…Солнечные часы на подоконнике показывали половину двенадца­того ночи.

Неизвестно почему, но генерал Витольдас Карасявичус, главно­коман­дую­щий бронетанковыми силами, литовец по национальности, пред­почитал рабо­тать по ночам. Вот и сейчас он смотрел на часы и наблюдал, как тень от тонень­кого платино­вого стерженька подбирается к полуночи. Она кралась медленно, неумо­лимо отмечая прожитое время. Лениво и неза­метно она подбиралась к деле­нию, этой узкой грани ме­жду прошлым и бу­дущим, той черте, что отделяет один день от другого.

Тихо отбарабанил своим серебряным колокольчиком механизм часов, отме­чая, что ночь вступает во вторую свою фазу. Генерал посмотрел на свои све­тя­щиеся наручные, песочные часы, и отметил, что они спешат на две песчинки.

Сквозь открытое окно до генерала донесся далекий лязг и грохот. Это зво­нили куранты на башне Спасателей. Колокола с курантов генерал недавно прика­зал снять и переплавить с целью пополнения бронетанковых сил. Кстати сказать, они со­ставляли десять бронетранспортеров, шесть бро­нетанков ¹, тридцать две броне­тачки и шестьдесят броне- детских колясок. Правда, мало для такой страны, как наша? Генерал тоже так считал, и уже давно мечтал о расширении парка бро­нетех­ники, но не видел другого спо­соба, кроме как переплавить колокола, благо, что пре­цедент был - вспом­ним Петра Великого. Генерал любил печальный пере­звон коло­колов, поэтому никак не мог решиться - сердце кровью обливалось. Но на военной службе нет места сантимен­там, поэтому устав взял верх над чувст­вами, колокола были сняты, бронетанковые силы пополнены, а вместо колоколов на башню присо­бачили всяческий железный лом - бочки из-под солярки, обрезки рельсов и прочее утильсырье, которого, благодаря во­пиющей бесхозяйст­венности нашего народа, в стране было предостаточно.

“Да, вот и еще одни сутки списаны со счета”, - промелькнуло у гене­рала где-то в глубинах подсознания. Он достал зубами из кармана фир­менную ручку “Пар­кер” с золотым пером, не спеша стащил с правой ноги ботинок и взял ручку указатель­ным и большим пальцем. Он всегда писал правой ногой, так как обе руки у него были оторваны шальным эрэсом ² под Кабулом.

“Да, стареем, стареем”, - опять-таки подумал генерал, и почесал правым ухом за левым. Ночь определенно не прошла даром: две мысли за ночь - так много ге­нералу думать еще не приходилось. Как известно, чин генерала и долж­ность глав­ноко­мандующего не так уж сильно развивают мыслительные способно­сти. Если та­ковые вообще имеются...

Он посмотрел на люстру, затянутую многослойной паутиной, в которой би­лась муха, мысленно плюнул на ее пыльные, давно не мытые плафоны, и подтя­нул к себе папку с бумагами.

Бумаг было немного. Быстро поставив на каждой из них по размаши­стому кресту, известному во всем управлении как подпись Карася­вичуса, он от­толк­нул папку, и впервые за всю жизнь в этом кабинете заду­мался, чем бы ему заняться дальше. В ста­рые добрые времена бумаг было значительно больше, их хватало на всю ночь, и ни о чем подобном генералу задумываться тогда не прихо­дилось. Но старые добрые времена безвоз­вратно ушли...

...Вообще, любимым развлечением генерала была рыбалка. Он очень любил посидеть с удочкой, покурить дорогую сигару, посвистеть себе под нос не­за­тей­ливую мелодию... Да, рыбалку он любил, но сегодня и об этом не могло идти речи: двух по­следних рыбок - гуппи и скалярию - он выловил из аквариума еще вчера, а новых, по чьей-то головотяпской оплош­ности, еще не привезли.

Карасявичус вдруг почувствовал, как его виски начинает сдавли­вать ту­пая боль. В последнее время это превратилось в сущее проклятие - у генерала был за­пу­щенный склероз сосудов мозга. Так больше продолжаться не могло...

Он осмотрелся вокруг затуманенным взором в поисках пистолета. А пистолет ле­жал на столе, тускло отсвечивая вороненым боком и подмиги­вая отвер­стием ствола. “Нет, нет, что это я? - в панике подумал генерал. - Я еще не стар, столько дел еще надо переделать! Да еще этот Пальцин застрял, как заноза в...” - он не удержался и хрюкнул от смеха, хотя и понимал, что посадить занозу в это место - весьма и весьма непросто, нужен особый та­лант.

