На Главную
Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное

 


        Василий Вялый


        Путешествие из Краснодара в Москву


        Рассказ






Междоусобные войны признаются вредными, а распри литературные также отвратительны, как и мелочны.

 

              Екатерина II



Иллюстрация. Автор: Артемий Лебедев Было начало декабря, и стояли на редкость непогожие дни. В низком промозглом небе собирался снег, лохматые серые тучи нахально цеплялись за верхушки голых тополей. Вверху уже вились крупные снежинки, но до мокрого асфальта они добирались лишь холодным дождем.

Моя умеренно-одинокая жизнь и раньше протекала без излишней стремительности: неспешная работа с керамикой, унылые застолья без особых последствий, изредка женщины, а сейчас и вовсе провисла. Писал мало: личная жизнь вошла в некоторое сотрудничество с творческой. Несколько дней кряду я безрезультатно нависал над листом бумаги или монитором компьютера, беспокоя последний лишь посещением порносайтов. Можно порассуждать о гормональной природе вдохновения, но как-нибудь в другой раз. На улице мерзко и зябко – кому из друзей захочется в такую погоду тащиться ко мне через весь город . Заоконная снежная круговерть была сродни моим мыслям – сумбурным, разобранным, противоречивым. Извечный русский вопрос «что делать?» и надо ли писать, прочно завис в притихшем пространстве комнаты. Другой вопрос – «почему я пишу» зачастую оказывалась тупиковой для моего понимания. Невероятно сложно кому-то это объяснить. Еще труднее вообразить, что кому-то это будет интересно. Торжество маниловщины нарушил телефонный звонок. Поэт Виктор Домбровский – председатель краснодарского краевого отделения российских писателей – сообщил, что я победил в творческом конкурсе прозаиков и приглашаюсь в Москву на всероссийское совещание-семинар молодых писателей, где, возможно, буду принят в ряды Союза писателей. Безусловно, я проникся духовным величием момента, не забыв осведомиться о более практических аспектах творческой командировки: сколько надо брать водки и, главное, как я увезу с собой такое количество? И есть ли в подмосковной Малеевке, – писательском доме творчества, где и будет проходить литературный форум, – ларьки с предметами первой необходимости, например, контрацептивами? Скажу прямо, ответы уважаемого председателя по интересующим меня вопросам откровенно разочаровали: водка и даже презервативы, скорее всего, там не будут востребованы. Во всяком случае, до окончания совещания. Не могу удержаться от соблазна, тем самым нарушив и без того ветхую композицию произведения, чтобы не сказать, что устрашающие ответы будущего шефа оказались на значительном удалении от истинного положения вещей – вышеупомянутые предметы, пусть косвенно, но всё же приняли достаточно активное участие в формировании современного литературного процесса. Далее Домбровский сообщил, что брать с собой необходимо лишь свои книжки, да еще не попавшие в них рукописи, а главное, свой дух – решительный и самодостаточный. Чем Виктор Алексеевич мотивировал свои предположения относительно моего духа, для меня до сих пор остается загадкой. Тем не менее, поезд на Москву отходил через двенадцать часов, и надо было успеть подготовиться.

Судьбу мою в целом трудно назвать удачной: в космос не летал, Ниагарский водопад не лицезрел, в моем относительно скромном арсенале любовных побед пока не было ни одной афроамериканки. Даже на велосипеде, как оказалось, я езжу весьма посредственно: на прошлой неделе возле магазина сбил участкового милиционера. Оба отделались довольно легко – совместным трехдневным запоем. И вдруг такая честь! Лишь факт, что я смогу общаться с известными российскими литераторами, заставлял пересмотреть отношение к не балующему меня до сих пор року. На творческую же судьбу было грех жаловаться. К тому моменту у меня уже было три книжки, неоднократное лауреатство в конкурсах, публикации в литературных изданиях. Существует версия, что угодить в «толстый» или иной литературный журнал, – при, естественно, приличном исполнении, – есть совпадение точки зрения главного редактора и автора. Нащупать же концепцию в некоторых изданиях довольно непросто; наверное, это неплохо, когда журнал перестает декларировать свои литературные пристрастия – максимальную приближенность к жизни, но отстраненность от литературной реальности. Опять же: никто не говорит, что это плохо – просто таково положение вещей.

