Олег Лукошин. Владелец тревожности (роман).
Страница 20. <предыдущая> <следующая>
ОТ СЕБЯ.
Было сумрачно.
Сумрак захватит когда-нибудь всю безбрежность. От границ разумного до безграничья безумия распространится его сущность. Нетленные мили отсутствия – пустоты и беззвучия – заполняет собой коридоры Вселенной; кое-где, в недостижимой отдалённости ирреального, сумрак властвует уже. Отчего-то принято разграничивать понятия надвое: добро и зло, свет и тьма... Дихотомии неверны, то величайшее заблуждение. Нет ни добра, ни зла, ни света, ни тьмы, есть лишь сумрак. Заблуждения сознания понятны: оно создано из зеркальной причинности, раздвоенность – его болезнь. Оно видит сумрак в моменты собственного помутнения – и называет это тьмой, оно видит сумрак в краткие мгновения прояснения – и называет это светом. Пусть тьма, кажется ему, пусть уныние и страх, но они не бесконечны, их сменит свет. Их сменит радость и счастье, их сменит белизна. Увы, слагаемые в череде иные: сумрак сменяет сумрак, обман приходит на смену обману. Рождаются эмоции, является ложь. Её можно черпать отовсюду, горстями: из окружающего, из себя. Она горяча, пениста и густа – хоть и норовит убежать сквозь пальцы, но удержать можно. Единственная правда, что извлекается из естества, застывшего вокруг, – это сумрак. Это свинцовая блеклость, дрожащая нечёткость, теряющая цвет и очертания расплывчатость, в которую взираешь, болезненно прищурив глаза – иначе совсем туманной видится она. Сумрак равнодушен, но игрив – он пытается казаться тьмой, он пытается предстать светом, порой на добро и зло распространяются его претензии притворщика. Хоть в плоскости правит другая ипостась обмана – аморфность – она позволяет ему иногда являться в этих обличиях. Свиваясь в безрассудном коварстве, они являют людям зло, потрясающее своей бессердечностью и ужасом, они преподносят добро, сокрушающее своим благочестием и праведностью – люди выбирают крайности, выбирают противостояние. Сумрак только тем и живёт – взаимной злобой.
"Умейте любить!" – говорят людям самые отчаянные и несдержанные – "Но и учитесь ненавидеть!"
"Любовь и Ненависть!" – вторят им другие, не менее яростные – "Вот две сущности жизни, вот два полюса. Надо укротить их и направлять в должные русла: одним – Любовь, другим – Ненависть!"
"Я выбираю Любовь!" – поднимают ручонки дети сумрака, "Любовь чиста и крылата, лишь Любовь хотим дарить мы друг другу!"
Сумрак доволен, сумрак хихикает – эти в его сетях.
"Не забывайте про Ненависть..." – нашёптывает он чадам любви! " Любовь – близким, Ненависть – врагам..."
"Да, да, врагам – Ненависть!" – сжимают они кулачки – "Ненависть врагам!!!"
Сумрак хохочет – они все в его лоне, все в его конфессии, они все исповедуют его заповеди. Любовь – Любимым, Ненависть – Ненавистным! Выбирай Любовь, выбирай Добро – уголька в топку Ненависти мы подкинем сами...