Нажав пяткой на кнопку звонка, он откинулся в кресле и стал ждать адъютанта. Ждать пришлось недолго: через минуту в дверь, протирая заспанные глаза, ворвался молодой розовощекий лейтенант - адъютант ге­нерала.

- Звали, товарищ генерал? - скороговоркой выпалил лейтенант, спросо­нья на­ру­шая протокол.

- И как ты только догадался, - процедил сквозь зубы генерал. На него вдруг на­пала раздражительность. Но, видя, как сжимается от страха в комок лейтенант, он взял себя в руки.

- Закурить дай, ­- уронил он, не глядя в сторону адъютанта. Тот засуе­тился: до­был из стола сигару, обрезал кончик перочинным ножом, сунул ее в зубы генералу, отошел в дальний угол кабинета и, тщательно прицелив­шись, выстрелил из огне­мета.

Бумаги на столе вспыхнули противоестественным синим пламе­нем. Адъютант уронил огнемет, схватился за голову, потом бросился к столу и начал коло­тить по нему руками, пытаясь сбить пламя. Он был в ужасе. Но на генерала вдруг спус­тилась вялая меланхолия.

Пятнадцать суток расстрела через повешенье на электрическом стуле! - ге­нерал любил бородатые шуточки. - Испарись!

Лейтенант проворно бросился к двери. На его лице сияла счастли­вая улыбка - дешево отделался, в гневе генерал был страшен, могло быть и хуже.

“Да, распустилась молодежь, - думал генерал. - Неряшливые, пу­говицы не­чищеные, морды нестранные, сапоги неглаженые - бардак, бор­дель какой-то. Во­лосы по уставу отращивать нельзя, так они догадались - отращивают на...” - гене­рал опять хрюкнул. Почему-то мысль об этом мно­гострадальном органе вызывала у него смех, как от щекотки.

Он докурил сигару и плюнул окурком, стараясь попасть в диск бронетеле­фона правительственной связи. Он не боялся, что от этого что-то загорится - все, что могло гореть, уже сгорело.

Будь генерал Карасявичус чуть помоложе, он бы, конечно, нашел себе за­ня­тие. Например, он очень любил настольный теннис. Даже лишив­шись обеих рук, он не забросил тренировки, а приспособился держать ра­кетку в зубах, добившись таким экзо­тическим способом неплохих результа­тов, которые потом были раздуты сотрудниками до нереальных масштабов. Партии нередко заканчивались далеко за­полночь. Но с го­дами ему станови­лось все труднее перебегать от одного конца стола к другому, все сильнее мучила одышка. А звать в напарники адъютанта генерал счи­тал несолид­ным.

Одно время он пытался играть сам с собой в настольный хоккей. Но эта игра заставляла его рваться на части: ведь на табло было написано “ЦСКА” и “Спар­так”, а генерал так и не решил, какую команду он любит больше. Ну и забро­сил. Шашки он не любил, а шахматы считал игрой поли­тической, а потому опасной. А так как вкусы и привязанности генералов бы­вают, как правило, вкусами и привя­занностями большинства подчиненных, то никто в управлении в шахматы не играл.

Карты генерал презирал и считал пошлым атрибутом загниваю­щего Запада, а домино ему казалось игрой плебеев и хамов.

Оставалось одно: послушать музыку, благо, что его любимый громофон стоял в кабинете на тумбочке. Но свою любимую пластинку с за­писью песни “Взвей­тесь кострами, синие ночи” он недавно по оплошности разбил, а другой у него не было.

Кстати, у генерала были весьма нетривиальные музыкальные при­страстия. Он не любил эстраду - слишком много шума и мало толка. Тупо и, надо полагать, ин­стинктивно ненавидел рок: если вы такие умные, то по­чему строем не ходите?! Когда у милиции не хватало сил, чтобы справиться с каким-нибудь доморощенным рокерским “Вудстоком” и начальник МВД просил у генерала подмоги, тот испыты­вал жгучее на­слаждение: ведь ничего без меня не могут! И тут же высылал роту солдат на бронетач­ках.

Классическую музыку он тоже не любил, поскольку не понимал, но на кон­церты в Большой зал консерватории иногда заглядывал. Но так и не смог по­стичь, по­чему дирижер стоит лицом к оркестру, а не к зрителям?!!

Единственное, что заставляло генерала блаженно трепетать, это песни дет­ского и юношеского хора имени Пятницы и Робинзона Карузо. А вот хор имени По­не­дельника и Вторника он недолюбливал - понедельник день тяжелый, даже для ге­нера­лов. Нет, особенно для генералов.

