На Главную
Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное

 


        Евгений Минаев


        Ловцы жемчуга


        Сборник стихотворений




Евгений Минаев. Ловцы жемчуга. Иллюстрация


ACID-JAZZ
АМЕРИКАН ДРИ_М-16
ЛОВЦЫ ЖЕМЧУГА
ДЕТИ «ИНДИГО»
ДО СТА
МОЙ МАЛЕНЬКИЙ РАЙ

МЕСТО ДЛЯ ВОЗДУХА
НА ТРИ МИНУТЫ
ОНА УЖЕ НЕ ТА (ВЗЛОМ)
ПРИЗЫВАЮ ЛЮБИТЬ ВИТАМИНЫ
САМЫЙ НЕЖНЫЙ маньЯк
ТАБЛЕТКА ДЛЯ ОСЕНИ

 






 
 
 
 

      ACID-JAZZ


Дождь обычно играет джаз
на роялях моих подоконников.
Я не придал значения
пятнам на желтых листьях.
Я думал, их красит осень.
А оказалось – дождь.
Признаться, я не заметил
когда же он стал кислотным.
И все же с большим удовольствием,
через наушники окон
слушаю джаз. Acid-jazz.
Улица лезет навстречу
асфальта змеиной кожей,
под ноги стекает первым
до ручки оплавленный зонт.
Следом за ним,
за изъеденным влагой плащом,
слушая громкие маракасы,
на которых играют деревья
в паре с дождем Acid-jazz,
я растворяюсь.
Плыву. Растекаюсь.
Спешу через рельсов
                        седьмые струны,
играю на трубах ливневки.
Не медных, но все же трубах.
Импровизации прелесть…
В меня проникает с осколками
битых бутылок.
Им никогда не слиться
в единство утраченной формы.
Но я презираю нормы!
Мне надо скорее наружу,
чтобы успеть испариться –
подняться на главную сцену
скрипучего чердака.
Там за микшерским пультом
сидит музыкант и вместе
мы с ним обрушимся сверху
на город прохладной музыкой.
И в две дождевые руки
сыграем на подоконниках
знакомый всем Acid-jazz.

 
 
 
 

      АМЕРИКАН ДРИ_М-16


Оскалом невозможно-белым,
молочно-кокаиновым снежком
на деснах,
американская мечта
                  держала марку
перед лицом арабского ребенка.
Нежнее матери она
                  точила бритву
и вспарывала медленно живот
ребенку,
чтоб запихнуть в искомые пустоты
мак-чикен, капучино
                  и хот-доги.
Ребенок странно, не по-детски
                        улыбался,
в лицо миссионеру-педофилу,
назвавшему себя
                  воинствующим богом,
одевшим рясу цвета выжженного хаки,
солдатский шлем и пыльные ботинки.
Вздымая руки к небу,
            там, где в черном дыме,
осталось ровно 50
                        американских звезд,
он обещал ребенку, и в его лице,
всему народу,
большую, техногенную мечту,
взамен бумажной кукле,
«никому не нужных» сур исламских,
служивших ей и телом, и душой,
и спрятанной под мышкой у ребенка.
Мечта имела скорость исполненья –
150 счастливых раз в минуту.
Она была стройна своим калибром
и тихо обитала в магазине
волшебной штурмовой винтовки М-16.
Мечта должна дойти до сердца – это факт.
Ее присутствие фиксируется мозгом –
туда, само собой, контрольная мечта.
Осталось 28 вариантов
из тридцати – подайте материал!
Ребенок, широко открыв глаза,
такие черные, ведь в них глядит
                        задымленное небо,
ощупывал биеньем сердца обещанье,
не переведенное на родной язык.
С ума сходила кукла
                        от взрывчатки,
для гусениц American-Express

 
 
 
 

      ЛОВЦЫ ЖЕМЧУГА


                        Посвящается пятнице, 2-го декабря 2005 года
                        и Федерико Гарсиа Лорке


Где же вы, ловцы жемчуга?!
Сегодня, как никогда,
много ценной добычи.
На помутневшей глади
стекол оконных и форточных
дождь рассыпал жемчужины
холодными каплями влаги.
Я бы рад приобщится к их хрупкости,
ощутить пересохшими пальцами
недолговечность слез!
Но окно… заклеено на зиму.
Я оставлен до марта на дне,
в пещере, давно погубленной
геометрией белых стен.
Из глубины сознания,
чувствуя ил под ногами,
причесанный ровным паркетом,
наблюдаю, как мягко ложатся
жемчужины новыми брызгами.
А я… прирастаю кораллом
к стулу. Считаю икринки,
из которых, быть может, родится
сама красота океана?
Где же вы, ловцы жемчуга?!
В отличие от кораллов,
способные оторваться
от камня кофейной пружиной.
и устремится на поиски
красоты – как всегда недоступной.

