Вчера я стоял в очереди

На станции переливания крови,

Когда мне сказали,

Что у меня не возьмут кровь,

Потому что я не местный.

Я обрадовался, обрадовался животно,

А ещё понял, что тело наш бог,

А ещё я убедился воочию

Сколько людей лучше меня.

Тело боится высокого порога смерти и всё.

И всего, что с этим связано,

Без рассуждения, это рефлекс.

Рассуждение, созерцание, улучшение

Наступают потом, когда не страшно.

Я буквально вспомнил себя,

Детство, юность,

Главное ощущение, впечатление себя в мире.

И понял, что главное сейчас ломать себя.

Это совсем не философский вывод,

Это, скорее, позднее мужество.

Тогда увидишь, что всё спокойно,

И зона, и община, и малодушие, и мужество,

И подставляться, и подставлять.

Просто немного побледнел, как сказал сын женщины,

Для которой я хотел сдать кровь,

Соседки мамы по палате,

У которой опухоль на матке

И её сегодня будут оперировать,

А полгода назад была опухоль в толстой кишке.

Надо было, чтобы сдали десять человек по четыреста грамм,

Ей нужно было перелить четыре литра крови.

Просто я холодный,

Ах, как я узнал себя за это лето.

Только ради этого стоило ехать на Соловки и в Мелитополь.

Я слабый, кокетливый и припадочный,

Не тёплый и не горячий,

Скорей, играющий горячего.

Будь моя воля, я бы так и остался звездой,

А не прыгал сюда в этот сплошной животный страх смерти.

А ещё я понял, насколько я дальше

После папы и мамы.

Что мама моя

Капризный, брезгливый и нетерпимый человек.

Я так говорю не потому, что устал за ней ухаживать,

А потому, что внутри себя

Она другая, она как в тумане, как в дыме или в воде,

Опустошённая.

За этим стоит тысяча лет терпения

И сто лет строительства

Царства божия на земле

Народа, который последний был призван,

Пока ещё шла речь о народе.

Кто бы потащил на себе всё это нагромождение истории,

Которое можно назвать очень сложно:

Цивилизация, культура, империя.

А можно очень просто: подстава.

И здесь я опять вернулся на свой круг.

Те парни, которые стояли в очереди,

Они лучше меня, как ни глупо это звучит.

Потому что всё спокойно,

Не слабо, не кокетливо и не припадочно.

Я так говорю не потому, что презираю себя.

Конечно, я не люблю себя, но от себя нельзя отказаться.

Я это не художественный экзерсис. Я это страх смерти.

Потому что, чем неистовее прыжки от неё в стороны,

Тем отчаяннее погоня.

Марина или Двухжильновна, как я литературно скокетничал,

Лучше меня, потому что спокойнее.

Это значит, что страх смерти,

Вернее, его преодоление

Ей достались в наследство от папы с мамой,

А не как у меня, в моём колене его

Ломать или затусовывать.

Но этого я уже не могу, раз я понял, в чём моя болезнь.

Горлов или Демидролыч, Миша или Индрыч,

Оля Сербова, вечно влюблённая в нового мужчину,

Который оказался человеком,

То есть целым миром, целой бездной,

Какое открытие.

Которого, разумеется, надо вытаскивать

Из собственного дерьма, не хуже сдачи крови удовольствие.

Эти ребята в очереди, которые какие угодно,

Тусовочные, нигилистичные, не думающие,

Но главное, что они спокойные.

Мама всегда теряла сознание,

Когда у неё берут кровь

Или что-нибудь в этом роде.

Папа всю жизнь сдавал кровь,

Будучи медицинским работником.

Мама со злости разорвала

Все его дипломы после смерти.

У них вообще свои отношения

С болью и даже со смертью,

Они гораздо больше клан,

Чем другие люди от этого.

Я про врачей, медсестёр, санитарок и нянечек.

Ну, может быть, только меньше военных,

Которые, вообще, профи по части подставиться.

Я имею в виду настоящих военных,

А не те толпы полууголовных, полуподъездных животных,

Которых подставили без их на то воли,

Которые назывались советской армией.

Папу я совсем не помню,

Какая-то тёмная история,

Что папа был наркоман,

Рассказанная мамой,

Когда я первый раз заболел падучей

В тридцать пять лет.

И мои смутные воспоминания каких-то припадков,

А ещё чего-то спокойного, как у тех парней,

Чего я был абсолютно лишён с самого начала.

С каких-то пор мне это стало дороже,

Чем всё остальное.

С самого начала я был какой-то запуганный

И обе бабушки, что русская, что болгарская,

Водили меня к местным знахаркам,

Благо, что болгарская была ею сама.

Дело совсем не в перемешанной крови.

У половины народонаселения тогдашней империи

Была ещё круче замешана кровь

На противоположных верах и обычаях,

Которые ведь в крови.

В её физическом строении и химическом состоянии

Белка и протеина в плазме.

Мой гипотетический читатель,

Про белок и протеин я блефую,

Для меня это почти то же самое,

Что дымок и кофеин.

«Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь»,

вовремя поняв, что дело вообще не в этом,

а в том, что как ни намешана кровь

и как ни нашпигованы мозги

всякой хренью вроде гипертрофии и амнезии,

от которых по большому счёту польза понт.

Потому что главное решение вообще в стороне

От так называемого знания.

Что его спокойная усвояемость

Наступает потом, когда принято решение.

Вот именно для этого отцу и нужен был наркотик,

Если он был, а не просто, инфаркт миокарда,

Как у Марининого отца.

Только у него не дойдя несколько шагов до подъезда,

После службы заехал на новоселье к другу,

А у моего во сне.

Чтобы всё время подставляться, по крайней мере,

Как я это понимаю через себя.

Что мне, слабому, кокетливому и припадочному,

Чтобы не возненавидеть себя,

А следовательно, не презирать

Весь мир, всю жизнь, всех людей, включая Бога,

Нужно всё время быть в припадке.

Так я выберусь,

Потому что ни слабость, ни кокетливость не подходят,

Когда ты прячешься от себя, Бога и своего страха смерти

За собственную тень или играешь сильного.

Для этого я придумал вместо иглы писание, литературу.

Такое разбирание обстоятельств и событий жизни,

Когда ты всё время видишь Бога,

А следовательно, знаешь как надо.

А дальше скорей надо сделать как надо,

Припадочной энергии на это хватит даже у слабого меня.

Приблизительно такие мысли или около того

Колотились в моей голове, когда я стоял в очереди

Среди спокойных юношей на сдачу донорской крови.

Всё как всегда было страшно обыденно.

И качок непосредственно за мной тихо матерился,

Что сестра слишком много болтает

И слишком медленно отпускает.

Разговоры про льготы, горячий чай, вино в кафе «Смак»

И семнадцать гривен в этой местности

Просто смешны в наше время.

Просто, кажется, никогда я не был так близко.

Не от истины, нет.

К чёрту эти рыбьи плаванья в водах истины,

После которых рождаются только научные данные,

Как аборты после подростковой любви.

Никогда я не был так близко от правдивого рассказа,

Как я переставал быть слабым, кокетливым и припадочным,

Который я пишу полжизни.

Но кровь не взяли, у неместных кровь не берут.

И сразу стал слабым, кокетливым и припадочным,

Каким не был с тех пор, как дрался с подростками

На Монастырском причале на Соловках,

Что они сказали, «не ссыте», на моих жену и дочь.

На себя бы я снёс, просто бы втянул голову в плечи

И сделал вид, что задумался или не слышал.