Женщина и ты – это, в общем-то, нонсенс. Хоть она и не разрешала тебе приходить, ты всё же явился, и вот тяжёлые дубовые двери отворяются перед тобой и красная ковровая дорожка зовёт в глубины зала. Она где-то там, её не видно – несколько долгих секунд тебя не покидает ощущение, что её и вовсе здесь нет, что её нет вообще – она здесь всё же. Эхо от шагов разносится по сводам, портреты мрачно взирают со стен холодными глазницами, кресло стоит спиной – её рука изогнута в локте, она подпирает щёку.

Она возникала эпизодично и против желания. Против, не ври, это читалось по морщинкам на её лице. Насупившаяся, вредная – такой и запомнилась. Приходила, садилась, молчала – ты тоже молчал, потому что говорить в её присутствии казалось кощунством. Из двенадцати птиц взлетало восемь, реже девять – знамение не сулило щедрости небес, и хоть оставшиеся сидели на проволоке и взъерошивали перья, ты всё же не закрывал глаз. Она усмехалась и отворачивалась, словно говоря: "Ну ладно, первое испытание выдержал..." Вряд ли думала так в действительности – всё-таки осмысление моментов не их вотчина и погружаться вглубь они не любят. Ты вспоминал отражение света – свет, как известно, отражается особым образом, теряя плотность, рассеиваясь – рассеянными становились и твои мысли. Наверное примерность обозначений, думалось тебе, необходима для развития воображения. Явление не просачивается целиком – либо одной из граней, либо в размытой образности – воображение призвано достраивать картину. Загвоздка лишь в том, что им, по всей видимости, было всё равно, что воспроизведение линий может не соответствовать реальным их очертаниям – отсюда становится ясно, что забота о наших благостях не является для них искренним деянием и уж тем более потребностью. Она согласилась с тобой, когда ты наконец решил заговорить о своих сомнениях, привела собственные доводы – весьма убедительные – и всячески старалась уверить в полной своей лояльности. Пришлось согласиться с её умозрениями, ведь другие тебе ещё не приходилось выслушивать от послушных.

– Здравствуй, – говорит она, оборачиваясь.

– Здравствуй, – отвечаешь ты.

Лицезреть её и отвечать на её слова словами – значит добровольно впускать её в лоно. Раньше бы ты не пошёл на это, но иных проявлений не посылается, приходится довольствоваться этим.

– Как добрался?

– Удачно. Собаки даже не шелохнулись.

– Странно. Обычно на чужаков они реагируют яростно.

– Должно быть, я перестал быть для них чужаком.

– Должно быть. Возможно они реагируют на меня – я совсем не сержусь на твои визиты.

– Я рад это слышать. Когда-то сомнения совсем не давали мне покоя – я ежесекундно мучился: я не в своей направленности, я упустил ориентиры.

– Да, теперь и я должна признать, что ориентиры тебя не обманывали.

Благосклонность, отчасти кокетство – нечто новое в её поведении. Раньше она не позволяла себе переступать черту. Возможно и другое объяснение – черту передвинули, и кокон взаимодействий, хоть и сузился, но по – прежнему крепок. Плохо то, что пройдя всю дистанцию, можно так и не узнать о конструкции отношений.

– Я совсем не устал.

– Чудно. Усталость и ко мне не приходила сегодня.

– Говорят, это год.

– Год?

– Год активной неудовлетворённости.

– Да, неудовлетворённость побеждает усталость. Но я всем довольна.

– Должно быть, вы не подвластны влиянию энергетики.

– А ты?

– Я очень неудовлетворён.

– Мне досадно это слышать.

– Мне даже стыдно порой.

– Стыдится здесь нечего. По крайней мере, я прекрасно тебя понимаю.

Она не вздрагивала, даже если в окна врывались раскаты грома. Не замечала вспышек перегоревших лампочек и душераздирающего визга от путешествия иглы наперекор виниловым дорожкам. Само собой напрашивалось предложение о её глухоте и возможной близорукости, но позже, когда общение началось, пришлось отбросить такие гипотезы, как глупые и наивные. Она часто интересовалась внешностью – чем всегда смущала тебя: почему-то казалось, что существо с твоей внешностью никак не могло рассчитывать на её расположение. Расположением ты даже не мечтал называть это раньше, но сейчас "расположение" было единственным из всех возможных звуковых воплощений. Её интересовала твоя бледность – бывшая обычной вещью, к которой даже она привыкла вскоре, твой задумчивый взгляд, царапины на твоём лице. Задумчивый взгляд ты всегда объяснял недолгим сном, она же имела склонность интерпретировать его как отображение внутреннего томления плоти и духа, ну а царапины... конечно же птицы, кто ещё мог оставлять их – узнав об этом, она лишь сочувственно кивала головой всякий раз, когда ты выступал из полумрака. Позволив поцеловать руку, она конечно же внесла сумятицу в твой и без того нарушенный процесс отсеивания эмоций, поэтому в дальнейшем приходилось делать на это сноску. Касания её, прикосновения к ней, вообще – хоть и оставались редкостью – заставляли во многом пересматривать своё отношение к противоречиям между искренностью и притворством. Нет, помешать многолетним выводам они всё же не могли, но вносить коррективы заставляли. Она была мила, уважительна, в глазах её светилось сочувствие, во вздрагивании пальцев таилась страсть, но... зловещая недоступность её позы не позволяла сокращать диаметры. Она являла, звала, но и запрещала.

– Вы уже слышали новую мелодию?

– Ту, что ты оставил в прошлый раз?

– Да.

– Она недурна. В отдельные моменты я даже задумалась кое о чём.

– О чём?

– О, нет, нет. Ты не должен задавать таких вопросов.

– Простите.

– Не извиняйся. Просто мои объяснения были бы непонятны тебе. Мой образ мыслей отличается от твоего.

– Меня всегда волновало – насколько.

– Я думаю, значительно.

– Мне делается грустно от этого.

– Мне тоже. Я очень привыкла к тебе за это время.

– Я не просто привык к вам. Вы стали для меня чем-то, без чего уже невозможно жить.

– Как трогательны твои слова... Ты так естественен, так пылок. При расставании тебе придётся пережить немало тяжёлых часов.

– При расставании? Мы расстанемся когда-то?

– Конечно. Не может же это длится вечно!

Женщина и ты – нонсенс в благосклонности. Несуразность слишком огромна, а потому не воспринимается серьёзно. Это серьёзно, однако, даже больше, чем можно решить с первого взгляда. Она строга, она величественна и она благосклонна. Птицы садятся тебе на плечи, царапают лицо – она улыбается на их проказы. Заставляет улыбаться и тебя. Улыбка – это нечто магическое во всей реалистичности векторов. Умение улыбаться было первым, что подвигло тебя на несоответствие убеждений и деяний, на разрыв с предшествующим. Именно улыбка, бесполезное движение губ. Ведь здесь больше никто не улыбается.