 
 
 
 

      ДЕТИ «ИНДИГО» *



                        * термин, определяющий детей нового поколения.
                        Личностей всесторонне творчески развитых, любящих жизнь.
                        Они воплощают в себе надежды и лучшие амбиции старшего поколения
                        на будущее нации.


Дети «индиго» идут
                  по стране,
дружно звеня клинками,
в последний крестовый поход
за переменами в жизни
к «лучшему, доброму, вечному».
И если им хватит силы –
в зубах остроты,
                  твердости хватки –
превзойти своих учителей,
растворить в желудочном соке
высоких стремлений
полученный материал –
узоров персидских ковров
и матричных цифр,
связанных нитью в единый
                        орнамент,
дети цвета «индиго» докажут,
оправдают тяжелые латы
- воинственный блеск -
возложенных нами на них
агрессивных надежд,
с претензией новой касты,
иных поколений героев.
Учитель должен упасть,
к ногам своих учеников
смятым стаканчиком
                  разовой тары,
выпитый ими до дна.
Пронзенный мечом,
вложенным в детские руки,
социологией масс.
Совершенство диктует –
пиши на клинках,
раскаленных ударами книг,
воспаленного интеллекта.
Цель одна – совершенство –
в пути бесконечном,
крестовом походе навстречу ему
(возможно по кругу?)
дети «индиго» должны
стать лучше их научивших,
иначе… Дети надежды
выцветут в серый,
                  промышленный цвет
шахтерской зимы.
Станут, как мы,
утонут в песках наших будней,
не способные обратить
их в воду цвета «индиго».

 
 
 
 

            ДО СТА


Сегодня на остановке,
среди коросты объявлений –
паспортов на ненужный хлам –
я впервые увидел старость.
Две сумки набитые туго
тащила она с собой,
ковыляя к свободной скамейке.
Сидела со скрипом неровных,
рассохшихся в деле полов.
Из сумки достала яблоко –
зеленая, сочная молодость,
неспелая, кислосладкая,
текла по губам растрескавшимся,
целующим только в лоб.
В агонию раннего яблока
вонзали усталые десна
протезы зубов из пластмассы.
Старость мучила яблоко,
ковыряла в зубах ногтем,
обломанным тысячи раз
остриженным ровно столько же,
извлекая из плотных щелей
рваную, нежную кожу,
готовую прежде сражаться
за право налиться зрелостью.
Старость не знала пощады,
как не знал благосклонности к ней
пыльный поход через Дни
монотонных, «цветочных» рождений.
Загаром коричневым пыль
въелась в грубые трещины пяток,
свисающих с задников шлепанцев,
стоптанных жизнь назад.
Запах старости очень медленно,
но уверенно пробирался
по набитой людьми остановке
от угла и к другому углу.
Запах книг, подцепивших на полках
желтый диагноз Боткина,
запах лекарств, и уколов,
разлитого чая, коричневой пленки
на чашке со стертым рисунком.
Запах неубранных комнат,
нестиранного белья,
пропахшего сальной кожей.
Запах брошенных впечатлений,
слежавшихся пылью на старом,
колючем, как прежде, пледе.
Одиночества смрадный запах,
посаженных в яму
                  с самими собой,
стариков. Откуда выходит
один только провод
сети телефонной наружу –
в мир исчезающих внуков
и занятых ими детей.
Отдушка, где брошенный винт,
иссушенный ржавчиной,
                  съевшей резьбу,
склонен себя
                  питать новостями,
подключенный к их аппарату
искусственного дыхания.
Его грязный, токсичный воздух
шевелит ленивый сквозняк
в мир, где когда-то вкручивал
этот винт себя в стены любые.
А теперь может тешить несмело
свои ночи без сна и покоя
горсткой придуманных
                        воспоминаний.
Запах сна – он один из многих,
давно и успешно забытых.

…Огрызок неспелого яблока
полетел на трамвайные рельсы –
старость не знала пощады,
утоляя свой вечный голод.
И на той остановке, где каждый
клочок, миллиметр, лоскутик,
пропах невыбитой ветошью,
я понял – нет, не хочу
вожделенного остальными,
коварного долголетия.
Достаточно быть счастливым,
довольным судьбой и собой.
И если представиться выбор,
я соглашусь
без минутных сомнений,
принять эфтаназию сердца
во время оргазма,
во время минуты блаженства,
чем в зассанных мною пеленках,
дожив до ста одного.
Долголетие – наказание!
Смерть не ждут на кровати,
как доктора на дом.
Смерть должна быть случайна,
как взгляд незнакомки в толпе.

