На Главную
Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное

 


        Ю `Стус


        Параклет: Формула Счастья


        Роман. Глава XIX. Смятение духа





Ю `Стус. Параклет: Формула Счастья. Роман. Глава XIX. Смятение духа.
Страница 21. <предыдущая> <следующая>





Иллюстрация. Автор: John Jude Palencar. Название: Becoming Human Профессор Вениамин Кузькин исчез прямо со своего рабочего места. Как входил он в университет - видели многие. Как выходил - не видел никто. В том числе и дежурный вахтер.

Подняли на ноги милицию, в виду особой важности дела к расследованию подключилась прокуратура. Прочесали все здание в поисках улик или чего-нибудь более менее подозрительное, что пролило бы свет на столь загадочное происшествие. Не нашли ничего. Документы профессора, его портмоне с деньгами и ключи от квартиры лежали на письменном столе. Но самого профессора Кузькина не было нигде. Ни живого, ни мертвого.

В других кабинетах также ничего не пропало. Разве что из театральной студии на первом этаже (в университете был свой студенческий театр) исчезли белые холщевые штаны, длиннополая рубаха с вышитым воротом и большой медный крест. Заявление об утрате подобных мелочей писать не стали. Прокуратура же факт пропажи вышеназванных вещей хоть и приняла к сведению, с исчезновением именитого профессора никак не связала, а расследовать отдельно отказалась - особой ценности вещи не представляли.

Тщательно допрошенные сотрудники университета полезных сведений следствию также не сообщили. Секретарша Кузькина ушла с работы в 18-00 и уверяла, что в это время ректор был у себя - она отпрашивалась у него лично и ничего подозрительного не заметила. На вопрос - не показалось ли ей в тот день странным или необычным поведение профессора, секретарша пожала плечами и ответила: «Не показалось». А про себя подумала: «Он уже полгода как странный». Но ее спрашивали о последнем дне профессора, а не о последнем полугодии, а лишнего секретарша ректора Кузькина говорить не привыкла.

«Кто из подозрительных личностей в тот день входил или выходил из главного корпуса университета?» - этот важный для следствия вопрос резонно был задан дежурившему в тот день вахтеру. Вахтер - отставной армейский майор с черными крашеными усами и глубокими залысинами на седеющей голове мрачно и по-военному коротко бросил:

- Много тут всяких шляется.

Следователь прокуратуры в надежде наконец-то напасть на след оживился, но этот запал быстро сменился глубоким неудовольствием, как только выяснилось, что под «всякими, которые тут шляются» отставной майор подразумевал вообще всех студентов, обучающихся в университете. По его глубокому убеждению, без них во вверенном ему объекте порядка было бы куда как больше, а такие возмутительные вещи, как пропажа профессора вообще исключены.

Впрочем, вахтер вспомнил, что часов в семь вечера мимо него прошмыгнул человек одетый не совсем обычно: во все белое и с крестом на шее. Но, поскольку то была страстная пятница накануне Пасхи, а на кафедру мировых религий и философии (расположенную в этом же корпусе) приходит много подобного рода люду, то ничего особенного в таком посетителе не было. Да и не разглядел его вахтер. В это время закончилась консультация у вечерников волной хлынувших к выходу. Из-за этой волны он, дежурный вахтер, посетителя в белом и не разглядел. В лицо его не узнает, потому, как смотрел не на лицо вовсе, а на крест, вернее на веревку, на которой этот крест висел. Потому что не припомнит, чтобы священники носили кресты на таких красных веревках.

- Священники и в белых штанах не ходят, - строго заметил следователь прокуратуры.

- На кафедру философии ходят, - возразил вахтер. - А по весне и по осени ходят и не такие.

- При чем здесь весна или осень? - подозрительно спросил следователь.

- Так межсезонье, - пожал плечами армейский майор и, почесав лысину, пояснил дополнительно: - У сумасшедших всяких обострение наступает. А философы - они все немного свихнутые.

Вахтер умолк, сообразив, что к категории свихнутых философов он невольно отнес и самого пропавшего Кузькина, как главного профессора по части философии. Осторожно, краем глаза, допрашиваемый отставной майор окинул помещение: не слышал ли кто кроме следователя крамольных фраз насчет обострения и сумасшедших?

- Распишитесь, - не обращая внимания на смущенное замешательство вахтера сухо произнес следователь, через стол двинув допрашиваемому протокол.

На этом, зашедшее в тупик расследование дела по факту исчезновения профессора Кузькина, временно остановилось.