Сумрак – это вечер, вечер более всего соответствует его сущности. Вечеру предшествует день, возразит кто – то, за вечером следует ночь – согласен, сравнение условно, органы чувств не способны прорваться за пелену помутнений, вечер – это краткость, но он отчётливее в своей призрачности, сумрак здесь наиболее оголён и терпок. Вечера унылы, вечера наполнены тоской – глупая и праведная суетливость замирает в этот промежуток, эмоции затухают, долг и обязанность отпускают хватку. Пустота, бессмысленность – именно они порхают в эти часы над жилищами человеков. Человеки ёжатся – ощущения не из приятных обнаруживают они в себе. Люстры дробят электрический свет на тусклые блики, мрачные узоры обоев шевелят лепестками своих безобразных цветов, потолок сер и низок. Телевизор в углу тасует в мешанину цвета, но совсем не ярки они сейчас, дрожь и переливы звуков исходят от него – ухо не в силах воспринять осмысленную логику, лишь гвалт и какофонию рождают те звуки в голове. Звоны сливаются в постоянство, ритм отражает биения в дробности. На спирали закручивает в борозды вращение, шаги непоследовательны, рычаги застряли в проёмах. Красное, хотелось думать, красное: теперь уже не в окружности, не в квадратах, теперь уже размыто. Две параллельные по бокам, одна – снизу. Вверху же лишь наискосок и пересекаются прямыми. Закрыть ладонью и смахнуть, не исчезает – тогда скомкать. Сжечь, пепел развеять, нам ни к чему чертежи и схемы. Створки закрыты, ключи спрятаны – мы не будем, мы не из буйных. В нас живы воспоминания – когда цвета и запахи врываются и сминают. Болезнь – лучший выход, но можно не оправиться. Так во всей густоте: за границами безверие, холод и мгла, чеканятся топоты и круглые отверстия дул смотрят всегда в затылок. Патроны стукаются друг о друга, пальцы дрожат. Не простят, им не ведома жалость, они из других разъёмов. Шершавым языком по лицу – я не отвечу, я не пределен. По оврагам, на долгих склонах, птицы в кружении, яростны и гикают. Не прощай, не надо, мы не простили бы. Мы растерзали бы в клочья – мы обидчивы. Ручьи засыпаются песком, реки сохнут – есть ли ещё вода? Мне напиться, напиться лишь. Дома по периметру, в окнах свет – не в каждом, через один может. Псы лают, какие – то на цепи, какие – то без. Тропинки, ступать осторожно, сушиться негде. Вот даже так, отдаление всё равно в разводах и деревья совсем не те. На износе, на выдохах, по спинам – тот. Металл, холодно – металл, это в неведение и спящим назло. Чтобы объять километры, чтобы сблизить цифры. На отходе.
Был вечер, было сумрачно и тоскливо.
Железнодорожный посёлок со всех сторон окружал густой лес – дикий и болотистый. Узкая грунтовая дорога разрезала его надвое – жители деревень Сомово и Светлое именно по ней добирались до посёлка. Посёлок – громко сказано, это был один из бесчисленных полустанков на бесконечных железнодорожных трассах. Шли по дороге обычно пешком – в деревнях машины были у единиц – и занимал этот путь часа два. Точную протяженность дороги не знал никто, но судя по времени, была она километров десять-двенадцать. Хорошим ходокам удавалось прошагать её за полтора часа. Я знал одного такого, стремительный был парень, я ему даже завидовал. Сам я очень медлителен – тому есть объяснение: сердце, одышка. Слишком толстый. Сейчас жалею, что распустил себя так.
После того, как дорога врезалась в какие-то уродливые строения на окраине посёлка, необходимо было пройти ещё метров триста до конечной цели – вернее, до цели, с которой всё и начиналось – до вокзала. Вокзалом служило старое обшарпанное здание, построенное в начале двадцатого века – их таких полно по всяким станциям и полустанкам, это отличалось от остальных тем только, что находилось попросту в безобразном состоянии : один угол у здания вот-вот готов был обвалиться, крыша осела, большие и маленькие трещины опоясали кладку. Едва ли не каждый кирпич имел свою выбоину, окраска их была соответствующей, и если бы не вывеска, то вокзал можно было принять за какой-то заброшенный склад. С лицевой стороны вход в него был забаррикадирован забитыми крест-накрест досками, а входить в него следовало с торца. Здесь имелся небольшой зальчик с несколькими поломанными креслами – представляете, такие изогнутые, красные или оранжевые, очень-очень жёсткие кресла. Помещение это было и кассой, и залом ожидания. Касса в этот час была закрыта. Хоть ночью и проходила пара поездов, билеты на них следовало брать заранее. Не знавшие об этом могли натолкнуться на большие неприятности – кто бы их посадил без билетов? – но те двое, что сидели сейчас в креслах, об этой тонкости видимо знали. Они сидели спокойно и билеты наверняка имелись у них.
– Как быстро стемнело, – сказала Таня, – час назад ещё светло было.
– Нет, не час, – отозвался Вадим. – Два как минимум. Если не больше.
– Два?! Не может быть!
Вадим покивал
– А сколько сейчас?
– У меня нет часов. У тебя же были.
– В плаще, – Таня полезла в карман. Достав часы, долго всматривалась в циферблат, но так и не смогла разглядеть стрелки. Встала, подошла к окну – сквозь него пробивалась полоска света – и рассмотрела часы здесь.
