В которой мы знакомимся с остальными

 

 

 

…И тут зазвонил телефон. Его гнусавое дребезжание взорвало тишину ночного кабинета, и генерал чуть не свалился со стула от неожидан­ности. Звонок был подобен грому средь ясного неба. Когда раздался звонок, генерал как раз пережевывал кусок крекера - произведения искусства мест­ного повара. Звонок оборвал ритмичное движение генеральских челюстей. Генерал чуть не выронил кусок на поднос, и с ненавистью уставился на воз­мутителя спокойствия.

Бронированная трубка аппарата подпрыгивала на хромированном корпусе. Телефон был удивительно похож на вскипевший чайник, только что пар не валил из-под крышки.

Генерал не любил этот телефон. Если все другие аппараты были приветливого цвета, ласкали уши теплым пластиком трубок, а звонили нежно, словно мурлыкая - то этот был тверд и непробиваем, имел тяжелен­ную трубку с чугунным раструбом внизу, а звонил как обалдевший будиль­ник, поставленный для верности в ведро. Генерал ненавидел его ребристые бока, ненавидел герб на его диске - ненавидел потому, что ничего хорошего эти звонки не сулили. Частенько со звонка по такому телефону начиналась какая-нибудь афера или интрига. Так же по этому телефону генерала вызы­вали на многочисленные партсобрания, которые он предпочитал не посе­щать, так как отсутствие рук не давало ему возможности аплодировать, и все окружающие офицеры посматривали на генерала с тайным подозрением. Наконец, Карасявичуса раздражало еще и то, что телефон этот нельзя было ни выключить, ни уничтожить. Расчеты показывали, что окаянная машина сохранит работоспособность даже в эпицентре ядерного взрыва “мощно­стью от сорока до ста пятидесяти килотонн”, как изящно выражаются наши средства массовой информации.

Кроме того, этот телефон имел неисправимо-дурную привычку звонить подозрительно не вовремя, вроде как председательский колоколь­чик извещает о том, что регламентное время истекло и пора закругляться - и именно тогда, когда вы находитесь в небывалом ударе и выразительностью своей речи готовы заткнуть за пояс даже Демосфена…

Генерал скривился и поднял трубку.

- Здорово, Георгич, - проскрипела мембрана. - Как дела? Плохо или очень плохо?

Генерал узнал этот голос сразу. Да и как ему было не узнать, если голос принадлежал второму человеку страны? Ведь это его кривая зако­рючка “Вице-командир земного шара Задолбаев Ц. Й.” Красовалась в по­следнее время на большинстве наиболее дурацких указов! Это и был Задол­баев Ц. Й., весьма серый и неприятный человек с дурными наклонностями, нечистоплотный и невзрачный, обладающий характерной внешностью кари­катурного партаппаратчика - словом, нормальный советский служащий - nomen illis legio ⁸.

Кроме вышеупомянутого, он еще имел неприятнейшую привычку брызгать слюной на собеседника во время разговора, и гнилые зубы. Гене­рал даже из трубки ощущал запах немытого помойного ведра.

- Здравия желаю, Цербер Йорикович, - проговорил генерал таким то­ном, каким хорошо говорить: “Сдохни, падаль!”.

- Как семья, дети? Все нормально? - гундосил Задолбаев, явно проиг­норировав генеральский тон.

- Спасибо, хорошо.

- Вот что, Георгич, - трубка выплюнула в ухо генерала очередную порцию слюны. - Тебя еще не клюнуло?

- Что вы имеете в виду?

- А вот что имею, то и... Ты посмотри кругом! Где погромы? Где беспо­рядки? Где, наконец, происки империалистов? Тишина! То ли дело раньше - и Вильнюс тебе, и Афган…Не соскучишься!

Здесь Задолбаев был до обидного прав. Генералу однозначно не нравилась тишина, что установилась в последнее время на задворках страны. Тишина - она всегда знак опасности. Особенно плохо, когда вот так: и опасность ощущаешь, и понять, откуда она, тоже не можешь…Вечная проблема дона Руматы ⁹ !

Начавшиеся было там и сям народные волнения, плавно перерас­тающие в погромы и беспорядки, где были удачно прихлопнуты, а где - рас­сосались сами собой. Народные вожаки, что клялись всеми имевшимися в наличии богами драться до победного конца и “не оставлять борьбы, пока…”, напившись до отвала водки и вволю набуянившись, ушли отсы­паться, после чего все (а в особенности - последствия их “развлечений”) пе­рестало их волновать. Некоторые особо сознательные и культурные подда­лись на уговоры “не нарушать” и “не устраивать безобразия”, а некоторых особо буйных, как, например, в родном городе генерала Вильнюсе, взяли на абордаж. К захвату вильнюсского телецентра генерал имел самое непосред­ственное отношение и очень этим гордился до тех пор, пока не оказалось, что палку перегнули до опасного предела и надо отплевы­ваться…Карасявичусу еле-еле удалось отмазаться, сперев все на стрелоч­ника и подставив мелких сошек. Но так или иначе - но status quo был вос­становлен, порядок наведен, и генерал начал скучать, и чем дальше - тем больше.

- Чего молчишь, отвечай! - добродушно хмыкнула трубка. - Али язык проглотил?

- Надоело, - честно признался генерал. - Надоело, Цербер Йорикович!

- Могу помочь. Дельце есть одно, если выгорит - лафа! - в трубке за­сопели.

- Какое? - заметно волнуясь, спросил Карасявичус.

- Август на дворе - пора урожай собирать, самое время! - в трубке раз­дался сухой неприятный смех.