Менялись времена, менялись и нравы. Рок разрешили, и разгонять стало некого. Маневры бронетанковых сил проводились от случая к случаю, все реже и реже, да и те немногие, что проводились, сводились главным об­разом к классиче­ским выез­дам на охоту, пикникам на лоне природы, стрель­бой шрапнелью по проле­тающим гал­кам и пошлейшему распитию тормоз­ной жидкости из различных гид­равлических сис­тем бронетанков. Механики-водители командировались к реке - ловить рыбу на универсальную при­манку, более известную широкому кругу читате­лей как граната “Ф-1” или “лимонка”. Потом варили уху - по-военному, с оскол­ками. А наутро все просы­пались с распухшими лицами и с головами, на которых яв­ственно прощупывались углы. Нередко с бодуна приходилось мучительно вспоми­нать: ну что за сволочь завя­зала узлом пушку бронетанка?!! Или еще лучше: куда девался механик-водитель БТРа, почему шашлык накануне был весьма непри­вычного вкуса, и откуда, черт возьми, этот череп, надетый на ствол пулемета? По­зор!!! Что делать? А как всегда: механика объяв­ляли дезерти­ром и врагом народа, а потом тихо и незаметно спускали концы в воду.

...Генерал медленно бродил по кабинету. Он был величиной со средних размеров волейбольную площадку - Карасявичус страдал клауст­рофобией. Стены ка­бинета были оббиты коричневой кожей. Прямо напро­тив стола на стене висела огром­ная карта мира. Правда, генерал чаще всего использовал ее не по прямому на­значению, а как средство эмоциональной разгрузки. Иностранные слова генерал пе­реваривал с трудом, а поскольку, сами понимаете на пяти шестых суши названия были иностран­ными, то это вызывало у генерала весьма болезненную реакцию, вы­ражавшуюся в не­сва­рении желудка и в жгучем желании завоевать мир. Рядом с кар­той висел лук и кол­чан со стрелами. Когда генералу становилось особенно хреново, он брал в ноги лук и выпускал по карте стрелу за стрелой, стремясь попасть в точку с надписью “Вашинг­тон”. Таким образом, вся Америка и часть Ат­лантического океана были истыканы стрелами до такой степени, что напо­минали дуршлаг.

Единственное место на карте, помимо Советского Союза, была надпись в правом нижнем углу: “Политическая карта мира. Главное управ­ление геодезии и кар­тографии СССР. Москва. 1963 год”. Генерал, конечно, не знал, что такое Геоде­зия и Картография, но слова звучали таинственно и внушительно, а поэтому каза­лись на­учно-обоснованными ругательствами против всяческих врагов и шпионов. А слова “СССР”, “Москва” и “1963 год” заставляли генерала надуваться от спеси, гордости и значимости. “Вот вам, - думал он. - Москва, СССР - так просто не рас­кусишь! No pasaran!”

Последние слова, как объяснил генералу кто-то из ехидных подчиненных, означали: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”, а слово “пролетарии” вызывало у него зыбкую аналогию со словом “летать”. То, что слово могло образоваться от гла­гола “пролетать”, в голову генералу не приходило.

...В открытое окно снова донесся далекий лязг и грохот курантов. Два гул­ких удара в бочку из-под солярки, затем дребедень и треньканье рельсов разного ка­либра, в котором при известной музыкальной фантазии можно было угадать первые такты государственного гимна.

Зашумел механизм солнечных часов на подоконнике, отбивая два звонких удара. Адъютант, просунувши голову в специально проделанное окошко, прокуко­вал два раза хриплым голосом, кашлянул, чертыхнулся и спрятался обратно.

Слабый звон донесся до ушей Карасявичуса, и он мысленно по­благодарил Кашпировского. Дело в том, что будильник генерала с детства барахлил. Не то, чтобы совсем не работал, но...

С младых ногтей с Витольдасом сражалась вся семья, но сражение шло с переменным успехом. Одно время даже казалось, что Витольдас и его будильник ока­жутся победителями. Но к шестнадцати годам родня объявила тотальную войну до по­бедного конца, и нанесла Витольдасу сокрушитель­ное поражение. Орда вра­чей, воору­женных до зубов новейшей заморской техникой, все-таки отремонтировала несчастный будильник.