Это исчезновение, однако, повергло провинциальный Ан-ск в шок - такого здесь еще не было. Ан-ск, надо сказать, вообще имел репутацию города на редкость мало криминального. Шло время, в жизни Ан-ска происходили другие события - менее громкие, но не менее важные, и история с ректором стала понемногу забываться. Даже в самом университете, где был избран новый ректор, жизнь вошла в привычное русло.

Генрих Булкин, узнав о том, что его старинный друг и бывший коллега по ученому сообществу пропал без вести, пытался вести собственное частное расследование. Ознакомившись с официальными материалами дела, Генрих Булкин решил поговорить с женой Кузькина.

Жена профессора, Татьяна Арнольдовна, обладала значительными габаритами тела и тонкой, деликатной, натурой. Она плакала, промакивая платочком опухшие от слез и бессонных ночей глаза, но никаких признаков осведомленности о судьбе собственного мужа не проявляла.

- Ну, успокойся, Таня, родная, - утешал профессорскую жену Генрих Булкин. - Вспомни, может, Вениамин как-то странно себя вел в последнее время? Или что-то скрывал?

- Странно?! - вскинулась от такого вопроса Татьяна Арнольдовна. - Да он будто бы помешался!

Она судорожно всхлипнула и, закрыв руками лицо, вдруг в голос зарыдала. Булкин налил жене Кузькина воды, подождал, пока бурная реакция сменится более спокойной, после чего осторожно спросил:

- Как это выглядело?

Справившись с чувствами, Татьяна Арнольдовна пояснила:

- Совсем озверел. Дом наш возненавидел. В смысле квартиру эту, - милое лицо профессорской жены исказилось обидой: губы женщины задрожали, а глаза вновь наполнились слезами. - Кричать стал. Зачем, мол, нам это все? Эта роскошь! Этот компьютер! А где тут у нас роскошь? Где?

Она подняла на Булкина свои заплаканные глаза, ища у него поддержки и подтверждения полного отсутствия роскоши на всех двухстах восьмидесяти квадратных метрах профессорской квартиры. Не уловив в Булкине понимания, Татьяна Арнольдовна уж вовсе растерялась и неуверенно добавила:

- А на компьютере ведь сам же и работал… Какая ж это роскошь?

- А еще что странного ты заметила? - спросил Булкин.

- Еще? - задумалась госпожа Кузькина и вспомнила: - Как же! Есть почти перестал. Что ни наготовлю - ничего не хочет. Картошки в лучшем случае сам сварит. А так - хлеб да воду... Совсем на Веню не похоже, - опять разрыдалась супруга профессора.

- А давно этот с ним? - терпеливо переждав очередную порцию слез, осведомился Булкин.

- Так сразу, как вернулся тогда из проклятой той командировки в Ленинград, - будто бы и сама удивляясь, ответила жена. - Тогда и началось, будь она неладна, эта поездка. А теперь, вот, и вовсе пропал.

В итоге частное расследование мэра окончилось тем же, чем и официальное расследование прокуратуры - полной неудачей.

…Все это, сидя в самолете, Генрих Булкин вспоминал в мельчайших подробностях. Особенно его беспокоили белые одежды и медный крест на красной веревке - одинаково фигурировавшие, как на питерском сумасшедшем старце, так и на предполагаемом философе-посетителе, о котором поведал следствию университетский вахтер. Совпадения красноречивые, необъяснимые и весьма подозрительные.

«А не есть ли профессор Кузькин и блаженный Козьма-Могильник одно и то же лицо?» - вполне обоснованно думал Генрих Булкин.

Он вспомнил, что странные вещи с профессором начали происходить еще в Петербурге, в той самой командировке, о которой говорила жена Кузькина. Мэр Ан-ска Булкин и профессор отмечали удачное окончание деловой части командировки прямо в гостиничном номере. Кузькин тогда крепко выпил, и они поспорили, кажется, по поводу инфраструктуры двух городов: провинциально-столичного Ан-ска и Петербурга. Разгоряченный спором Кузькин потащил его, Булкина, на улицу - провести, так сказать на месте, экспертизу злачных мест прославленной северной Пальмиры. В каком-то кафе они, вроде бы, снова выпили… Потом… Что было потом Генрих Булкин не помнил - обычно не пьющий, в тот вечер он охмелел гораздо быстрее своего напарника. Как долго шлялись они по улицам и отыскали ли упомянутые злачные места, Булкин не помнил тоже… Проснулись оба все в том же номере гостиницы «Европа». Когда и как они туда вернулись - сказать не могли. Булкин чувствовал себя отвратительно - помимо хмельной головной боли его знобило. Похоже, он простудился. С Кузькиным дела обстояли еще хуже - либо у него приключилась белая горячка, либо привиделся жуткий сон. Этот сон вкупе с алкоголем странным образом повлиял на сознание профессора: стоящий на твердых позитивистских позициях Кузькин вдруг заговорил о мистике.