 
 
 
 

МОЙ МАЛЕНЬКИЙ РАЙ


Под моей правой рукой
взорваны сочной зеленью
потные джунгли Африки
после сезона дождей.
Между пальцев моих крадутся,
как между стволами деревьев,
прайды голодных хищников -
слизывают бесшумно
страх убегающей жертвы,
осевший невидимой влагой
на кончиках их носов…
Под моей левой рукой
бурлит пеленою брызг,
роем прозрачных пчел,
холодный на вид водопад,
подбираясь к моим ягодицам
любопытной змеей реки.
Навалилась на острые горы
моя гнутая за день спина –
позвоночником, как языком,
хладнокровного земноводного,
лижет «пломбир» с вершины –
(со дна перевернутой чашки)
уснувшего Килиманджаро.
Я затылком рождаю тепло,
жарю в небе желток «глазуньи»,
под который ныряют птицы,
стружками черного перца
в синеву белкового неба.
Они покидают гнезда
под мышками у меня…
Я расправил над миром руки,
и вытянул с наслаждением
ноги в длину дорог.
Я рождаю тепло в этом мире,
я владею и небом, и солнцем.
Вы скажете: ты – не Бог.
Я отвечу: конечно, я бог!
Я бог…
Кичеватого баракана.
Дешевого плюша с узором,
из Африканских мотивов…
Я бог любимого кресла
с вечера до полуночи
(если не выходной).

 
 
 
 

    МЕСТО ДЛЯ ВОЗДУХА

                  (срочный заказ)



В этом городе трудно дышать.
Не хватает давно кислорода.
Мне. И моей половине -
той, что в сухой заморозке.
Воздух. Его вытесняет
каждый новый, убогий предмет:
клещом уцепился за тело больное
- Новый рекламный щит -
с однополой любовью до смерти
девушки и сигареты…
Приветы
по радио в никуда,
в раскаленную глубь кирпичей
улетают неслышно искать,
чтоб никогда не найти
никого. Только шею сломать
                              о стекла.
Пыле-звуко- и влагозащита
на пути к заскучавшему сердцу,
утонувшему в суетном соке
засоленным помидором,
прижатым к неровным стенкам
грудной трехлитровой банки.
Снежная плоть ледяной чистоты,
кристально-прозрачного вздоха,
грудь разводящего на половины
иногда только снится…
Вслед за поллюцией.
Точка.
В этом городе мне не дышится.
Набиваю карманы воздухом:
два по бокам, а двое – в груди.
Но, увы…
Дырявы мои карманы. Воздух уходит.
Тот, что еще остался,
пыльным, туберкулезным,
беспомощным, жалким калекой
бродит по улицам тихо,
простирая костлявые пальцы
в норы чужих носов.
Каждый день попадать
под колеса.
С органикой наизнанку – плестись
по небесным кафешкам,
выдувать из высоких чашек,
сложенных в форме труб,
дым консистенции ваты.
В печках гореть. Выживать.
Падая с неба – ползти по центральным
по сути провинциальным
улицам. Улочкам.
Переулкам-проспектам,
забитым венозной
                  кровью людей.
Чтобы одновременно,
каждую долю секунды
разрываться гранатой осколочной
на бесконечные выдохи-вдохи.
Мне осколков его не хватает!
Слишком крохотные они -
                              взгляни.
Этот воздух себя изжил,
ему нужно родится вновь.
А, возможно, в технической колбе
клонировать воздуха прежнюю,
чистоту из дразнящих снов?…
Наводнить его клоном улицы.
Или же город стереть
с памяти старого воздуха.
Отечному телу ветра
                              нужен простор…
Вздор!
Просто трудно дышать.
Пролейте мне на одежду
самого лучшего воздуха:
горного, чистого, светлого,
свежего до мурашек!
(Давно собирался очнуться).
Облейте меня – я плачу!
Среди новых, стекло-бетонных
                                    предметов
Быстро кончается место.

 
 
 
 

      НА ТРИ МИНУТЫ


Ты прекрасна – вся в белом
(прекрасна во всем,
                  но особенно в белом),
в золотом ожерелье на шее –
великолепный ампир!
Первые три минуты.
180 секунд.
Три десятка затяжек.
Пара блуждающих взглядов.
Несколько фраз,
и столько же мыслей
рождаешь в моей голове.
Ты прекрасна вся в белом,
первые три минуты.
Развеяна пеплом по ветру
потом. Растоптанной искрой,
брызнувшей об асфальт,
угаснет твоя голова,
без признаков жизни,
ушедшей следом за дымом.
Я выпил ее по капле.
Зная, что жизнь, иногда,
рождает и смерть.
Но ты все равно остаешься,
той, что хватает на быстрые,
долгие, разные,
неизменные три минуты.