Кроме меня Кубань на семинаре представлял краснодарский писатель-фантаст Игорь Ясинский и поэт из Новороссийска Владимир Беляев. До этого мы не были знакомы лично, но о творчестве друг друга слышали. Собственно, ему, любимому, и были посвящены все тридцать часов пути к первопрестольной. Был еще один связующий компонент, который объединял и более разобщенные социальные слои. Но, не много: бутылки три-четыре. На всех, разумеется. К концу путешествия мы уже сошлись в едином мнении, что благополучно закончим жизнь нобелевскими лауреатами, но даже если по некоторым субъективным причинам этого не произойдет, то наш бесспорный талант никуда не денется. Ведь, как известно, его даже не пропьешь. Почему-то именно этот фактор радовал особенно. Также вспомнили, что талант ребенка образует страсть мужчины; мы так надеялись, что наши папы были неистовы в любви. Прочь улыбки – без честолюбивой самоуверенности не стоит браться за перо.

Столица встретила жуткой – по южным меркам – стужей: восемнадцать градусов ниже нуля. День клонился к закату, стремительно уступая место ещё более холодной ночи. В Союз писателей на Поварскую мы уже не успевали, и пришлось вспоминать столичных знакомых, у кого бы можно было приклонить на ночлег голову. Несколько моих университетских сокурсников приумножали в белокаменной значимость изобразительного искусства, причем, весьма успешно, но встреча с коллегами-художниками грозила невероятно хмурым похмельным утром. Мы допускали мысль, что после жанровых общений кубанская делегация едва ли смогла бы самостоятельно передвигаться в пространстве. Ответственность – великая вещь! Но, как бы то ни было, кров в эту морозную ночь был необходим. Вдруг я вспомнил о своей давнишней знакомой, перебравшейся на постоянное место жительства в Москву. Она была медиком, и ее брат организовал в столице фармацевтический бизнес. Уж не знаю, что они там изготовляли, но, насколько мне известно, семейное дело процветало. На моем мобильнике был телефонный номер Евдокии, – именно так звали мою знакомую, – и вскоре, после моего убедительно-жалостливого рассказа, эскалатор опускал нас в гулкое чрево метрополитена. Ехать нужно было до станции «Новозаводская». Организованный хаос подземки суетно шевелился перед нашими глазами. С невозмутимой дерзостью провинциалов, цепляя сумками, не успевших увернуться аборигенов, мы сновали от перехода к переходу. С праведным негодованием, с чувством абсолютной самодостаточности они одаривали нас презрительными взглядами. Безусловно, это некое упрощение – говорить об этике или отсутствии таковой целого мегаполиса, но, думаю, нет существа более обидчивого, более язвительного и злобного, чем несостоявшийся москвич. Сфера деятельности не столь важна – будь это спорт, бизнес или, предположим, литература.

Тем более, внешность наша мало чем отличалась от окружающих и, на мой взгляд, предполагала даже некую элитарность. На мне была коричневая дубленка, потертые джинсы и почти новые китайские кеды. Бутиковый ансамбль дополняла моя неизменная спутница – темно-синяя фетровая шляпа, матовый оттенок которой подтверждал, что служит она мне верой и правдой круглый год. На элегантном сером пальто Володи не хватало одной пуговицы (пристало ли поэту обращать внимание на подобные мелочи?), из под красной вязаной шапочки непокорно выбивались смоляные кудри. Однако в изысканности всех превзошел Игорь Ясинский – фантаст, всё-таки!

Полы потертого кожаного пальто, отпугивая прохожих, развевались, словно огромные черные крылья. На ногах писателя красовались невнятного цвета яловые сапоги, а на голове была надета несколько полинявшая армейская шапка. Смею предположить, что именно из-за Игоря, вернее, из-за его сходства с кавказцем, на каждом переходе нас останавливал милицейский патруль. Убедившись в подлинности наших документов, блюстители порядка, как правило, еще долго смотрели нам вслед. Вероятно, на их взгляд, мы были неуютны для окружающих и уж совершенно непригодны для столичной приличной жизни.

