли, занимались?
– Ты парень домашний, в общагах не жил. Посторонних в общагу после одиннадцати вечера не пускают. Вахтёрши там такие злые, баба Яга по сравнению с ними - ягнёночек. Ну, и придумали: поднялись к себе в комнату, связали простыни жгутом, ещё и у соседей три простынки на это дело одолжили. Короче, спустили эту хренотень: типа, девчонки, цепляйтесь по очереди! Первую тёлку втянули благополучно, вторую - с грехом пополам: одна простыня начала трещать, вот-вот порвалась бы. Мужики её заменили, снова бросили жгут вниз. А третья девица, надо сказать, была отнюдь не топ-моделью, наверное, пельмешки да чебуреки любила лопать - увесистая такая коровёнка. Тянут они её, тянут, никак вытянуть не могут, а тут слышат: тресь, узел на жгуте начал развязываться! А соска молчит, ничего не говорит - цепко держится, хотя и понимает: щас может навернуться с верхотуры прямо на асфальт. Из соседнего окна за всей этой процедурой наблюдали другие пацаны. Видят: толстая девчонка зависла, жгут вот-вот порвётся, а сил у ребят тащить её уже нет. Один из ротозеев и крикнул: "Чо вы её тащите? Бросьте на х… ! Всё равно никому не даст! А вы за простыни с нами не расплатитесь. Один убыток, а не чувиха!" Тёлка как услыхала это, так и заорала как оглашенная: "Дам! Миленькие, всем дам!"
– Ха-ха-ха! И что? Дала?
– А куда бы она делать? Никто её за язык не тянул, сама пообещала…
Я от души посмеялся, а потом, оставшись один, подумал, что, наверное, Мишка что-то присочинил. История на анекдот смахивает. Ясно, что пацанам хотелось кого-то пропахать. Да и девчонки, те ещё оторвы бывают. Но чтобы вот так: "Дам всем!" Не проститутка же она, в конце концов - наверное, обыкновенная девчонка, мечтающая об одном-единственном. Хотя, с другой стороны, откуда берутся девицы по вызову во всех этих интим-фирмах?
"Дам всем!" А потом - что? Улыбаться своему парню, целовать его, раздвигать для него ноги и говорить "люблю, милый, дорогой, единственный"? И это после того, как в её лоханке столько х…в побывало, как селёдок в бочке?
Всё-таки я, наверное, урод. Задавая такие вопросы, я тем самым уже отказываю женщинам в праве на свободу. Мне, мужику, можно гулять направо-налево, сколько хочу и как хочу. Тут вопросов как бы нет. А женщине - нельзя, её сразу бляд*ю назовут. И правильно сделают! Но кто их бля…ми делает? Мы! И тоже ведь хотим любви, и чтобы избранница была порядочной и непорочной. Это среди порока-то?!
Урод! Я правда урод. Потому что мечтаю пропахать как можно больше баб. Потому что у меня на них стоит. Потому что хочу как в "Кама-сутре", "Ветвях персика", "Библии секса" - всё, всё, всё! И в то же самое время подавай мне любовь. Одной-единственной. Той, которая понимала бы меня без слов. Той, при упоминании имени которой сладко сжимается сердце и воспаряет душа…
Это нормально? Наверное, нет.
А может, это шизофрения? Хотя, наверное, тоже нет. Почти все мои знакомые парни - точно знаю! – не отличаются лебединой верностью: кроме постоянной девушки, есть и, так сказать, "временные варианты".
Урод я. Потому что сплю с Алиной, а думаю о Кате.
Николай Семченко. Глупая песня о первой любви (роман).
Страница 4. <предыдущая> <следующая>