Витольдас пал духом. Разбираясь в причинах поражения, он при­шел к вы­воду, что его познания в тактике, баллистике, теории ведения боя, а также в строе­вой и политической подготовке никуда не годятся. Поэтому, выйдя из больницы и залечив раны, Витольдас пожал заявление о приеме в военное училище командного состава, куда и был торжественно зачислен.

Время шло. Медленно, но верно поднимался Карасявичус по ие­рархиче­ской лестнице, и к тому моменту, как реактивный снаряд лишил его рук, Витольдас был уже полковником.

Но тот же эрэс, по всей видимости, повредил и будильник, что выяснилось уже в госпитале. Взрывная волна повредила какой-то зубчик или винтик на меха­низме, и он стал срабатывать через раз. Но то, за что бо­ролся молодой Витольдас, не подхо­дило полковнику Витольдасу Карасяви­чусу, особенно, если принять во вни­мание факт, что по выходе из госпиталя он был жалован орденом Очень Большой Гипоидной Шес­терни с пятью зуб­чиками, повышен в звании до генерала, а затем, за выдающееся от­сутствие мозгов, был назначен главнокомандующим бронетанковыми силами.

Тут-то на сцене и появился Кашпировский. Много раз он являлся с экранов телевизоров всей стране, лечил неизлечимые болезни, заряжал воду и (по непрове­рен­ным данным) аккумуляторы, а главное - чинил бу­дильники! Та почта, которую чудо­дей непременно читал на каждом своем сеансе, неопровержимо свидетельствовала: ко­личество исправных будиль­ников на душу населения в стране резко увеличилось.

Карасявичус воспрял духом и приказал любым способом - хоть лаской, хоть таской - доставить к себе чудодея. Приказание было выпол­нено, и вскоре Каш­пи­ровский предстал пред ясные очи генерала. Вид он имел хмурый (видимо, в при­глаше­нии на аудиенцию таска сильно превы­шала ласку), смотрел из-под опущенных бровей пронзительным взглядом, и генерал с изумлением заметил, что его генераль­ский чин не производит на гостя никакого впечатления. Карасявичус сразу же попал под его влия­ние.

- На что жалуетесь? - пробурчал Кашпировский, подтягивая к себе ге­не­раль­ское кресло и непринужденно в него усаживаясь.

- Понимаете, доктор, - пролепетал генерал, - У меня это!

- Что это? Это бывают разные!

- Ну, это! В общем... ну...

Генерал наклонился к уху чудодея и пробормотал страшное слово.

- Понятно. Случай смертельный, но, похоже, не опасный, - смягчился Каш­пи­ровский.

- Умоляю, доктор! Я ведь генерал! Помогите! - взмолился Карасявичус.

- Сам вижу, что не ефрейтор! Ну, не знаю, не знаю...

Кашпировский взмахнул рукой влево. Генерал, против своей воли, поко­сился. Взмахнув рукой вправо, Кашпировский выпрямил гене­рала, уперся ру­кой в под­бородок и о чем-то крепко задумался.

- Понятно... Водку пьете?!! - вдруг резко поинтересовался он.

- Нет! - отчеканил генерал.

- А коньяк? - удивился чудодей.

- Никак нет!

- А красное?!! - изумился Кашпировский и добавил вкрадчивым тоном: - Не бойтесь, я никому не скажу!

- Нет!!!

- А что же вы тогда пьете?!! - растерялся чудодей. - Может это... Как его... Чинзано?

- Понимаете, доктор... В основном... Ну, тормозную жидкость! - че­стно при­знался генерал.

- Вот!!! - Кашпировский, отдуваясь, утер пот со лба. - Вот! Потому и тормо­зите!

Он обошел генерала вокруг и толкнул его в спину большим пальцем:

- Снимайте штаны!

Генерал повиновался. Кашпировский с интересов склонился над хозяй­ст­вом генерала.

- Так, так... интересно... А это что такое? У меня этого вроде нет... Все по­нятно! - он хлопнул генерала по животу. - Будем ремонтировать!

- Ампутировать?!! - ахнул генерал, и душа у него ушла в пятки.

- У вас что, еще и потеря слуха? - Кашпировский полез в сумку и вы­удил от­туда длинную отвертку и молоточек. Генерал затрясся.

- Эх, вы! Трясетесь, как овца! А еще генерал! - укоризненно заметил чудодей, но, смягчившись, добавил: - Не бойтесь, больно не будет, - и на­ставил отвертку.

Генерал закрыл глаза и стал вспоминать последнюю передовицу в “Правде”. Между тем Кашпировский, нащупав что-то, прицелился и не­сколько раз не­сильно приложился молоточком.