Так или иначе, вскоре мы вышли на нужной нам станции и быстро отыскали дом, в котором жила Евдокия.

– В таком виде вы собираетесь покорять Москву? – прыснула в ладошку отрывшая дверь хозяйка квартиры. Двусмысленного, к тому же сомнительного юмора никто не понял и, недоуменно пожав плечами, мы вошли в ее жилище. Евдокия быстро накрыла на стол. Не прикасаясь к пище, мы молча сидели и поглядывали друг на друга.

– Ну, чё? – первым, как водится, не выдержал поэт.

Вздохнув, Ясинский достал из дорожной сумки первую бутылку водки.

 

Проснулся я от какого-то шума. Нехотя открыл глаза и увидел, что Беляев и Ясинский, мешая друг другу, собирают с полу свои разбросанные рукописи – скорее всего, вечером декламировали. Жутко болела голова. Инстинктивно я хотел притронуться к ней, но рука не послушалась. Неужели парализовало!? Как же я писать-то буду? А пить? На лбу выступила холодная испарина. С испугом я взглянул на свою верхнюю левую конечность. Чему-то улыбаясь в сладком утреннем сне, на ней покоилась рыжая, лохматая голова Евдокии. Мда… Пути наши неисповедимы.

– Василь, какого хрена мечтаешь? – возопил вдруг фантаст. – Через двадцать минут нам надо быть в Союзе писателей.

Я сбросил покрывало и вскочил с кровати.

– Девушку-то прикрой, – заметил впечатлительный поэт Беляев, но глаза отвел.

Укрыв, как оказалось, совершенное Дусино тело, я стремглав бросился в ванную.

 

Для руководства писательского союза время оказалось весьма относительной субстанцией – назначенный на десять утра выезд в Малеевку, на наше счастье, откладывался. Но разукрашенный инеем краснобокий «Икарус» уже нетерпеливо пофыркивал у входа. Вскоре всех нас – человек сорок-пятьдесят со всех регионов России – пригласили зайти в храм изящной словесности, где и огласили регламент четырехдневного семинара. Работу предполагалось вести в трех секциях: прозы, поэзии и литературной критики. Руководителями, соответственно, являлись: Светлана Василенко, Юрий Кублановский и Павел Басинский. С творчеством Светланы Владимировны я был знаком: читал ее повести «Дурочка» и «Мария из Магдалы». Василенко к тому времени была уже достаточно известным писателем и сценаристом, лауреатом премии имени Владимира Набокова. «На российском литературном небосклоне появилось звонкое имя…», охарактеризовал ее творчество Владимир Маканин. А уж ему стоит поверить. Не по-женски жесткие и по-женски пластичные, сострадающие и обличающие произведения Василенко были, а, собственно, и есть, олицетворением добротной современной прозы.

Помогали Светлане Владимировне также известные российские писатели Михаил Кураев и Алексей Варламов. Михаил Иванович, прежде всего, был известен, как сценарист телефильма «Сократ», а также повестями и романами «Капитан Дикштейн», «Зеркало Монтачки», «Приют Теней». Кураев, скорее, писатель констатирующий, работающий наслоением противоположностей, которые не требуют особых выводов. Проживание и переживание героев, но без авторских интонаций, есть главное состояние его книг.

Алексей Варламов написал романы «Купол», «Купавна», «Лох». Ничего похожего на устойчивую славу не связывалось с его именем, но в литературных кругах он слыл прозаиком добротным и даже значительным.

В конце напутственной речи председателю Союза писателей России Валерию Ганичеву удалось испортить настроение не только семинаристам, но и некоторым наставникам: при словах, что на время совещания на территории

Малеевки вводится сухой закон, одна из самых известных российских поэтесс печально опустила голову. Как часто нам сообщают сведения, без которых мы бы отлично обошлись.