– Половина девятого, – сказала возвращаясь на своё место. – До поезда ещё... а сколько?
– Три с половиной часа, – отозвался Вадим.
– Три часа! – воскликнула Таня. – Мы зачем так рано вышли?!
– Чтобы засветло дойти.
– А толку? Всё равно не дошли.
– Ну, хоть более – менее видно было. Ты попробуй вот сейчас по лесу пройтись!
– Зато сидеть...
– Лучше посидеть.
Таня, надув щёки, шумно выдохнула и откинулась на спинку кресла. Глаза уже привыкли к темноте и силуэт её Вадим видел ясно. Но лишь силуэт.
– Ты их чё не носишь? – кивнул он, по движениям её рук поняв, что она вертела в ладонях часы.
– А? – повернулась Таня.
– Часы, говорю, чё не носишь?
– А тут крепление сломано. На ремешке. Тебе надо их?
– Да нет.
– На, что ты без часов...
– А ты?
– Ну, у тебя будут.
– Я потеряю.
– Ну ладно, – сказала Таня, засовывая их обратно в карман.
Снаружи доносились голоса – словно кто-то негромко и на ходу переговаривался друг с другом. Откуда – то совсем издалека слышался звук мотоцикла. В щели дул ветер.
– Ты есть хочешь? – позвала она его.
– Ну, бутерброд если...
– И я хочу. Давай перекусим?
– Давай.
Таня нагнулась к сумке, открыла молнию, пошарила внутри и изъяла несколько свёртков с едой.
– Много не доставай, я много не буду, – сказал Вадим.
– Да тут полно у меня, – отозвалась Таня. – Надо же уничтожить рано или поздно.
– В этой сумке одна еда?
– Угу.
– Да – а, с голода не умрём.
– Дорога длинная. Мало ли чё...
– Правильно.
– Курицу?
– Ты курицу достала?
– Да.
– Курицу бы в поезде лучше. Чего – нибудь полегче.
– Ну, яйца вот... Бутерброды с колбасой.
– Вот, бутерброды.
Таня протянула ему один.
– Ну и я бутерброд, – сказала, доставая себе. – Не хватит этого – яйца ещё есть. Курицу действительно лучше в поезде.
Несколько минут они сосредоточенно и молча жевали. Было совсем темно, лишь прямоугольник света на полу пробивался сквозь окно, но никак не освещал помещение. Они сидели в самом углу, Таня у стены, Вадим напротив.
– Воду открыть надо, – потянулся Вадим к сумке. – Здесь у тебя вода?
– Да, всё здесь.
– Ты сколько взяла?
– Две бутылки. Три литра. Мало?
– Нормально. Не хватит, ещё купим.
– А ты не брал?
– Нет, я ничего не взял.
Он достал из сумки бутыль, открыл пробку и хлебнул из горла.
– А вот если б ты один ехал, – продолжала Таня, – что бы ел в дороге?
– Взял бы что-нибудь.
– А сейчас что?
– Сейчас я знал, что ты возьмёшь.
– А-а, вон ты какой!
– Ну так... Ты будешь?
– Угу.
Вадим передал ей воду. Таня отхлебнула, кивнула Вадиму, но тот не хотел больше – она поставила бутыль на пол.
– Мы вообще сколько в пути будем? – спросила она, взяв яйцо.
– В Саратове если удачно сядем, – отозвался Вадим, – то послезавтра к ночи должны приехать.
– А если неудачно?
– То через три ночи.
– Долго...
– Да, не быстро.
– Неудачно – это вообще не сядем?
– Сесть – то сядем рано или поздно, но может придётся на вокзале ночь провести.
– О-о!
– Я вот не помню, как он сейчас ходит, поезд тот.
– Саратов – Челябинск?
– Да. Если вечером отходит, то мы садимся, а если утром – то ждать придётся. Потому что мы в Саратов днём приедем.
– А раньше он как ходил?
– Я давно уже на нём не ездил.
– Сюда из Челябинска ты на нём ведь ехал.
– Ну да. Первую половину.
– Ну вот.
– Ну так это в другую сторону. Из Челябинска я помню, когда он отправляется. А вот из Саратова...
– Вдруг он днём отходит? Мы приедем и сразу же сядем!
– Хорошо бы.
Таня помолчала, а затем печально добавила:
– Но навряд ли так будет.
– Почему?