- Все! Порядок! Можете одеваться!

Адъютант помог генералу застегнуть ширинку. Кашпировский уселся за стол генерала и принялся писать.

- Будет работать, как часы, - говорил он между делом. - Вот вам га­рантийный талон. Гарантия на два месяца.

- А если он опять... того? - поинтересовался генерал.

- Гм... Ну, тогда зовите опять. Всегда рад помочь.

- Спасибо, доктор! Чем могу... того, отплатить? Ей-ей, за мной не за­ржавеет!

- Смазывайте почаще, тогда не заржавеет, - Кашпировский расслышал только последнее слово.

- Нет, доктор, я... Чес-слово! По гроб жизни! Благодарю за службу, - генерал во­время вспомнил, что он генерал.

- Вот когда убедитесь, что работает, тогда и благодарите.

- Всегда рад! Вы мне так помогли! Доктор, - генерал перешел на сви­стящий за­говорщицкий шепот. - Доктор, орден хотите? Могу устроить. Вне очереди! Бу­дете?

- Как вам будет угодно, - Кашпировский собрал инструмент в сумку. - Ну, раз­решите откланяться!

- Разрешаю! - генерал вытянулся по стойке “смирно” и отдал честь правой но­гой.

Генерал сдержал слово. Через месяц в обстановке особой торже­ственности и секретности вручили орден Чипа и Дейла третьей степени “За спасение утопающих”.

...Итак, мы остановились на том, что до ушей генерала донесся слабый звон.

Генерал с благодарностью вспомнил Кашпировского. С тех памятных пор будильник его ни разу не подводил (правда, вместо энуреза обнаружился простатит, но это уже мелочи), и работал, как часы. Чудодей, видно, был не какой-то там, дело свое знал на “отлично”.

“Пожалуй, орден третьей степени маловато будет, ведь всю мою семью спас от утопления”, - думал генерал. Но исправлять оплошность было уже поздно, ор­ден успели вручить, и оставалось только надеяться, что Кашпировский не обидится. Карасявичус одернул мундир и строевым ша­гом вышел в приемную.

Адъютант спал, положив голову на руки и присвистывая. Генерал щелкнул зубами - за неимением пальцев он всегда так звал адъютанта, когда тот находился в пределах прямой слышимости. Лейтенант мгновенно вско­чил, пригладил рукой взъе­рошенные волосы, спросонья надел фуражку за­дом наперед и отдал честь левой рукой.

- Привинти протезы, - сказал Карасявичус, стараясь не глядеть на это стыдо­бище.

Адъютант достал из шкафа протезы, вынул из-за пояса большой блестящий разводной ключ и принялся за дело. Вскоре оба генеральских протеза были прикру­чены дюймовыми болтами на надлежащее место. Гене­рал придирчиво осмотрел их и, не найдя погрешностей, наградил адъютанта милостивым кивком головы. Тот расцвел.

- Будут звонить, - генерал кивнул на бронетелефон. - Говори, что уе­хал в от­пуск, буду через десять минут. Понял?

- Так точно! - отозвался адъютант.

- Ну, бывай!

- Желаю приятного отдыха, товарищ генерал! - адъютант все распоря­жения на­чальства воспринимал всерьез и понимал буквально.

Карасявичус открыл дверь и вышел в коридор. В конце коридора была ма­лозаметная дверь, оббитая черным дерматином. С виду - дверь как дверь, только ручки кодового замка не гармонируют с обивкой, потому что зеленые, ну это уж от дурного вкуса. Но попробуйте выбить ее - ничего не выйдет. Металл, из которого она была сде­лана, не поддавался ни лазеру, ни автогену, ни плазменной горелке, ни даже кумуля­тивному снаряду. Это был своеобразный шедевр металлургии. Код двери знал только генерал. Даже адъютант, лицо, наиболее приближенное к Карасявичусу, и тот знал только две первые цифры, и то потому только, что генерал как-то проболтался, пе­ре­брав тормозной жидкости.