 

Автобус мчал нас в сторону писательского дома творчества по укатанной снеговой дороге. Семинаристы затравленно-сосредоточенно смотрели в окна. Литературная элита залихватски горланила песни. Куплет «Едут-едут по Берлину наши казаки» они исполнили несколько раз, доказав и внелитературность своего таланта. В некоторой степени подбор репертуара обнадеживал кубанскую делегацию.

И вот, наконец, мы в Малеевке. Вползая в ауру большой литературы, в ее заснеженное пространство, мы с почтением – как в церкви – сняли головные уборы. Многочисленные фотографии и стенды сообщали, что здесь в разные годы творили Пастернак, Пришвин, Катаев, Фадеев и другие гранды русской словесности.

После обеда нас провели в актовый зал и распределили по секциям. Первым занятием стала лекция публициста и критика Натальи Корниенко о творчестве Андрея Платонова. Подача материала была если не блистательной, то превосходной. В «Дружбе народов» мне ранее доводилось читать ее статью «Не отказываться от своего разума» о творчестве вышеупомянутого писателя. Одно время я зачитывался произведениями Андрея Платонова, но на мой непросвещенный взгляд, показалось, что в ущерб стилю, в его произведениях доминирует глобальная идея. Скорее всего, так и должно быть, … но я лишь один из читателей.

Вечером нам объявили, что завтра с утра начнется работа в секциях, а сегодня семинаристам необходимо подготовиться по теории литературы. Нужные для этого материалы можно было взять в библиотеке дома творчества. Следует отметить, что свои книжки, по рекомендации местных союзов писателей, мы отсылали в Москву задолго до семинара – собственно, это и был творческий конкурс, результат которого обозначил присутствие в Малеевке каждого из нас.

Последовательный Ганичев не преминул напомнить, что на четверо суток в доме творчества будет свирепствовать сухой закон. Не скажу, что легко, но мы были вынуждены принять эти кабальные условия.

Фантаст Ясинский, время от времени трогая себя за бородку, нервно ходил по комнате, поэт Беляев задумчиво смотрел в окно и курил одну сигарету за другой, я рассеянно рассматривал порнографический журнал, забытый предыдущим постояльцем нашего номера.

– Игорек, подойди, пожалуйста, сюда, – я показал фантасту изумительную обнаженную блондинку. Близоруко щурясь, с учебником Хализева в руках, ко мне подошел, наполненный неподдельным сосредоточием Ясинский и заглянул в журнал.

– Как ты можешь, Василий!? – возмущению земляка не было предела. – У нас ведь завтра такой трудный и ответственный день, – для пущей достоверности он потряс «Теорией литературы».

Я пожал плечами. Не мог же я объяснить фантасту, что творчество наше, равно как и вдохновение, зависит не только от воображения, особенностей характера, духовной оснащенности, а порой, как я уже упоминал, обозначено и гормональной природой.

Вскоре у нас закончились сигареты и, чтобы их купить, надо было пройти в бар, расположенный в главном корпусе. Несмотря на довольно позднее время в увеселительном заведении стоял невообразимый гвалт. Помещение, казалось, покачивалось в клубах сиреневого дыма. Цвет российской литературы, вернее, его лучшая часть, восседала за столиками. Естественно, писатели спорили об изящной словесности. «Интересно, они о бабах когда-нибудь говорят»? – сочувственно подумал я.

– Что было бы с Базаровым, останься он в живых? – баритон Басинского взлетел над пурпурным смогом. Видимо, критик моделировал концептуальное звучание корпоративных посиделок. – И отдалась бы ему Одинцова?

«Значит, всё-таки говорят…», – мое отнюдь не праздное любопытство оказалось удовлетворенным. Сколь ни интересной показалась мне тема диспута, но не она привлекла мое основное внимание – на столах стояли бутылки, форму и содержание которых, лишь при огромной фантазии можно было принять за «Пепси-Колу». Прямо скажем, задача не для меня.