– По закону подлости. Всегда же что-то мешает.
– Сейчас не помешает. Ты удачу приносишь.
– Я, удачу?
– Ага.
– Не знай, не знай... Наоборот, всегда всем неудачу приносила.
– Нет, ты счастливая.
– Первый раз такое слышу. Я себя несчастливой считала.
– Да какие у тебя несчастья – газету не донести?
– Ну мало ли... Полным-полно всего случается.
– Всё это ерунда.
– Ну, раз ты говоришь...
– Время несчастий прошло. Наступает вечное счастье.
Таня ничего не ответила на это, лишь покачала головой.
– У меня здесь тётка живет, – сказала она, некоторое время спустя. – Недалеко совсем.
Вадим молчал.
– Сходим может?
– К тётке?
– Да.
– Что у неё делать?
– Время хоть убьём. Там в тепле всё – таки.
– Сумки тащить снова...
– Да тут близко. Минут пятнадцать.
– Пятнадцать минут!
– Ох, тоже мне много!
– Подумаем.
– Да чего думать.
– Сейчас доедим, водички попьём – решим.
Он доел свой бутерброд, нагнулся за водой.
– Молодёжь кучкуется, – сказал, отпивая.
Недалеко от здания вокзала стояли какие-то парни. Их смех и матюки доносились всё чаще.
– Да, сейчас вот войдут сюда... – поёжилась Таня.
– И что?
– Мало ли что.
– Здесь же хорошие люди. Тихие.
– Не видел ты здешних людей!
Словно в подтверждение таниных слов кто-то из парней направился в их сторону – звуки шагов передавали его продвижение именно так. Он поднялся по ступенькам, открыл дверь и показался в дверном проёме. Таня замерла. Вадим, повернув к нему голову, ждал. Парень стоял в дверях и всматривался в темноту.
– Роман, ты что ли? – подал он голос.
– Нет, это не Роман, – отозвался Вадим.
– Романа нет здесь?
– Нет.
– А вы чё, на поезд?
– Да.
– А-а, ну ладно... – парень повернулся и вышел. Шаги его удалялись.
Таня нагнулась и схватила Вадима за руку.
– Я так испугалась!.. – шепнула она. – Даже сердце остановилось наверно.
– Опасность миновала, – сказал Вадим, улыбаясь.
– А вдруг вернутся сейчас?
– Не вернутся.
– Увидели, что сидим здесь – а рядом нет никого, темно – убивай пожалуйста.
– Ну, скажешь тоже!
– Тут всякое случается...
– У тебя же весь посёлок – родственники.
– Не весь, одна тётка только.
– Знакомых полно наверно.
– Нет, какие знакомые! Ты чувствуешь, как я дрожу?
Она действительно дрожала. Вадим погладил её по руке.
– Я с тобой, я рядом. Я твой верный оруженосец.
– Вадим, перестань!
– А что я?
– Когда ты шутишь так – мне нехорошо становиться.
– Я больше не буду.
– Ты всегда так говоришь.
– Маленькая... – продолжал подтрунивать над ней Вадим, – первый раз из деревни выбралась...
– Вадим, ты же обещал!
– Всё, всё.
– Плохо как-то начинается...
– Что?
– Путешествие это.
– Ничего плохого ещё не произошло.
– Сейчас, накаркаешь!
– Они уходят, слышишь?
Парни удалялись куда-то вглубь посёлка.
– Ну другие придут! – сказала Таня, но с некоторым облегчением.
– Откуда здесь другие? Эти – то еле-еле наскреблись.
– Вадим, пойдём к тёте Тане!
– Её тоже Таней зовут?
– Да.
– Она родная тётка?
– Да. Сестра отца.
– О-о, такая же порода наверно!
– Нет, она хорошая. Пойдём, переждём там.
– Что переждём, войну?
– Время до поезда. Мне нехорошо здесь.
– Да чем здесь плохо?
– Всем. Ты не знаешь – здесь плохие люди.
– А тётка хорошая?
– Хорошая. Она пожилая уже.
Вадим взял бутыль, сделал большой и основательный глоток.
– Вадим, пожалуйста! – трясла его за руку Таня.
Он завернул бутылку крышкой, поставил её в сумку.
– Ну пойдём.
Олег Лукошин. Владелец тревожности (роман).
Страница 20. <предыдущая> <следующая>