Карасявичус медленно набрал код и толкнул дверь. В помещении бешено замигала лампочка и заметался тревожный вой сирены. Генерал проговорил в микро­фон пароль - автоматика успокоилась, из стены высу­нулся объектив автоматической камеры, и факт посещения генералом дан­ного места был надежно зафиксирован. Гене­рал сунул палец ноги в дактило­скоп-идентификатор. Тот зажал палец и несильно заур­чал. Вскоре, после легкого укола в палец и мгновенного анализа крови на ДНК, аппарат отклю­чился, а из динамика на потолке раздался механический голос:

- Вы идентифицированы. Просьба после ухода сменить пароль в сис­теме опозна­ния. Всего вам доброго. Повторяю: вы идентифицированы...³

Внутренняя дверь распахнулась. Генерал повернулся к входной двери и принялся вращать штурвал кремальеры (его протезы новейшей кон­струкции позволяли производить и более сложные операции). Теперь никто не мог сюда прорваться. Сис­тема выдерживала даже прямое попадание Тун­гусского метеорита, что подтверждалось как расчетами, так и полевыми ис­пытаниями системы на Семипалатинском полигоне. Словом, это была един­ственнейшая и уникальнейшая в своем роде система, не имев­шая ана­логов в мировом системостроении. Самые светлые умы страны, а так же раска­яв­шиеся медвежатники ⁴ трудились над ней не покладая рук по зада­нию са­мого гене­рала не менее двух лет.

За раздвижной дверью находилась душевая секция и прекрасно оборудо­ванная уборная. Генерал берег ее, как зеницу ока. Даже послы из блока НАТО - и то были здесь далеко не все, а только самые чистоплотные, и то только после мытья рук различными спецсредствами, антибиотиками и спиртом и сверхбдительной микробио­логической проверки на чистоту.

В дальнем углу стояло чудо японской техники­ - ­суперунитаз “Queen”, имевший дистанционное управление, мгновенный анализ мочи и бортовой компьютер. Он не требовал туалетной бумаги - ее функции ис­полняла мягкая виниловая губка ⁵. Этот новейший унитаз был напичкан электроникой, был снабжен сенсорной системой подогрева сиденья и пере­ливался разноцветными неоновыми лампочками.

Чуть поближе стояло биде - тоже японское и тоже чудо техники, но попроще. Оно уступало унитазу по части автоматизации, но все же имело сенсорную систему подогрева воды, которую, по желанию пользователя, можно было ароматизи­ровать тем или иным дезодорантом - вкусы у всех разные.

В такой атмосфере прозаическая операция удовлетворения есте­ственных потребностей превращалась в сплошное удовольствие. Не хватало здесь только аппара­тов для получения сексуального удовлетворе­ния, но и они уже проектировались. Впро­чем, генерал в них не особенно нуждался, так как был женат и не был, как это сейчас модно, педерастом, но все же хо­тел завести такие устройства как ради престижа, так и вообще на всякий случай.

На противоположной стене, во всю ее ширину, раскинулся огром­ный плаз­менный экран. Путем простого нажатия кнопки генерал мог вы­брать любой фильм из обширной фильмотеки, посмотреть сводку ново­стей - как местных, так и всесоюзных, и, наконец, связаться с любым або­нентом в учреждении как по видеотелефону, только, конечно, с односторон­ним изо­бражением. По правую руку стояли факс “Canon” и ком­пьютер “IBM-PC XT”, оснащенный лазерным принтером, сканером, графопострои­телем (ос­тался с прошлых времен), и всякими винчестерами-сидюками ⁶. При желании изображение можно было перекинуть на настенный экран. Во­обще-то, этот компьютер предназначался для запоминания множества сверхсекретных данных и мгновенного ответа на любой вопрос - компетен­ция машины была всеобъемлюща, к тому же компьютер был подключен че­рез защищенную от несанкционированного под­ключения сеть к учрежден­ческой ЭС ЭВМ ⁷ “Ис­кра - 1101”, в ферритных ячейках па­мяти которой хра­нилась информация абсолютно обо всем. Но Карасявичуса не прель­щали все эти электронные штучки, да и не умел он толком со всем этим обращаться, поэтому мудрый “IBM” служил ему чаще всего для различных игр с трех­мерной гра­фикой, вроде каких-нибудь “Звездных войн”, до которых генерал был падок, как ребе­нок. Присосавшись к джойстику, как к банке варенья, он мог просижи­вать часами, круша направо и налево коварных космических захватчиков. Игры были несколько подкорректированы местными кори­феями от инфор­матики, так как проигрывать гене­рал не любил (а компьютер в поддавки не играет), и после каждого проигрыша устраи­вал во всем учре­ждении гран­диознейший шухер со шмоном. Измученных шухерами адъю­тант, у кото­рого постоянно изымали дефицитнейшие порнографические карты, как-то подметил стойкое соответствие количества учиненных шухе­ров и проигры­шей. Чуть не плача, он упал на колени перед местными про­граммистами и умолил их пере­делать игры в том смысле, чтобы генерал по­чаще попадал, а компьютер почаще оши­бался. Программисты, которые и сами немало по­страдали от разъяренного генерала, вняли мольбам несчаст­ного, разработали хитрый компьютерный вирус, запустили его в систему… И с тех пор у гене­рала после уборной всегда было хорошее настроение, а шухеры, к немалому облегчению всех сотрудников, прекратились.