Серой мышкой я проскочил к стойке, купил сигареты и, надеюсь, незамеченным выскочил на улицу. Незыблемые до этого устои писательской демократии пошатнулись в моем понимании. Выходит, литературное братство и равенство – субстанции исключительно теоретические. Я всегда был уверен, что писательский мир – одна большая, счастливая, инцестом повязанная семья. Володя и Игорь разделили мое возмущение. Наше южное самолюбие, ущемленное в такой изощренной форме, требовало восстановить справедливость. Моя интуиция в подобных случаях работала безупречно: надо идти к кочегару. Мы быстро нашли котельную дома творчества и, как вскоре выяснилось, ненапрасно.

– Очччень хароший самогон! Идите в поселок, спросите Харитоновну, – чумазый истопник ткнул рукой в сторону мрачно темнеющего леса. Видя наше некое замешательство, добавил: – Тама тропинка имеется, – кочегар сплюнул в мерцающий антрацит. – Ежели ее снегом ишо не занесло.

Как под тихий шелест снегопада мы искали тропинку, Харитоновну, дорогу назад рассказ весьма печальный и достаточно длинный, но как бы то ни было, в три часа ночи с мужской деловитостью и неспешностью в номере был накрыт незатейливый стол. Status quo был восстановлен.

 

Подмосковный напиток оказался весьма добротным продуктом: лишь рафинированный поэт, – как ни пытались мы его растормошить, – в позе мгновенно погибшего воина, казалось, навечно застыл на казенной кровати.

Прозаики же – народ мужественный и более закаленный: отдав завтрак врагу, мы с Игорем понуро двинулись в главный корпус дома творчества.

В полупустой аудитории собралось человек двадцать, по мнению руководства Союза писателей, перспективных прозаиков, и под предводительством Светланы Василенко, Михаила Кураева и Алексея Варламова занятия начались. Принцип их был достаточно простым: один из семинаристов читал свой рассказ или главу повести-романа, а затем каждый из нас, поочередно, давал краткую оценку предлагаемому произведению. Руководители же секций записывали что-то в своих блокнотах. Надо полагать, не наши любительские мнения.

Первой читать свой опус вышла молодая писательница, насколько я помню, из Калининграда. Ее творение называлось «Записки на лифчике». Заголовок произведения не вводил читателя в заблуждение и полностью соответствовал фабуле – это были порнографические записки автора. Текст жанрового конкурента на меня впечатления не произвел: приходилось слышать, – да что там слышать? – участвовать в более захватывающих альковных похождениях. Чего не скажешь о руководителях семинара; они, надо полагать, были несколько удивлены. Причем, настолько, что предложили автору немедленно покинуть территорию дома творчества. Правда, следует отметить, что произведение действительно носило распутно-оптимистический характер, но отнюдь не литературный. Никаких навязчивых стилистических игр. Язык упрощен до примитива. В моем жизненном пространстве самый значительный русский глагол занимает не первое, но и далеко не последнее место. Однако в быту, а тем более в литературе я стараюсь находить ему синонимы. Писательница из Калининграда не утруждала себя их поисками. И всё же я пригорюнился, ибо в местной литературе получил прозвище «Кубанский Мопассан».

Чтения продолжались. Настал черед Игоря Ясинского. Земляк очень волновался, его голос предательски вибрировал и слегка подрагивали руки. Создание произведений в жанре фантастики, на мой взгляд, не требует от писателя особого таланта, но предполагает некую начитанность или хотя бы нахватанность в определенной области. Сила воображения позволяет фантасту увидеть то, чего не замечают другие. И всё же стоит помнить, что для писателя, правда и вымысел – одно и то же. Важно, как ты покажешь это в тексте.

Почувствовав внимание слушателей, голос Ясинского вскоре окреп, и, взмахивая рукой в такт затейливому тексту, писатель уже декламировал свой рассказ. Мерцающий сюжет, в котором фантазия обретала плод реальности, захватил как семинаристов, так и руководителей.