Генерал приуныл. Он сразу же подумал, что опять колхозы страны не справляются со свалившимся на них непонятно откуда урожаем. Нет, конечно, у советского строя огромное количество достоинств, этого не отнимешь¹⁰, но все же почему, Господи, колхозники, что составляют подав­ляющее большинство народонаселения, никак не могут справиться с тощим урожаем без привлечения сил городского меньшинства?!! А генерал уже ус­тал доказывать, что пахать и боронить на бронетанке - все равно, что из пу­шек палить по воробьям. Но ему никто не верил (особенно те, кто видел со­временную бронетехнику только по телевизору). Как не бился генерал - рано или поздно приходилось капитулировать. Тогда он говорил: “Ну и хрен с вами, моя хата с краю, творите, что хотите”, и приказывал частям в боевом порядке передислоцироваться в тот или иной колхоз. Прибыв туда, танкисты приматывали плуг к буксирному крюку бронетанка алюминиевой проволокой и, вздохнув, трогались пахать. Но бронетанк, не оснащенный свойственной трактору гидравликой, не заглублял плуг, а тащил его по по­верхности, только слегка ее царапая. Тогда танкисты бросались в ноги гене­ралу и умоляли его:

- Товарищ генерал, отправьте лучше на фронт! Ну сколько можно дока­зывать, что бронетанк - не трактор! Кто мы: танкисты или трактористы? По­зор на наши седые головы!

Единственное сельскохозяйственное орудие, что мог буксировать бронетанк - это борона. К слову сказать, он был так силен, что бороны к нему можно было цеплять десятками. Но тяжелая его туша прессовала Землю в такой несокрушимый монолит, что эффект боронования сводился к нулю (если не к отрицательной величине), и поле после бронетанка прихо­дилось перепахивать. Поэтому чаще всего бронетанки просто шли уступом по уже убранному (его не жалко) полю, отвернув башни влево и задрав пушки - издали здорово походило на комбайны. То есть, единственное, чем танки­сты могли заниматься в колхозе - это откровенное очковтирательство и по­казуха.

По вечерам же, когда работа - если эту маету можно назвать ра­ботой - заканчивалась, танкисты уж совсем не знали, куда приткнуться. Та­кой прогресс, как телевидение, до села еще, прямо скажем, не совсем дошел, в клубе крутили по месяцу один и тот же фильм, изъезженный до дыр и сня­тый еще при царе Никите, а водку в сельмаге танкистам не продавали. А как же?! Она же по талонам! А кроме того: что это за пьянка в разгар уборочной страды?!!

Правда, однажды танкисты не вынесли такого издевательства над своей человеческой сущностью, и озверели. Подогнав бронетанк к сельмагу, они навели 105мм пушку повыше крыши и пальнули из нее холостым, а также разрядили десяток-другой патронов из бортового пулемета. Оглушен­ная пушечным выстрелом и осыпанная искрами трассирующих пуль про­давщица без памяти рванула в подсобку. Тогда, подорвав лимонкой замок, танкисты ввалились в магазин, покрушили там от души прилавки и вит­рины, а затем утащили на своих богатырских плечах столько водки, сколько смогли унести. Погрузив все украденные ящики в башню бронетанка, они победно отсалютовали из орудия и пулемета и радостно ретировались на по­вышенной скорости.

В тот день у танкистов был праздник. Песни, дребезг бьющихся о броню бутылок и рев мощных бронетанковых моторов разносились на всю деревню. Вдоволь напевшись и наоравшись, танкисты повели свои машины в поле, где и провели оставшуюся часть светлого времени суток (и темного тоже), стреляя бронебойными и осколочными по пням, кочкам и опорам ЛЭП. Вернулись только под утро, когда кончились снаряды и запасные стволы к пулеметам. Все утро и весь день из люков бронетанков доносился богатырский храп, по количеству децибел не уступавший реву моторов. Продрав вечером глаза, танкисты употребили на опохмелку весь наличный запас тормозной жидкости, и снова завалились спать. Утром к бронирован­ным чудищам ручейком потянулись селяне. Они несли кто водку, кто само­гон, кто жбан браги - не ждать же, в самом деле, пока танкисты с похмелья совершат на деревню еще один набег!

Когда же, через неделю, танкисты немного пришли в себя, они со страху полезли во всю оставшуюся в неразбитом состоянии стеклотару. Они же не были идиотами по жизни, и теперь, на трезвую голову, понимали, что броня от генерала не спасет. Но Карасявичусу происшествие показалось страшно смешным, к тому же, прибыв на место и увидев лежащие бурело­мом опоры ЛЭП, он подивился меткости своих подчиненных. Да и понимал генерал танкистов, видел, что тяжело им без разрядки. К тому же, снаряды с патронами тоже надо списывать (не ездить же на охоту каждую неделю!). В глубине души генерал надеялся, что в верхах, прослышав об инциденте, ис­пугаются и перестанут посылать танкистов на сельхозработы. Напрасно на­деялся, правда…Другими словами, генерал не стал снимать с танкистов го­ловы, звезды и погоны, ограничившись нестрогими выговорами. К тому же, обошлось почти без жертв, если не считать невинно подстреленных коров и другой живности, а так же командира одного из бронетанков, который сго­ряча не удержался на броне, свалился и был раздавлен гусеницей своей же машины.

 

...Вернемся к разговору.

- Цербер Йорикович, поймите наконец! - взмолился генерал. - Броне­танк не трактор, он на то только и годится, чтобы грузовики из грязи вытас­кивать!

На том конце провода весело захохотали.

- Не понял ты меня, Георгич, опять не понял! Колхоз тут совершенно не при чем!

- Тогда как же?

- Я же говорю: август на дворе, пора урожай собирать, пока рыбка уп­лыла!

- Рыба - это уж совсем не по моей части. Обратитесь лучше в адмирал­тейство, - генерал вдруг с ужасом подумал, что его страсть к аквариумному рыболов­ству вдруг всплыла на поверхность. - Был у адмирала какой-то ли­нейный траулер…То есть тральщик!

- Уж тогда лучше “Аврору”... Но шутки в сторону. Это как раз по твоей части. И по нашей. Думай, работай головой!