Кроме уже упомяну­тых аппаратов, в помещении был еще умы­вальник - целая система сверкающих сереб­ром и золотом кранов. Золотые краны подавали воду горячую, серебряные - холодную. Кроме того, были еще краны для подачи соленой и минеральной воды, а еще один кран пода­вал зубной эликсир, по сравнению с которым “Coca-cola” казалась прокис­шим пи­вом. И над всем этим господствовало огромное венецианское зер­кало - подарок одного сподобившегося здесь побывать пентагоновского чина. Кстати, после посещения убор­ной рот у чина очень долго не закры­вался, и все, чего от него можно было добиться, было восторженное “All right!”. Когда же рот у него закрылся, а произошло это знаме­нательное со­бытие уже за океаном, на совещании в Пентагоне, он высказался в том духе, что если так живут простые советские генералы (а Карасявичус всегда пред­став­лялся как “простой советский генерал”), то Америке надо побыстрее рвать когти из всякой там североатлантической дребедени, и вступать в Варшавский договор. А кроме того, учинить на земле Нового Света проле­тарскую революцию. Впрочем, последнее положение своего доклада он вы­сказал уже не в Пентагоне, а в заведении со скромным и всем понятным без перевода названием “Crazy House”, куда его экстренно повинтили прямо с заседания. И правильно: нечего выдавать военные тайны!

Я не буду распространяться о прелестях душа, где струи воды били не только сверху, но и с боков, и снизу, о кафеле нежно-василькового цвета, которым была отделана душевая секция, о самогреющемся пластике стен и о светильниках скрытого освещения, которые заливали ровным све­том без теней все помещение, находясь в то же время неведомо где. Если я все это стану описывать, то наша повесть превзойдет по размеру “Войну и мир”, и Лев Толстой может отдыхать, а это не входит ни в мои планы, ни, надеюсь, в планы большинства читателей. Кроме того, зачем я буду травить себе душу чудесами, которые все равно никогда не увижу?

…Генерал встал, застегнулся - протезы были просто чудесными - и привел в действие механизмы унитаза. К слову сказать, кроме всех выше­перечисленных болезней, Карасявичус страдал еще и сахарным диабетом, почему и пользовался экспресс-анализом чаще, чем унитазом. Когда по жидкокристаллическому табло пробежал ряд цифр, генерал успокоенно вздохнул: содержание сахара, этиленгликоля и нитробензола в моче было нормальным. Он вышел в предбанник. Сзади опять полыхнула вспышка - недремлющая камера запечатлела факт ухода. Генерал пробормотал в мик­рофон новый пароль - над дверью загорелась зеленая лампочка. Он повер­нул тяжелый штурвал двери и отворил ее. Выйдя в коридор, он посмотрел на оставленный уголок рая, вздохнул и захлопнул дверь.

В коридоре стояла гулкая тишина. По всему длинному потолку, как по своду пещеры, струилась змейка люминесцентных ламп. Воздух был сух и прохладен, эрзац-персидский ковер под ногами - а ноги утопали в нем по щиколотку - был теплым и ласковым, что ощущалось даже сквозь бо­тинки. На стенах коридора были развешаны стенды и плакаты. Застеклен­ные, висели газеты - “Правда” и, почему-то, “New-York Times”. Пылилась старая стенгазета, которую время от времени, подстрекаемые генералом, выпускали молодые сотрудники управления, сдирая почти дословно статьи из наиболее читаемой в этих стенах газеты - “Красной Звезды”.

В дальнем конце коридора, в специальной нише, стояла трехмет­ровая копия мемориала из берлинского Трептов-парка. Там же, по соседству с каменным воином, всюду были натыканы старые знамена с порыжелой ба­хромой и лентами, на которых золотом было что-то написано. Одна из лент была почему-то траурная, и на ней было выведено: “Дорогому Лене от управления и сотрудников. Вечная память. Ура!!!”. Видимо, эта лента пылилась на знамени со времен похорон Брежнева. В другой нише, сделан­ной напротив для симметрии, в огромной дубовой кадке росла чахлая пальма. Эту кадку молодежь использовала в качестве пепельницы. Бедная пальма стоически переносила это безобразие, но в конце концов, из-за слишком частого переполнения кадки окурками, стала потихоньку засыхать. Это заметили, и стали поливать пальму раствором сильнейшего удобрения. Но несмотря на принятые меры, процесс засыхания хотя и прекратился, но вспять не пошел. Пальма навсегда утратила свой изумительно-изумрудный цвет, и стала какой-то пепельной. Пальма была финиковая, и кое-кто в управлении (не будем показывать пальцем, хотя это был генерал) всерьез полагал, что вот-вот - и на пальме созреют финики. Поэтому всем было предписано пальму уважать и не обижать. Но молодежи, как известно, пра­вила не писаны, поэтому кадка с пальмой по-прежнему страдала из-за пере­полнения бычками.