- Я узнал этого парня! - с удивлением и каким-то отчаянным раскаянием в голосе повторял Кузькин.

Он сидел на кровати, спустив босые ноги на мягкую зелень шерстяного ковра. Волосы на голове профессора были взъерошены, глаза, лишенные очков казались беспомощными.

- Какого парня? - Генрих Булкин, с трудом оторвав голову от подушки, застонал: - О! Похоже, у меня температура…

- Того, в рясе, - пояснил Кузькин, не обращая внимания на жалобы больного Булкина. - Он приходил ко мне. Давно. Не помню даже сколько лет уж прошло… Искал научного руководителя для своей диссертации.

- В рясе? - тупо спросил ничего не понимающий Булкин.

- Нет. Тогда он был еще нормальным.

Булкин как-то странно посмотрел на профессора, про себя подумав, что ненормален сейчас, кажется, сам Кузькин. Однако вслух спросил совсем другое:

- И где ты видел того парня? Приснился, что ли?

- Там, в кафе. А потом он летал с нами на страусах.

- Слушай, а у тебя случайно нет температуры? - заботливо справился Булкин. - Кажется, мы оба вчера перегуляли.

- Ты что? При чем здесь температура? - Кузькин откинул одеяло, в которое был завернут, и встал с кровати. - Не помню только - Как мы вернулись в гостиницу? А?

Он вопросительно глянул на Булкина.

- Хм, - задумался тот. - Я тоже не помню.

- Опять сели на страусов, полетели… Звездное небо… И - все! Дальше провал памяти.

- На страусов?! - переспросил ошарашенный Булкин, с ужасом понимая, что Кузькин говорит абсолютно серьезно.

- Ты что же, ничего не помнишь?

- А что я должен помнить? - осторожно поинтересовался Булкин, начиная подозревать, что с разумом профессора не все ладно.

Кузькин посмотрел на своего товарища с удивлением, хотел что-то спросить, но передумал.

- Пошел я в ванную, - сказал он. - У нас рейс во сколько?

- В два, - машинально ответил Булкин, бросив взгляд на часы. - В самом деле, надо собираться.

Оставшееся до отъезда в аэропорт время профессор Вениамин Кузькин был задумчив, печален и кроток. Булкин, которого донимала головная боль, решил оставить товарища в покое - даст Бог, придет в себя.

Но Кузькин в себя не пришел - в самолете его психическое состояние ухудшилось. Во всяком случае, так показалось Булкину. - Души! Надо же, души! - изумленно повторял профессор, что-то пристально разглядывая за окном иллюминатора самолета.

Это на высоте десять тысяч метров-то!

- Выходит, их можно видеть. Чувствовать... Они там повсюду! И здесь - тоже... - Кузькин с изумлением разглядывал пассажиров, - Нет ни живых, ни мертвых. Все одинаковые!

Булкин покосился на профессора, но ничего ему не сказал: где-то он слышал, что с сумасшедшими лучше не спорить. А в том, что профессор философии повредился в уме, сомневаться, увы, не приходилось.

- Наверное, он так меня наказал, - пробормотал Кузькин и, обращаясь к Булкину, спросил: - Ты как думаешь?

- Кто наказал? - выдавил из себя Булкин.

- Параклет. Хранитель Света.

В это время к ним подошла стюардесса и предложила аперитив. Прерванный разговор, к глубокому облегчению Булкина, Кузькин продолжать не стал.

В Ан-ске каждого из них поглотил привычный жизненный водоворот дел, обязанностей и проблем. Один раз Булкин звонил профессору - тот был в порядке. По телефону говорил нормально, о страусах и душах не вспоминал, и Булкин успокоился: был сдвиг и нету. Ну, перепил профессор в Петербурге, переутомился… С кем не бывает? Пути ректора и мэра не пересекались до того самого момента, пока не случилось это необъяснимое происшествие с исчезновением профессора из стен родного университета.