Генерал внял совету и принялся за предписанный, но такой непривычный для него процесс мышления. Ржавые шестеренки генералова мозга медленно заскрипели, приходя в движение. Когда же он начал пони­мать, что к чему, у него захватило дух.

- То есть... Вы предлагаете...

- Допер наконец! Знал я, что поймешь сразу.

- Но ведь это... Бунт?!

- Ну, хватил! Какой же это бунт? Совсем даже наоборот - наведение порядка. Наш-то разгильдяй все трясется - вот мы за него и поуправляем…Пока он плавает!

- Так, понятно. Ну и кого же еще удалось на эту гадость уговорить?

- Ну, генерал! Зачэм такые слова гаварышь? - в голосе Задолбаева яв­ственно прорезался кавказский акцент. - Я ведь могу и обидеться. Какая же это гадость? Спасение страны - это, по-твоему, гадость?! Да наши имена еще будут вспоминать наравне с именами классиков марксизма-ленинизма! Весь мир еще услышит наши имена - Карасявичус, Задолбаев, Страшной и Розенкрейцер… - Задолбаева понесло, хотя оратором он был никудышным.

- Так, - прервал его излияния генерал. - И когда вы придумали все это провернуть?

- Не все сразу, Георгич, - опомнился Задолбаев. - Это не телефонный разговор. Вот встретимся вместе и все обсудим. За нами будущее!

Пафос в устах Задолбаева был пошлым и затертым.

- Где встретимся? - спросил генерал.

- В Восьмигранном зале, через часик. Ты не бойся, я тебе звякну.

- Хорошо, Цербер Йорикович. Но... Все-таки это мне не нравится. Уж больно пахнет керосином!

Хохот в трубке стал гомерическим.

- А бронетанки твои чем пахнут? Волков бояться - в лес не ходить! До связи!

- До связи! - генерал положил трубку.

Дело вырисовывалось до крайности неприличное. Ведь речь шла - ни много, ни мало! - о государственном перевороте, о захвате власти, а может, и еще о чем-то столь же страшном!

“Но я же не Пиночет!” - мелькнуло у генерала в мозгу. И тут же его наповал сразила другая мысль: “А я что, чем-то хуже?”. Мысль эта вих­рем завертелась и пронеслась по серому веществу генерала, выметая все ос­тальные мысли - генерал сам себя брал на “слабо”. Эта немудрящая мысль ломилась так мощно, подавляя то немногое доброе и разумное, что, вопреки событиям, все-таки отложилось у него в голове, что через несколько минут генерал уже убедил себя в правоте Задолбаева и в его праве принимать по­добные решения.

Отступая назад, следует заметить, что эта мысль не была столь уж неожиданной и экстравагантной, как кажется с первого взгляда - Задолбаев не был в принципе способен к экспромтам. Вот уже почти год, как он сло­нялся за президентом по пятам, пытаясь внушить тому, что иного выхода из той ситуации, в которой оказалась страна, просто нет. По его логике, только чрезвычайное положение могло спасти всех. Президент, который, в отличие от Задолбаева, не был столь упертым фанатиком, а кроме того, понимал, что отдуваться за все придется именно ему, сперва гнал своего зама ко всем чер­тям, как надоедливую муху. Но постепенно обстановка в стране все более ухудшалась, почва под ногами шаталась все сильнее и заметнее, и президент сам уже стал задумываться о чрезвычайке, тем более, что это еще не конец света (а вот обстановка в стране запросто могла перерасти в таковой ). И на­конец - президент созрел. Но, будучи человеком от природы нерешитель­ным, он никак не мог решиться и начать первым. Задолбаев рвал и метал. Накануне отъезда президента в отпуск он опять пристал к нему, но прези­дент и на этот раз не смог решиться и ответил неуверенным отказом. У За­долбаева чуть желчь не разлилась от досады. Тогда, видно, и созрел у него коварный план. Впрочем, зная президента, как человека весьма хитрого и предусмотрительного, можно предположить, что он специально провоциро­вал Задолбаева на крайние меры, чтобы в случае удачи присоединиться к нему и пожать незаслуженные лавры, а в случае неудачи - сделать Задол­баева козлом отпущения (события в стране показали, что так оно, собст­венно, и было…).

Все это я говорю, чтобы всем было понятно: идея объявить чрезвычайное положение не была похмельным маразмом законченного ши­зофреника, она была хорошо продуманным и закономерным (по закону джунглей) шагом. Более того, резоны у Задолбаева были прямо-таки желез­ными - хоть стой, хоть падай. Обстановка в стране действительно была аховая. И все же генералу нелегко далось решение. Но решение было все-таки принято, и неважно, какая борьба этому предшествовала - виден всегда только конечный результат. Подумав об этом, генерал вернулся к столу - доедать остывшие гамбургеры.

Покончив с едой, генерал позвонил в буфет. Буфетчик тут же прилетел, забрал посуду, смахнул крошки со стола и, пожелав хорошего пищеварения, испарился, как призрак. А генерал остался в одиночестве - ждать звонка.

На этот раз пришлось ждать долго. Генерал ходил по кабинету, курил сигары, выпивал по стопочке - а телефон все не звонил. Почему-то так всегда: ждешь, ждешь, а время словно муха, увязшая в сиропе - все на том же месте.

Наконец телефон загрохотал. Генерал бросился к нему и схватил трубку - никогда он еще не испытывал к этому аппарату такой симпатии.

- Пора, Георгич, - без предисловий начал Задолбаев. - Все в сборе, тебя только ждем.

- Сейчас иду, Цербер Йорикович, - голос генерала окреп и отдавал хромоникелевой сталью.

- Ого, генерал! Воспрял духом? Хороший знак, определенно хороший!

- Я тут подумал на досуге, и все решил.

- Так держать, Георгич. Ну, мы тебя ждем! Давай, дуй в Восьмигран­ник! Не прощаюсь! ­ - ­в трубке раздались короткие гудки.