Столицу представляли пять писателей. Демонстрируя, на их взгляд, лексическую изысканность и угрожающую театральность, москвичи триумфально поглядывали на окружающих. Следует отметить: дух элитарного самодовольства витал над их светлыми головами. Оставалось лишь понять, чем он был обозначен. Глупость и невежество, прежде всего, гнездятся там, где у людей возникает ощущение обладания талантом и интеллектом. Литература смещенного сознания – то бишь постмодернизма – понималась в то время многими буквально. Проза некоторых писателей была совершенно немыслима; она могла реализоваться лишь в процессе эпатажа с читателями, принявшими определенные правила игры. Литературно-ассоциативное мышление – это, наверное, неплохо, но когда текст превращается в абсолютно пустое постмодернистское игрище, к тому же не очень искусно сделанное, а сюжет освобождается от смысла, то это несчастье для человека пишущего.

Текст писателя N (ныне мелькнувшего парой публикаций в центральных изданиях) был олицетворением данного направления. В его текстах чувствовалась определенная натуга, рвущий скрежет, с которым не особо большой талант продирается сквозь глыбы языка.

Мои размышления прервал голос Кураева. Любопытно-деликатный, умеющий рассказывать и слушать Михаил Иванович, до этого со смиренным достоинством просматривающий «литературку», был еще более категоричен, чем мои мысли.

– Хромоту некоторых метафор следовало бы пояснить, – питерский прозаик нахмурился.

– Структура сложна, а лексика ушла недалеко от букваря, – добавил Варламов.

– Ваша неловкая постмодернистская ориентация, ее невнятные длинноты несколько сбивают темп повествования, – Василенко смягчила жесткое резюме коллег. – Написано очень сухо и тяжеловесно. N, – Светлана Владимировна протянула ему рукопись, – пишите проще, и простота эта будет читателю милее мудреных стилистических экзерсисов (действительно, сейчас его произведения стали легче, но, пожалуй, very).

Наконец, подошла моя очередь. Первоначальное намерение прочитать текст с эротическими мотивами напрочь отбила автор «лифчика». Предоставить на литературный суд нечто усложненное (насколько это возможно от Вялого), я тоже побоялся, став свидетелем разгрома последователей Кафки-Беккета. Неудачи и ошибки других нам кажутся совершенно естественными; критику же собственных мы воспринимаем, как крайнюю несправедливость. В самый последний момент я решил прочитать простенький рассказ, который не раз удачно «выстреливал» – публиковался в периодике и становился лауреатом нескольких литературных конкурсов.

Фонетически упрощенное чтиво произвело должную реакцию в аудитории.

– Василий, помилуйте, постмодернизм на дворе, а вы про кочегаров пишете, – несколько противоречиво, – в контексте предыдущей полемики, – заявила Светлана Владимировна. – Воплощение и замысел ваших остальных произведений значительно выше.

– Тональность и лексика рассчитаны на класс, необремененный интеллектом, – добавил коллега-семинарист N.

– Связь «интеллектуал – хороший писатель» отнюдь не автоматическая. Частенько случаются сбои, – парировал Варламов и обратился ко мне: – Я читал вашу «Провинциальную хронику…» – запомнилась немалая изобретательность и отточенность эротических тем и мотивов. Более того: оказавшись вне литературного контекста повести, каждая ее глава может звучать в жанре рассказа. Однако обложка книжки – зрелище отталкивающее, к покупке не располагающее (позже я выпустил ту же книгу, но с другой обложкой; Алексей был прав – продажи сразу возросли).

Я застыл в учтивом замешательстве.

– А почему вы не прочитали рассказ, который печатался в «Литературной России»? – спросил Кураев. – Он мне понравился.

– Длинный… – обозначив свою провинциальную леность, я тяжело вздохнул.

Присутствующие рассмеялись. Я хотел было обидеться, но тут же передумал – никто не заметит. Руководители сделали таинственные записи в блокнотах, и меня сменил следующий семинарист.

 

Когда мы вернулись в номер, то застали Беляева в таком же положении, как и утром.

– Володя, ты не ходил на занятия? – мы вскрикнули почти одновременно.