Ковер скрадывал шаги генерала. Он тихо прошел по коридору и открыл тяжелую дубовую дверь в приемную. Но, прежде чем войти, он бро­сил взгляд на соседнюю дверь, стеклянную. Там был буфет. Освещенный дежурным светом, он казался загадочным и таинственным. В этом неверном свете разносолы в витрине выглядели еще более соблазнительными. Гене­ралу пришло в голову, что неплохо бы и перекусить. В такое позднее время буфет, понятно, не работал, но дежурный буфетчик в чине старшего лейте­нанта находился при буфете круглосуточно, держа в боевой готовности миксеры и мармиты. Такой порядок был предусмотрен как раз на тот слу­чай, если кто-то останется в управлении на ночь. Но в этот раз в здании не осталось полуночников, за исключением адъютантов, дневального на тум­бочке, и банды вахтеров, вооруженных разнокалиберным оружием и авто­генным взглядом, способным просверлить даже дверь в генералов нужник, и самого генерала. Скука и сон витали по всем запутанным переходам, носи­мые ветерком от вентиляторов и кондиционеров.

Тихо, чтобы не скрипнула дверь, генерал просочился в приемную - очень уж хотелось ему еще раз подловить подчиненного на нерадивости. Но тут же раздался грохот отодвигаемого стула, и адъютант вскочил из-за стола - видно, не спал, подлец этакий, так как фуражка была надета пра­вильно, и честь он отдал согласно уставу. Видя, что распечь адъютанта на этот раз не удастся, генерал подошел к столу.

- Звонил кто-нибудь?

- Так точно, товарищ генерал, - сообщил адъютант. - Звонили только что.

“Так вот почему он не спал”, - подумал генерал, и спросил:

- Кто?

- Мужской голос, не представился.

- А ты?

- Сказал все, как вы велели, - обиделся адъютант. - Обещал позвонить еще раз, попозже.

- Ладно. Ты позвони-ка в буфет, пусть пожрать принесут.

- Слушаюсь! - адъютант щелкнул каблуками и поднял трубку теле­фона.

А генерал прошел к себе в кабинет. Но не успел он присесть в кресло, как раздался звонок внутреннего телефона - звонил буфетчик. Сон­ным голосом он поинтересовался, чего принести и в каком количестве, так как генерал забыл сказать адъютанту, чего он хочет. Генерал заказал гам­бургеры (“Биг-Мак” отдыхает - как по массе, так и по вкусу), крекеры, пару тарталеток с красной икрой на закуску, и два капуччино. Подумав, он решил про­явить заботу о подчиненном, и заказал еще два бутерброда с московской колбасой и два чая - для адъютанта. Буфетчик понимающе хмыкнул и от­ключился.

Вскоре в приемной снова загрохотал стул - адъютант приветство­вал старлея-буфетчика. Через некоторое время, в белом халате поверх ки­теля, буфетчик прошел в кабинет, вытянулся по стойке “смирно” и доложил. Генерал ответил “вольно”, и подозвал его к столу. Буфетчик подошел, по­ставил на стол принесенный поднос и сдернул полотенце. По кабинету рас­пространился умопомрачительный запах (Елена Молоховец со своей кули­нарной книгой может отправляться на пенсию…). Генерал тут же набро­сился на принесенные продукты, как голодный людоед на знойную блон­динку, и в ушах у него запищало.

Бутерброды с колбасой этому типу в приемной отнеси, - сказал он с набитым ртом.

- Так точно, отнесу, - отозвался буфетчик.

- Иди уж, досыпай! - к генералу явно вернулось хорошее настроение.

- Есть! - старлей повернулся и вышел.

А генерал продолжал насыщаться. Проглотив пару крекеров, он запил все душистым напитком со свежайшими сливками и уже собирался закусить бутербродом…

…И тут зазвонил телефон.