Генерал вышел из-за стола и подозвал адъютанта. С его помощью он стащил с себя повседневный китель и облачился в другой, парадный, с иголочки и с тяжелым аксельбантом. На его плечах сверкали золотом драго­ценные генеральские погоны с рубиновыми звездами (рубин был, собст­венно говоря, бутылочный, но все равно внушал), на груди воинственно то­порщилась мо­заика орденских планок, а на самом видном месте, у сердца, побрякивал ор­ден Очень Большой Гипоидной Шестерни.

На голову генерал водрузил свою любимую серпасто-молотка­стую фуражку-аэродром с черным околышем, золотым кантом, а также с ду­бовыми листьями по бокам - это двусмысленное украшение дало пищу бес­численному количеству шуточек (и многих юмористов этой пищей прокор­мило).

Восьмигранный зал находился на первом этаже, то есть двумя этажами ниже, так что, пока генерал спускается, мы можем рассказать об этом зале подробнее.

Это было весьма обширное помещение, обитое красным деревом и развешанными по стенам золотыми канделябрами. В длину зал имел три­дцать метров, в ширину - двадцать пять. Углы помещения, по непонятной прихоти архитектора (а может, и по дурости) были срезаны, так что в плане зал имел форму почти правильного восьмигранника, за что и получил свое неофициальное название. В недалеком прошлом, год назад, здесь заседал кабинет министров, но потом зал показался министрам маленьким и неком­фортным, и с постройкой нового здания зал пришел в упадок и использо­вался от случая к случаю. Трудно было придумать лучшее место, чтобы по­говорить с глазу на глаз без лишних ушей.

Генерал толкнул тяжелую дубовую дверь и вошел в зал. Три пары глаз с тревогой скрестились на вошедшем и, опознав, облегченно вернулись на исходные позиции.

Генерал осмотрел внутренность зала. Ему нечасто доводилось здесь бывать. Собственно, его личный кабинет был нисколько не хуже, но в чужом огороде, как известно, малина слаще, поэтому генерал рассматривал обстановку с некоторой завистью.

Посередине помещения огромной буквой “Т” располагался стол, похожий на полосу аэродрома с рулежными дорожками. Вокруг стола, ок­ружая его, стояли удобные красные кресла - не на стульях же министрам сидеть! Во главе же стола стояло совсем уж необъятное кресло, даже крес­лище, в масштабах которого человек увязал, как муха в паутине. Над этим креслищем висел герб страны, а к гербу были склонены знамена всех цветов и расцветок. Раньше на этом кресле восседал председатель совета минист­ров, теперь же в нем развалился Задолбаев.

Кроме всего, что нам о нем уже известно, он был еще лысоват, грузен и медлителен, а его лицо (точнее, рожа) представляла забавную в своем роде помесь Квазимодо и разбойника с большой дороги. Так что не только сидеть с ним рядом, но и просто смотреть на него было довольно не­приятно (впрочем, определенный трепет его рожа внушала). А вообще - он был человеком серым и трусоватым. Вот и сейчас у него тряслись руки (и явно не с похмелья), и он никак не мог их успокоить. На этом словесный портрет можно считать законченным.

Чуть подальше от вершины стола - так далеко, чтобы не ощущать задолбаевских ароматов, но в то же время чтобы без напряжения его слы­шать - расположился еще один человек, забросив ноги на стол. Был он вы­сок, в меру упитан, его темя, не смотря на солидный возраст, еще не укра­шала лысина, хотя время и оставило на нем свой отпечаток в виде седины на висках. Он отличался пристальным и упорным взглядом: казалось, что его бесцветные глаза так и сверлят насквозь, как рентген. В управлении про него ходила невинная шутка, что он может разглядеть блоху через метровый слой свинца. И менее невинная: что он, пользуясь своим взглядом, часто подсматривает за генералом в его сортире… Но всерьез с ним не шутили - такие шутки, прямо скажем, чреваты.

На нем был добротный костюм аглицкого сукна и сверхсекрет­ного индпошива. Костюм этот был синий, сидел плотно и создавал иллюзию излишнего веса, хотя грузным его хозяин отнюдь не был. На отворотах кос­тюма сверкали червонным золотом петлицы Главного Агентства Демокра­тии (или, сокращенно, “ГАД”) - того учреждения, которое и представлял носитель костюма. Все прекрасно знали, что он мягко стелет, но во сне ощущаешь себя принцессой на горошине (или на бобах?), потому его ува­жали и побаивались. Стоило ему появиться в общей курилке - а он испове­довал крайнюю “демократичность” и курил, как все, в общем месте - как разговоры сотрудников о женщинах, футболе и покере, любимой игрой мо­лодежи на ночных дежурствах - сменялись политически правильными ре­чами, выдержанными в духе последнего съезда партии, отеческим порица­нием стран Варшавского договора, сбившихся с пути праведного, и другой подобной солидной информацией.

Словом, это был главный жандарм страны, пугало для диссиден­тов, блестящий охотник на шпионов. Звали его Малюта Скуратович Страш­ной.

...В порядке лирического отступления и в свете событий, недавно происшедших, не могу удержаться от комментария: Россия, что же ты на­творила! Ведь генеральные прокуроры по фамилии Скуратов в твоей исто­рии так редки, от силы раз в пятьсот лет. Их надо беречь!

Генерал был близко знаком со Страшным, который, кстати ска­зать, был в звании полковника госбезопасности. Частенько они - Страш­ной и Карасявичус - вдвоем проворачивали всякие аферы и провокации, на ко­торые Страшной, как и положено чекисту, был большой мастер. Ибо что это за чекист такой, если он не раскрыл ни одного заговора, пусть и в стране, где заговор невозможен по определению? И Страшной усиленно поддержи­вал свое реноме.