 
 
 
 

      ОНА УЖЕ НЕ ТА (ВЗЛОМ)


                                    For Т. Ш.


Она уже не та – мой прежний логин
не подойдет
                  для входа в интрасеть
ее хитросплетенных чувств,
архивов многотомных мыслей.
Мы программируем задумчиво друг друга
на разных абсолютно языках -
их кодам не сойтись в финальной точке.
Не скомпилировать в рабочий материал
то, что повисло в воздухе нагретом
набором звуков мимолетных слов,
забитых в память сенсорами слуха.
За чашкой кофе… Если смотришь сверху,
похожей на горячий мини-диск,
губами пишем на его доступной кромке,
лишь нам понятные форматы WAV.
Две жизни. Две истории игры.
Сценарий пересекся в странной,
                  обоим не понятной RPG –
где август полиняла почти в сентябрь.
За пару лет – ни запаха, ни цифр,
                              ни паролей.
Момент игры, увы, не сохранен.
Система чистит файлы папки Temp.
Процесс, который стоит тормозить,
настойчиво обнюхал каталоги,
где я хранил зеленый огонек
                              коннекта
ее больших, кошачьих, странных глаз.
Где я хранил ее горячей,
                        влажной кожи
большие отпечатки на своей…
Где я хранил электрику
                        ее прикосновений,
изменчивых до хищной остроты.
И музыку редчайших слов,
неподдающихся оценке ювелира.
Где я хранил длину коротких платьев…
Меня дразнивших, тормошивших ветром.
Система чистит «мусор», чтобы жить.
Невидимый двухжильный кабель
                              нашей связи
разрезан лезвиями евнухов-дверей,
разорван поездом. Расшит мобильной трубкой.
Спустя каких-то миллион минут,
она уже не та,
хотя сейчас мне кажется такой же,
как в ту минуту….
которая не кончилась во мне.
Или нашлась некстати.

 
 
 
 

ПРИЗЫВАЮ ЛЮБИТЬ ВИТАМИНЫ

                        (не зря!)



Есть витамины полезно.
Крайне необходимо
для жизни,
пассивной или активной.
Вовремя их глотать,
проталкивать глубже в желудок
сочной, мясистой травой.
Пытаясь оконной замазкой
заделывать дыры
в проязвленной атмосфере,
где раны размером с горы,
и острый перитонит.
Знаю, любой организм,
со свойственным фетишизмом,
по зернышку, по крупицам,
как яды, так витамины –
без разницы собирает.
Ласково их бережет
в самых далеких глубинах,
чтобы в конце поездки,
ложась в дубовый СВ и
продолжая движенье,
выдать козырные карты.
Черви возьмут свое,
но в остальном
- хвала витаминам! –
почва удобрится кальцием,
азотом, быть может, магнием.
И над вагоном метро
робко пробьется
                  сквозь крышу из глины
тоненькой стрелкой цветок.
Ему витамины нужнее.
Они ему пригодятся.
И если он выбьется «в люди»,
Заняв свое место под солнцем,
выше всех остальных,
мы похвалим тебя за диету,
пассажир, ускользнувший в метро.
Ты не зря прожил свою жизнь!

 
 
 
 

      САМЫЙ НЕЖНЫЙ маньЯк



                        For М.М.