Теперь даже если безумный старец, завсегдатай петербургских кладбищ, и есть исчезнувший Кузькин - Генрих Булкин понятия не имел, как его отыскать? Не ходить же, в самом деле, по всем городским кладбищам, в надежде когда-нибудь повстречать там Могильника?

«Ладно, - Булкин отогнал сомнения прочь, - как-нибудь да устроится».

На этот раз он остановился в гостинице «Турист» в районе станции метро «Электросила». Во-первых, эта гостиница была ближе к аэропорту (а это очень удобно). А, во-вторых (и это главное), располагалась недалеко от Волковского кладбища - того самого, что показывали по телевизору. Вот почему в сознании Булкина именно это кладбище более прочно, чем остальные ассоциировалось с безумным старцем. Не откладывая дела в долгий ящик, прибывший в Санкт-Петербург Генрих Булкин, туда и отправился.

…Два черных немигающих зрачка внимательно следили за передвижением Булкина по Литераторским мосткам. Он шел от погоста к погосту, но ни знаменитые усопшие, ни вычурные памятники на их могилах не интересовали Генриха Булкина. Среди мертвых он искал живого - того самого, что наблюдал за ним настороженно и зорко, укрывшись за фамильным склепом семьи Ульяновых.

Блаженному Козьме было видение - о предстоящей встрече с человеком из своего прошлого он знал. Знал, что тот придет сюда, на Литераторские мостки Волковского кладбища, и будет искать здесь того, кем старец Козьма больше не был - Вениамина Кузькина, профессора философии, ректора Ан-ского университета. Но он умер. Вместо него в полнолунную ночь Самхэйна родился некто другой - юрод по имени Козьма.

Что происходит в сознании человека, когда он сменяет вдруг привычные мирские настроения, питаемые разумом, на добровольное мученичество? Опускается в бездонные пропасти духовных исканий, смиряет плотские мечты, подвергает себя ежеминутным тяготам утомительных внутренних практик, отрекаясь от всего земного и суетного. Что заставляет человека идти по этой стезе? Быть может, его гонит на такой путь безмерная любовь к Богу? Высшему Духу, создавшему этот мир. А, может, им движет страх? Рабский страх, парализующий душу в минуты неведомых откровений. Когда вдруг обнаруживается весь ужас собственной греховной сущности, и страх того, что эта сущность ведет к неминуемой гибели заставляет человека меняться - осознанно и кардинально.

Именно это произошло с профессором Кузькиным в ночь Самхэйна - его сознание полностью перевернулось. Ясно и совершенно четко он понял: Страшный суд - величайшая и неизбежная реальность. Реальность, которую он единственно признавал и как ученый и как личность.

Придет час, когда вопрос быть или не быть бессмертию его, Вениамина Кузькина, души встанет, и ответ на него зависит от всей его жизни - от поступков и намерений, от дел и слов, от желаний и даже случайных мыслей. И ничего, из того, что составляло основу благополучия профессора Кузькина на земле, ему не пригодится. Ничего! Кроме того, что есть в его собственном сознании. Именно в сознании, ибо, если о душе философ-позитивист Кузькин никогда не думал, то сознания не отвергал. И не любовью, ни добром, ни миром оно у него наполнено. А жаждой удовольствий, стяжательством, стремлением к власти и прочей ерундой абсолютно непригодной для существования там, где каждый оказывается после смерти.

Профессора охватил страх - настоящий животный страх за это будущее существование вне земной жизни. Кузькин больше не хотел жить так, как жил раньше. И только он это понял - Архангел возник за его спиной, чтоб утереть струившиеся из глаз профессора слезы и открыть ему тайны веры.

Ученый Вениамин Кузькин был одним из немногих посетителей кафе неудачников в ночь Самхэйна, кто помнил о ней абсолютно все. Более того, вернувшись в свою привычную жизнь, профессор вдруг обнаружил, что отныне по-другому, не так как раньше, воспринимает мир: былые ценности перестали иметь значение, уступив место тем, о которых Кузькин прежде не помышлял. Начавшиеся в нем перемены прогрессировали с ужасающей быстротой. Разум профессора туманился, былые формы логического мышления искажались, уступая место новым, ирреальным. Знание законов природы сменялось знанием других законов - духовно-психических. Тех самых, что трудно поддаются объяснению разумом, но легко постигаются духом.