Примерно раз в месяц он, используя свою агентуру на местах, за­тевал где-нибудь небольшую бузу. Естественно, организаторами и непо­средственными исполнителями этой бузы всегда бывали люди госбезопас­ности, известные Страшному и тысячу раз проверенные в деле - он не лю­бил накладок в силу своей профессии. Умело доводя беспорядки до экстре­мальной ситуации, эти люди провоцировали население на голодовки, марши протеста, демонстрации (будто майских мало!), забастовки и другие немыс­лимые в нашей стране действия. Страшной подхлестывал ситуацию, лишая бунтующий регион страны сигарет, карандашей, ластиков, зубочисток и других товаров первой необходимости, в то же время создавая там завал водки, бензина и спичек, без которых бунт - не бунт, а так, свара. Бумага для листовок также завозилась вагонами, временно поднималась зарплата, причем таким образом, чтобы людям это казалось реальным следствием их требований.

Рано или поздно, в зависимости от национального темперамента, люди начинали борзеть, выходили на площади, пикетировали партийные здания, а некоторые особо свихнувшиеся - обливались бензином и поджига­лись. Находились и противники бузы, из тех, кто не потерял еще здравого смысла и не спятил окончательно, которые сколачивали свою ораву, пре­красно понимая, что бунт добром не кончится, а добиться все равно ничего не удастся. Находились и такие, которым было положительно все равно, по какому поводу драться, лишь бы расквасить морду-другую. В результате умелых и профессиональных действий провокаторов враждующие группи­ровки сходились где-нибудь на подходящей широкой улице и начинали ма­хать кулаками, время от времени попадая друг в друга. Агенты госбезопас­ности, умело замаскированные под руководителей сопротивления, доводили людей до полного умопомешательства, и тогда драка перерастала в локаль­ную войну первых против вторых, вторых против первых и третьих против и тех, и других, с использованием в качестве оружия палок, баллончиков с дихлофосом, использованных презервативов и тампаксов, а иногда и дробо­виков, заряженных солью.

Дав драке посильнее разойтись, Страшной приступал к операции подавления. Когда народ окончательно очумевал и терял чувство меры, принимаясь разоружать милицию или - страшно подумать! - бить стекла в горкоме партии, в город, как снег на голову, сваливались бронетанки Кара­сявичуса и подразделения спецназа Страшного. Они вместе быстро наво­дили порядок, стреляя резиновыми пулями и 105мм каучуковыми снарядами, которые своими множественными рикошетами наводили на людей неопи­суемый ужас. Спецназовцы, используя гранаты со слезоточивым газом (про­тив которого дихлофос оказывался бессилен), разгоняли толпы недоволь­ных. В городе устанавливался комендантский час, по улицам грохотали бронетанки, слонялись подвыпившие патрули.

Примерно через пару недель все мирно заканчивалось. Броне­танки и спецназ уходили в места постоянной дислокации, Страшной и Кара­сявичус отчитывались в удачно проведенной операции, а “руководители со­противления”, отсидев в тюрьме символический срок и выйдя на свободу за отсутствием состава преступления, получали незаслуженные лавры дисси­дентов, а через вторые руки - энные суммы денег, с помощью которых вскоре и оказывались на Западе, где безбедно доживали остаток своей не­честивой жизни. Жизнь снова, как всегда, возвращалась на круги своя. Не­даром Страшной любил поговорку: “Чтобы одолеть сопротивление, надо его сначала возглавить”, не зная, что цитирует довольно широко известное вы­сказывание штурмбаннфюрера СС Отто Скорцени, который тоже был в этих делах не промах.

Правда, однажды операция чуть не сорвалась. И на старуху бывает проруха, и тысячу раз проверенные агенты могут оступиться. Правда, в данном случае у него просто заговорила совесть…

Одним словом, человек Страшного не оправдал возложенных на него надежд. В городе Н-ске, где намечалась очередная провокация, он был основателем “Движения пролетарской революции”. Пока разгоралось пламя бунта, он вел себя адекватно, и претензий (а значит, и подозрений) у гос­безопасности не возникало. Но вскоре, когда бунт разгорелся в полную силу, агент оборвал все связи со станом Страшного, объявил себя “Вождем пролетарской революции” и начал воинствовать не на шутку.

Ситуация осложнялась еще и тем, что работники местного трам­вайного депо, проявив недюжинную смекалку и предусмотрительность, смастерили бронепоезд, оснащенный катапультами дальнего радиуса дейст­вия и двумя антикварными пулеметами. Бронепоезд этот ходил по кольце­вой трамвайной линии, которая, как на грех, проходила даже не по городу, а по его предместьям. Надо было видеть, как этот немыслимый агрегат, при­водимый в движение еще вполне работоспособным локомотивом от паровой конки конца девятнадцатого века, любовно сохранявшийся в трамвайном музее, извергая в небо клубы черного дыма, курсировал по своей зоне ответ­ственности, изумляя до ужаса старушек на остановках!

Надо заметить, что трамвайщики постарались на славу: выглядел бронепоезд вполне внушительно, что внутри, что снаружи. Грузовые трам­вайные платформы, на которых помещались катапульты, были бронированы чугунными досками с местного металлургического комбината. А сами ката­пульты и вообще были чудом техники: они запросто метали “оружие проле­тариата”, то есть булыжники и чугунные чушки, метров на четыреста, что представляло серьезную опасность. Его два пулемета - один системы “Мак­сим”, другой “Льюис” - были снабжены патронами, изготовленными на за­воде им. Пламенных заветов Ильича, что было, строго говоря, совсем не­трудно: ведь в нашей стране даже сигареты имеют калибр 7,62 (можете про­верить!). Кроме этого, экипаж бронепоезда был вооружен шашками, мечами, саблями и абордажными топорами, экспроприированными в местном исто­рическом музее. В том же музее была обнаружена редкая историческая цен­ность - карронада ¹¹ со шлюпа “Св. Петр”, которую тоже установили на бро­непоезд и предоставили в полное распоряжение капитана. Правда, ядер много не нашли - всего три штуки, но на уже известном нам заводе обещали отлить подходящие железки в самые кратчайшие сроки.