Ты делаешь меня маньяком –
                        самым нежным!
Я выращен тобой в пустой пробирке,
отлитой из улыбок белых птиц,
слетевших с губ кроваво-красной влаги,
налитых жемчугом заката и вина.
До паранойи я люблю и ненавижу
зеркал бесстрастную, изменчивую гладь,
где вместо глаз своих избитых
                              до мешков,
бессонницей…
опутанных корнями красной смуты,
я вижу отражение твое
и рвусь к нему, сквозь боль разбитых пальцев.
Я каждый день охочусь на тебя,
ищу в себе твой запах Парфюмером,
и отыскав на пальцах лишь намек –
(на них еще горит прикосновенье!)
его в подвалах памяти храню,
усерднее, чем Коллекционер.
Я сам себе Де Сад, и ты мне стала плетью.
Из бархатистой кожи нежных рук,
способных стать веревкой и петлею.
Я самый нежный до диагноза маньяк,
принявший яд. Готовый отравится –
пусть только выступит на теле
                              – на твоем –
слизну его с улыбкой фаталиста.
Меня не остановят 220,
проникших через кресло в тело вольт.
Они уже давно во мне блуждают –
Осиной фабрикой съедают изнутри.
Я сам себе маньяк и инквизитор,
нашедший свет, и утонувший в нем
с надеждою на скорое спасенье.
Ты, жертва, снова даришь мне разгадку
к секретам неба, мертвого давно.
Ведь свет от звезд назвали только эхом,
когда-то вспыхнувших – исчезнувших затем
погибших пулевых, на глаз, отверстий.
Ты новое и чистое рожденье!
Я на тебя охочусь и на свет,
которым наполняешь раны неба,
тем самым не давая мне уснуть.
Иду по следу – телефонному – простому.
Мне губы стали кухонным ножом.
Мне сердце стало ржавым молотком.
Глаза мне стали острыми краями,
стекла, разбитого, как водится, на счастье,
и мысли циркулируют пилой…
Но каждый раз, приблизившись к тебе,
на расстоянии дыханья вкуса мяты,
на расстоянии кристалликов ванили,
и блеска свежевыпавшей росы –
я вновь и вновь удары наношу
оружием из тех,
мной раньше перечисленных запасов,
и чищенный, как спелый апельсин,
как прежде остаюсь набором долек
в твоем собрании маньяков
                        самых нежных.

 
 
 
 

  ТАБЛЕТКА ДЛЯ ОСЕНИ


(Посвящается городу Николаеву)


В нашем городе – без изменений.
В нашем городе все по-прежнему.
Даже осень грузит обыденность,
и она, я заметил, часто
уже не приходит вовремя.
Сама по себе флегматичная,
эта девушка в красном и желтом,
не выдерживает испытаний
даже яко бы свежей прессой.
Ведь газеты из года в год,
тот же набор новостей
продают по сходной цене.
А события, в свою очередь,
повторяют сами себя.
По привычке, усталая осень,
кое-как пытается петь,
тихим шепотом Норы Джонс
в утренних репетициях
скорых, вечерних дождей.
Эта девушка самоотверженно
наследует Сару Брайтман,
желая добиться прозрачности,
как в голосе у певицы.
Но пока только черный чай
стал вкуснее и горячее.
Пока только плед перестал
быть колючим, как месяц назад.
Полупьяная осень в отчаянии!
Огорченная дымом не верит –
ей у нас не предвидится Emmy!..
И чувства без яда попсы.

                * * *

В нашем лучшем, цветущем городе,
в краю мастеров-корабелов,
она, в последнее время,
не рискует гулять одна
ночью по темным улицам.
Боится атаки художников,
норовящих напасть неожиданно –
истыкать своими кистями,
ее обнаженное тело,
в самых известных местах
на бумаге, холсте и картоне.
Чтобы родились клоны -
ненужные распечатки
в оболочке искусственных слов
о высоком, южном искусстве….

                * * *

Осень в одежде хрупкой
скрывается на окраинах
мертвых спальных районов.
Тем временем ее ищут
местные банды поэтов,
желающие вдохновения
                  чудесного молока.
Поэты кончают рифмами
о самом прекрасном городе,
о самых чудесных красках,
разлитых на мокром асфальте.
О любви и нелегкой жизни,
похожей на piece of shit,
Умудряясь еще содрогаться
при словах Гавно или Х*й,
как от выстрела из пистолета
и судебного приговора.
Молодежь непростительна стара
в свое совершеннолетие.
Ее свежую кровь поглощает,
в шоколадках гематоген
самый лучший на свете город,
где Союзы известных личностей
причислены к лику святых!
Где по-прежнему, под гитару,
стонут барды о вечном покое,
где историки с пеной у рта
готовы помножить на ноль
любого, кто не поверит,
что здесь родился Гомер,
что Ольвия – это the best,
и вообще она всеми рулит.

                * * *

На осколки разбитая Осень,
подтверждая диагноз врачей,
о навязчивых состояниях,
выгрызает таблетку нужную
из рук незнакомого негра,
в очках и плаще из кожи.
Осень ищет реальность новую,
если город, забытый временем,
уже обнаружил свою.
 




 

 


Рассылки Subscribe.Ru
Подписаться на NewLit.ru

 
 
 
 
 
  Интересные биографии знаменитых учёных, писателей, правителей и полководцев
 

 

Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
На Главную
  • При перепечатке ссылайтесь на NewLit.ru
  • Copyright © 2001 – 2006 "Новая Литература"
  • e-mail: NewLit@NewLit.ru
  • Рейтинг@Mail.ru
    Поиск