Вернувшись в Ан-ск, профессор Кузькин по привычке еще пытался придерживаться прежнего образа жизни - руководить университетом, жить повседневными бытовыми заботами… Увы! Он все больше и больше тяготился этим. Душа его не принимала мирского попечения о работе, о собственном доме, о семье, о подчинении власти и общепринятым правилам приличий. Покаяние состоит в перемене ума, и ум профессора Кузькина, скованный постом от суетных помышлений, переменился.

В ту самую Страстную пятницу накануне православной Пасхи, профессор не мог работать. Весь день сидел он в своем кресле погруженный в раздумья. К вечеру, отпустив домой секретаршу, профессор вышел из кабинета. Прошелся по отремонтированным с большим вкусом коридорам университетского корпуса - предмет недавней гордости ректора Кузькина. Теперь он был к этому равнодушен. Равно как к театральной студии: в университете действовал один из лучших студенческих театров в стране - тоже заслуга ректора.

Кузькин вошел в помещение студии. Дорогие сценические костюмы, добротные декорации… Университет и на это не жалел денег. Театр. Профессор Кузькин не любил театров, и, поддерживая студенческий, просто отдавал дань моде - во вверенном ему университете все должно быть лучшим. Теперь же Вениамин Кузькин самого себя ощущал персонажем какой-то пьесы. Наряд у него вот только не подходящий… Профессор стал перебирать висевшие тут же театральные костюмы, подготовленные к очередной премьере: студенты ставили чеховскую «Чайку». Рядом, на стуле, кем-то небрежно брошенные лежали полотняные штаны и такая же рубаха, вышитая в народном стиле. На туалетном столике вперемежку были рассыпаны разные гримерные мелочи: какие-то бусы, монеты и прочие пустяки среди которых выделялся большой медный крест. Кузькин взял его в руки. Крест был тяжелым. Профессор сдул с него пылинки белой пудры, затем протер крест рукавом своего пиджака. Долго вглядывался в изображенное распятие Христа.

«Неси свой крест и веруй!» - совершенно отчетливо услышал чей-то голос Кузькин.

Профессор вздрогнул, обернулся, никого не увидел и неожиданно понял: это был его собственный голос! Исходивший не из уст, но от самого сердца. Внутренний голос духа звал его. И Кузькин решился: стал сбрасывать с себя одежду - всю, что была на нем, до последней нитки. Раздевшись донага, профессор облачился в те самые штаны и рубаху, что висели на стуле. Шелковый красный шнурок, коим следовало подпоясать рубаху, Кузькин обрезал оказавшимися под рукой ножницами, продел шнурок в овальное отверстие креста и надел крест на шею. Посмотрел на себя в зеркало и остался недоволен: что-то еще выдавало в нем профессора Вениамина Кузькина. Он снял очки. Стало немного лучше. Из груды париков профессор выбрал один - крестьянский, стриженный под горшок, и надел его на голову. Снова посмотрел на себя в зеркало и… больше не увидел в нем профессора Кузькина. Новый человек собрал всю одежду профессора вместе с ботинками и очками в его пиджак и, завязав узлом, сунул в армейский заплечный мешок, нашедшийся тут же среди прочего реквизита.

Толпа вечерников, высыпавшая в коридор, общим потоком вынесла нового человека на улицу - прямо в свежий апрельский вечер.

Человек долго шел, не разбирая дороги и не имея никакой конкретной цели. Лишь за городом, очутившись на краю большой свалки, бывший профессор решил дать себе отдых. К тому времени совсем уже стемнело. Положив под голову узел с одеждой тот, кто совсем еще недавно был Вениамином Кузькиным впервые в жизни заснул на улице - прямо на влажной, еще не отошедшей от зимних холодов земле.

Утром, бросив на свалке старую одежду, а вместе с ней и ставший более ненужным парик, новоиспеченный странник отправился дальше. Теперь уже он точно знал куда шел - путь его лежал в город Санкт-Петербург.

Новый человек взял себе новое имя, попавшее ему на ум первым - Козьма. Имя как-то сразу пришлось ему впору, будто бы только и ждало, чтобы прилепиться к своему хозяину.

Поначалу идти страннику было трудно: мгновенно распухли ноги, обветрилось лицо и заныло все тело. Козьма с ужасом думал, что не справится, что идти пешком из Сибири в Санкт-Петербург, пусть даже летом - это безумие. Не слишком ли тяжелый крест он на себя взвалил, по собственной своей гордыне не рассчитав сил?