Одним словом, положение было отчаянное! Впервые Карасяви­чусу противостояла не толпа дебоширов-любителей, не орда уголовно стри­женых мастеров бронебойных зуботычин, а вполне сплоченная и весьма дисциплинированная армия! Вождь имел тенденцию назначать людей на ру­ководящие посты не в зависимости от степени их причесанности, а по дей­ствительным боевым качествам, поэтому бывало нередко, что динозаврого­ловые панки занимали в иерархии “борцов” ничуть не меньшую должность, чем стриженые под машинку офицеры в отставке. Боеспособность армии от этого значительно возросла. Вкупе с бронепоездом население, вооруженное пищалями, кистенями, секирами, и даже, зачем-то, древним стенобитным тараном из того же музея - а там был целый доисторический арсенал! - представляло грозную опасность: это вам не резинками по беззащитным людям пулять! Наконец, в распоряжении Вождя был еще и батальон снайпе­ров, вооруженный охотничьими карабинами с оптическим прицелом, состо­явший из профессиональных охотников, биатлонистов и ветеранов-афган­цев.

...Взять город с налету не удалось. В том месте, где войска собирались прорываться, город был окружен древней крепостной стеной, о чем разработчики операции, как у нас водится, как-то не подумали, и жи­тели, совсем как их средневековые предки, лили на головы опешивших спецназовцев кипящую смолу, валили бревна и всяческий строительный му­сор. Спецназовцы, которых не учили брать штурмом средневековые крепо­сти, в панике отошли, осыпаемые арбалетными стрелами, оставив на поле боя раненых и обожженных.

Бронетанки Карасявичуса, штурмовавшие город с другой сто­роны, были остановлены бронепоездом. 105мм снаряды из каучука, которые танкисты ласково называли “мишки гамми”, отскакивали от чугунной брони чудовища, как от стенки горох, и валились на головы следовавшей за броне­танками пехоты. А сам шедевр Н-ских трамвайщиков метал в неприятеля “оружие пролетариата” изо всех своих катапульт. Капитан бронепоезда в горячке боя даже не пожалел одного из ядер (которые на заводе так и не ус­пели отлить), и выпалил из своей карронады по ближайшему бронетанку. Эффект попадания оказался таким, какого не ожидали ни командир броне­поезда, ни Карасявичус: по счастливой случайности ядро попало прямо в пасть 105мм орудия, которое было заряжено и готово выстрелить. Про­изошло воспламенение заряда, пушку разворотило по самый корень, и бро­нетанк надолго вышел из строя. Пришлось и здесь отойти.

Третья колонна войск, штурмовавшая город со стороны пристани, сумела сломить сопротивление защитников речного вокзала - торпед в рас­поряжении Вождя не нашлось. Прорвавшись в город, командир колонны уже не рассчитывал встретить какое-то сопротивление. Но он рано радо­вался: жители близлежащих районов закидали колонну войск презервати­вами, на­полненными дихлорэтаном, дихлофосом, хлороформом и другой подобной химической дрянью. Ослепшие и полуобалдевшие солдаты, чер­тыхаясь и отплевываясь, бегом отошли из города. Вождь восставших горо­жан рассчи­тывал все до мелочей. Да и правду сказать - будучи беглым аген­том гос­безопасности, он до тонкостей знал методы работы спецназа, а кроме того, не мог рассчитывать в случае неудачи даже на малейшее снисхожде­ние. Ему оставалось победить или погибнуть. Канары ему не светили.

На второй день осады сам Вождь вышел на крепостную стену. Он был облачен в полный комплект доспехов, кольчугу, шлем с забралом, воо­ружен огромным двуручным мечом. Дрался он, как дьявол, и жители, во­одушевленные его примером, снова отбросили штурм.

Генерал оказался в совершенно дурацком положении. Он уже ус­пел отрапортовать в центр о подавлении беспорядков, так как совершенно не рассчитывал на затяжную войну. Теперь же он не представлял себе, как будет из этого положения выбираться - мало того, что жители города оказа­лись решительными бойцами, но ими еще руководил человек, знавший планы генерала на четыре хода вперед! Кусая локти, генерал позвонил в ближайшее авиационное подразделение и попросил о помощи, но летчики оказались более здравомыслящими, и категорически отказались швырять в мирных жителей бомбы, пусть даже и резиновые.

Тогда пришлось брать город на измор. Осада была установлена по всем правилам, город был охвачен тройным кольцом блокады, через которое не смог бы пробраться ни один человек. Но у жителей был солидный запас продовольствия: в последнее время у людей выработалась привычка запа­сать дома все, что не просит есть, начиная от спичек и соли и заканчивая хо­лодильниками и пылесосами - кто знает, какую еще реформу задумает наше правительство!

Кроме того, солидный задел продовольствия имелся и на продук­товых базах - уже в результате жульнической деятельности работников тор­говли. Так что, если питаться по нормам военного времени, то можно было продержаться до второго пришествия. Вождь быстро сообразил, что к чему, и установил в городе нормированное снабжение по карточкам. Так что наши жители могли существовать вполне сносно, в отличие от солдат, которые питались окаменевшей тушенкой и “шрапнелью” ¹² и спали в сырых окопах, так как офицеры - тоже не дураки и свою выгоду не упустят.

Одним словом, даже черту неизвестно, сколько бы продолжалась эта заваруха, если бы в центре, на счастье Карасявичуса, не прослышали что-то и не догадались, что посланный рапорт - не более чем филькина гра­мота. Было решено отправить дополнительные войска, в том числе - 138-ю вертолетную бригаду “Привидения с мотором”. Вертолеты пришлись весьма кстати - это был единственный род войск, против которого у Вождя ничего не было в запасе (кроме рогаток). Генерал, который от досады уже чуть не съел свою фуражку, подпрыгнул от радости. С вертолетов ночью был выброшен десант на резиденцию Вождя. Налета там почему-то не ждали (что, принимая во внимание осторожность восставших, более чем удивляет), поэтому десантникам удалось в сравнительно короткий срок по­винтить и самого Вождя, и преданных ему гвардейцев - последним генерал собственноручно и с нескрываемым наслаждением обрезал штык-ножом ирокезы. Затем всех повинченных вывезли в неизвестном направлении.