– Ходил, – недовольно буркнул поэт и перевернулся на другой бок.

Как впоследствии оказалось, он действительно был в аудитории, прочитал свои стихи и, сославшись на недомогание (еще бы…), вернулся в номер. Когда Володя ушел, руководитель секции Юрий Кублановский назвал его стихи великолепными и даже с элементами гениальности. Знающие Кублановского могут подтвердить – подобные характеристики поэт раздает не часто.

Но всё это мы узнаем в последний день семинара, а пока авторы продолжали читать свои опусы и слушать лекции.

В поселок к Харитоновне мы протоптали широкую тропинку, которую не успевала замести легкая декабрьская метель. Местные забулдыги уже здоровались с нами. Будто что-то знакомое, теплое, домашнее всплывало со дна моей памяти, словно я никуда и не уезжал. Однако меру знали – не более одной бутылки самогона на человека за вечер. Благодарное тело и разум отвечали за заботу физической бодростью, ясностью мысли и вполне внятной речью. Чтобы не ощущался запах перегара, Ясинский выпросил у старухи две головки чеснока и перед занятиями мы съедали по несколько долек корнеплода. Наша хитрость удалась, но несколько удивляло поведение Варламова – когда кто-то из нас выходил отвечать, писатель, с присущим столичным снобизмом, демонстративно отодвигал стул и что-то ворчал под нос. Однако, повторяю: как прозаик, Алексей вполне состоялся.

Настал последний день семинара. Днем должно было состояться торжественное его закрытие, а вечером, после непродолжительного, но весьма активного банкета, автобус отвозил нас на Поварскую. А уж оттуда на вокзал и … по домам.

В актовом зале миксировались известные, будущие и, наверное, бывшие писатели. Президиум блистал цветом российской литературы. Выступали руководители секций, ответственные секретари всех трех союзов, благодарно-восхищенные семинаристы. Заключительное слово было предоставлено Михаилу Кураеву. Обозначив несколько общих тезисов о чрезвычайной пользе подобных мероприятий, Михаил Иванович перешел к теме преемственности поколений. Четыре бессонные ночи давали о себе знать – меня неимоверно тянуло в сон. Провалившись на некоторое время в мягкую, розовую дрему, я вдруг услышал свою фамилию. «Всё-таки догадались про самогон… Говорил же Ясинскому, что надо больше чеснока брать», – уныло подумал я. «… если Вялому удастся найти адекватное словесное выражение своим образам и эмоциям, то его произведения могут украсить нашу литературу…». Далее следовал ряд весьма приличных эпитетов. Когда же я попал в список авторов, от которых российская литература что-то ожидала, то меня это начало всерьез беспокоить. Сам не люблю ждать, но еще более неприятно, когда чего-то ждут от тебя. Подниматься вверх по веревочной лестнице, вершина которой не закреплена? А может быть не надо никуда подниматься? Надо лишь шагнуть сквозь невидимую стену, которая стоит между тем, что ты чувствуешь, и тем, что умеешь.

Затем огласили список семинаристов, принятых в Союз писателей. Ясинский, Беляев и я оказались в их числе. Таково торжество жизненных закономерностей – незаинтересованность в результате, как правило, приносит наилучшие плоды.

По главной аллее дома творчества мы идем к автобусу. Колышется белое море сосновых лап, припорошенных снегом. Пуховые их волны кружатся, словно облака на зеленом небе. Вздохи прерывистого ветра шепчутся друг с другом в терпких холодных сумерках. Розовощекий закат притаился за верхушками сосен. Я нарочито замедляю шаг: неучтиво прощаться с Малеевкой впопыхах.




 

 


Рассылки Subscribe.Ru
Подписаться на NewLit.ru

 
 
 
 
 
  Интересные биографии знаменитых учёных, писателей, правителей и полководцев
 

 

Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
На Главную
  • При перепечатке ссылайтесь на NewLit.ru
  • Copyright © 2001 – 2006 "Новая Литература"
  • e-mail: NewLit@NewLit.ru
  • Рейтинг@Mail.ru
    Поиск