Это был переломный момент. Жители города, лишенные своего идейного вдохновителя, пали духом и не могли долго сопротивляться. Де­морализованные и подавленные, они заперлись в своих квартирах и стали ждать, чем все закончится. Войска вошли в город, не встретив серьезного сопротивления, и с ходу завладели банком, телеграфом, местной ТЭЦ и об­щественными туалетами. Трамвайное депо захватить не удалось: трамвай­щики с оставшимися повстанцами успели запереться там со своим бронепо­ездом и держали круговую оборону, отстреливаясь от наседавших войск болтами, гайками, шариками и роликами от трамвайных подшипников. Штурмующие были вынуждены залечь и окопаться, особенно после того, как одному из офицеров чуть не снесло голову мотор-генератором от трам­вая. Но долго сопротивляться повстанцы не могли: количество трамваев в депо было ограниченным. Когда последний из них был разобран и выбро­шен по частям за бетонную стену, пришлось сдаваться.

Итог операции был печален. Мало того, что потери в живой силе были огромны (да кто их у нас считает!), мало того, что был выведен из строя бронетанк, так еще в завершение всего Карасявичус со Страшным не получили за эту операцию даже медали! Особенно же обидел генерала не­кий диверсант, пожелавший остаться неизвестным, который глухой ночью неведомым образом прорвался сквозь живое кольцо солдат к вертолетной площадке, открутил у одного вертолета колеса и половину лопастей, а затем еще исписал фюзеляж несчастной машины непонятными (и, скорее всего, неприличными) словами на английском языке - в насмешку над часовыми.

Вот так и закончилась достопамятная война в городе Н-ске...

 

Генерал поздоровался за руку со Страшным, пробормотав: “Мое почтение!”, а затем поднял глаза на последнего, еще неизвестного нам героя нашей повести.

Он был тоже не вполне заурядной личностью, хотя и не в том смысле, как Задолбаев. Этот имел скорее приятную наружность и вообще выглядел бы вполне прилично, если бы не страх, который был недвусмыс­ленно пропечатан на его челе, как печать Каина. Одет он был весьма непри­тязательно - ни о каком индпошиве речь не шла, костюм был из тех, что за­возятся в сельмаги в день зарплаты, рубашка не в тон и не в контраст, а та, что лежала сверху в чемодане. Его галстук, завязанный с претензией на “ба­бочку”, напоминал, скорее, бант. Одним словом, даже невооруженным взглядом в нем без труда можно было признать провинциала, который хотя и давно живет в центре, но так и не смог освоить местные традиции. Звали его Микула Селянинович Розенкрейцер.

И с ним генерал как-то виделся, хотя это свидание и не было при­ятным для них обоих. Розенкрейцер был председателем колхоза, и не ка­кого-нибудь, а того самого, где танкисты генерала учинили достопамятный погром. Тогда генерал с ним здорово пособачился, так что теперь на ком­плименты и реверансы можно было не рассчитывать.

К слову сказать, у себя в колхозе Розенкрейцер прославился как изобретатель акустического метода воздействия на растения. От его креп­кого словца картофельная ботва сворачивалась в трубочку и усыхала на корню, а помидоры, опровергая известный афоризм об их вечнозелености в России, моментально краснели, так что теплицы оказывались ненужными.

Генерал сухо кивнул ему и расположился в кресле рядом со Страшным.

- Ну, вот и генерал, - подал голос Задолбаев. - Теперь все в сборе. Начнем, благословясь?

Розенкрейцер мелко задрожал. Теперь-то было видно, что он здо­рово владел собой: до настоящего момента он выглядел просто напуганным, а на самом деле он был обуян каким-то первобытным даже ужасом.

- Нет, так дело не пойдет, - протянул Страшной и повернулся к гене­ралу:

- Слушай, у тебя не найдется чего-нибудь... - он сделал красноречивый жест. - А то наш аграрий сейчас в штаны наделает. Да и нам не помешает для почина по двести капель…

Генерал подумал, придвинул к себе телефон и набрал номер га­ража. Отдав распоряжение, он поудобнее устроился в кресле и ответил:

- Будет!

Через пару минут за окном раздался шум мотора, а затем пушка бронетанка, явно не рассчитав, въехала в окно, разбив стекло и снеся часть стены. Через цементную пыль в окно просунулась голова с нетрезвым вы­ражением лица.

Вы-вызывали, това-рищ дегене... генератор... тьфу! Генерал? - спро­сила голова, поминутно икая.

Генерал опешил от такой наглости.

- Ты... Да я... Обалдел, что ли?!! Почему пьяный за рулем?!!

Голова скорчила плаксивую рожу.

- Зря вы-вы так, товарищ генератор! Я не пьян! Он сам пьян!!!

- Это кто еще - он? - генерал был вне себя от ярости.

- Бр-бронетанк! Вы, товарищ де-генерал, сначала разберите... сь, а по­том уж и говорите! Ведь что вышло-то? Водила был не в себе, болезный, и в бак вместо солярки тормозную жидкость зарядил. Всю!!! И какую - им­портную! Ей же цены нет! Мать его так и эдак! - ругательства у танкиста вылетали без запинки.

Действительно, мотор машины постоянно икал, пушка в окне дер­галась из стороны в сторону, а выхлоп определенно отдавал родным до боли перегаром.

- Что нам теперь в систему заливать?.. Эх! - танкист с досады махнул рукой и выбил из стены еще один кирпич.

Генерал решил оставить это на потом.

- Значит, все вылил... и что, больше ничего не осталось?

Лицо танкиста приняло уже совершенно непечатное выражение.

- Для вас - все есть. Just a moment! Исполняю! - ответил он, пони­мающе выставив ладони.

В помещении воцарилась гробовая тишина, так что было слышно, как танкист материт кого-то на все корки, потом люк бронетанка с грохотом захлопнулся, что-то булькнуло и зазвенело.

Через пару минут зазвонил телефон. Попросили генерала.

- Товарищ генерал, - звонили из проходной. - Тут к вам тип какой-то прется с ящиком. На ногах еле стоит. Пустить?

- Ну, пусти. Авось дойдет. Это ко мне.

- Слушаюсь! - в трубке раздались короткие гудки.

Вскоре в коридоре послышался специфический шум - это стены оказывались на пути у танкиста в самый неподходящий момент. Тем не ме­нее, вскоре тот показался в дверях зала. Физиономия у него стала еще более помятой.

- Стены у вас тут дурные - жуть! - безапелляционно заявил танкист. - Он что, пьяный был, архитектор хренов? Почему весь коридор зигзагой за­гнут?

- Напился - не возникай! - бросил генерал.

- И в проходной тоже жук засел, - продолжал танкист, не обращая внимания на генеральскую реплику. - Я ему грю: (!) ¹³ пусти! А он - не (!) пущу! Я ему: не (!) видишь, тормозуху начальству (!) несу? А он - ничего (!) не знаю! Я ему: т-тебя же-же ге-генерал с пу(!)говицами прогло(!)тит! А он - (!)подавится! Ну что же это та-такое, в самом деле (длинное непечатное ругательство в семь с половиной этажей, одно из тех, на которые так силен русский народ)?

- Ты принес, чего я просил? - раздраженно поинтересовался генерал.

- А то! - танкист втащил в дверь и поставил на стол ящик, в котором отчаянгно звенело и булькало. На нем было написано мелом от руки русскими буквами: “Бритиш петролеум. Маде ин заграница”. В ящике ря­дами стояли бутылки ядовито-коричневого цвета, на этикетке которых был изображен древний кабриолет и написано белым по розовому: “Нева. Тор­мозная жидкость. ГОСТ 663-78. Токсично!”. В самом низу было добав­лено для малограмотных: “Шухер! Ядовитая!”.

- Извиняйте, товарищ генерал, - заискивающим тоном произнес тан­кист. - Импортная вся в баке, только эта и осталась!

- Ладно, иди спи! Только смотри: я все помню! Получишь завтра по первое число!

- По первое! - ахнул танкист. - Сегодня же восемнадцатое!

- Разговорчики! Налево кругом! Шагом марш!

- Слушаюсь! Товарищ генерал, - произнес танкист, почти не запина­ясь. - Если завтра башка очень болеть будет, то вы в гараж заходите. Мы вам импортную достанем! - с этими словами танкист исполнил “налево кругом”, не смог затормозить, завертелся волчком, сделал что-то вроде фу­эте и, в довершение всего, зацепил ногой генеральское кресло и грохнулся на пол вместе с креслом и генералом.

- Извините, товарищи, - генерал поднялся с полу и вытолкал танкиста за дверь. Тот еще долго пробирался к выходу, матеря попадавшиеся на пути углы, которых не было. Затем, минуты через три, пушка в окне дернулась, мотор взревел благим матом, и бронетанк поддал задним ходом, прихватив еще пару кирпичей из стены, затем развернулся и с достоинством удалился в гараж, напевая выхлопной трубой похабную частушку.

Первое время никто в зале не проронил ни слова - все перевари­вали увиденное и услышанное. Первым очнулся Задолбаев.

- Ну, генерал, ты даешь! Что у тебя в войсках за беспредел такой? Это ведь уму нерастяжимо! Это же не имеет мировых аналогов!

- Цербер Йорикович! - возмутился генерал. - Я уж что только не де­лал! И наряды вне очереди, и под арест их сажал - всех, вместе с бронетан­ком. Ну и что? К вечеру все пьяные, включая охрану!

- Алкаши несчастные! - прошипел Задолбаев. - Смотри, генерал, если они завтра к делу будут неспособны - ох, и поплатишься! Все твои звезды полетят! Я этого так не оставлю!

- Зря волнуетесь, - заступился за генерала Страшной. - Сколько раз уж такое бывало - и ничего. Они с похмелья только злее становятся. Надо только не давать им опохмелиться!

- Ладно, инцидент исперчен, - Задолбаев успокоился. Покопавшись в столе, он нашарил там четыре пыльных стакана, которые тут же протер из­нутри носовым платком. Неизвестно, стали ли они от этого чище - его носо­вой платок напоминал половую тряпку.

- Давай, Скуратыч, открывай!

Страшной достал из ящика бутылку, покрутил ее, виртуозно вы­шиб пробку, ударив об каблук, и разлил пахнущую дихлофосом и мебельной политурой жидкость по стаканам.

- Ну, за что будем пить? - поинтересовался Задолбаев и понюхал жид­кость. - Фу, какая вонючая!

Розенкрейцер открыл глаза, полные ужаса. На него было страшно смотреть.

- Да ладно, не дрейфь, - Страшному стало жаль беднягу. - Раньше сядешь - раньше выйдешь. Давайте-ка за успех нашего безнадежного дела!

Все взяли стаканы и, чокнувшись, выпили.

<Глава 1>      <Глава 2>      <Глава 3>      <Глава 4>



________________________________________________

8 - Имя им - легион (лат. )

9 - См. : А. и Б. Стругацкие “Трудно быть богом”

10 - Особенно по сравнению с нынешним беспределом...

11 - т. е. казнозарядная пушка на поворотной платформе системы фирмы “Carron”

12 - То есть перловой кашей

13 - Восклицательный знак означает икоту




All right reserved. Copyright © Black Point