Но не зря говорят: принявшим на себя служение Духу откуда-то свыше даются неведомые силы для одоления поношений и тягот этого мира. Увы! Даются не сразу. Безмерная усталость, хронический голод, холод, пронизывающий плоть, невыносимые постоянные понуждения двигаться вперед рождали тоскливое угнетение и отчаяние. Но странник Козьма не сдавался.

Он слышал, что в трудных делах помогают молитвы. Бывший профессор знал их немного, да и читать длинные молитвы, изможденный физически и морально странник, был не в состоянии. Поэтому сосредоточился на одной-единственной, слышанной и усвоенной еще в детстве: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Удивительно, но это помогало. Нескольких слов вполне хватало для придания сил. Наверное, потому что важны были не слова, а та сила духа, та неумолимая жажда помощи и то упование на чудо, что вкладывались в молитву. И облегчение наступило: физические страдания уже не казались столь непереносимыми, как раньше - их можно было терпеть, с ними можно было смиряться.

Люди по-разному относились к страннику. Одни - гнали, принимая за нищего. Другие - помогали, чем могли: пищей, деньгами, одеждой… Постепенно Козьма приучил себя не брать лишнего, только то, что жизненно необходимо в данный момент. Несколько раз его подвозили, и тогда он мог отдохнуть от своего бесконечного путешествия.

Полгода понадобилось Козьме, чтобы добраться до цели. За это время он сильно переменился: в его внешности уж ничего не было от профессора Кузькина. Он похудел, оброс, постарел и… обезумел. Во всяком случае, таким его видели со стороны люди. Сам же Козьма вовсе не чувствовал себя сумасшедшим. Весь его ум, все знания ученого-профессора остались при нем, но кроме этого невиданное духовное знание открывалось Козьме. И чем безумнее казался он окружающим, тем более сведущим ощущал себя сам.

Постепенно превратившись в старца, Козьма стал замечать, что не просто слышит людей, а читает их мысли, угадывает желания, знает их чаяния, намерения и надежды.

Как-то раз, где-то уже под Самарой, ему пришлось заночевать на кладбище. С удивлением Козьма обнаружил, что там нет мертвых. Души похороненных здесь людей жили своей, особенной жизнью: общались между собой, о чем-то рассказывали, о чем-то сожалели, на что-то жаловались… Но, главное, они делились друг с другом опытом прожитой жизни, многое из которой поняли лишь после земной своей смерти.

С тех пор старец Козьма уже намеренно стал останавливаться на кладбищах - там было больше мудрости, чем в мире реальном и никто не вел пустых разговоров. Козьма как губка впитывал все, что видел и слышал. А он видел! Поначалу неясно и отрывочно, словно в тумане. Затем видения стали более четкими и ясными и, наконец, уже походили на те образы, что когда-то, раздвигая пещерные своды, показывал своим гостям Хранитель Света Параклет. Козьма видел прошлое, настоящее и будущее. Это не пугало и не удивляло его. Напротив, казалось естественным, ведь именно так и должен выглядеть единый мир.

Бывший профессор привык, что его называют юродивым, сумасшедшим, блаженным и даже помешанным старцем. Какая разница? Важно, что у него внутри. Мир, некогда отвергаемый реалистом-профессором, теперь интересовал его куда как больше, чем сфера грубой земной материи, в которой многое предназначено телу, но так мало той мудрости и смыла, которых жаждет дух. И этот новый, безумный для посторонних мир, блаженный Козьма ни за что на свете не променял бы на мир профессора Кузькина. Но прошлое само его отыскало, предстало перед старцем в виде бывшего его друга и соратника Генриха Булкина. Что ж, с прошлым надо покончить. На этот раз навсегда.

- Не меня ли ищешь, мил человек? - блаженный Козьма явился незваному гостю столь внезапно, что тот от неожиданности вздрогнул.

Испуг, родившийся в сердце Булкина, оборвался и упал куда-то вниз налив свинцом ноги. Старец, не мигая, смотрел в глаза посетителю, а тот, не в силах проронить ни слова, глядел на него. «Нет, это не может быть профессор Кузькин!» - пронеслось в голове Булкина - стоявший перед ним человек был абсолютно ему не знаком.

- Чего испугался? - насмешливо проговорил Козьма-Могильник. - Али не признал?

- Н-нет, - хрипло произнес Булкин так, словно короткое слово оцарапало ему горло.

- Вот и хорошо, что не признал, - едва заметное удовлетворение мелькнуло в расширенных, подернутых старческой пеленой зрачках старца. - Ни к чему это. Ступай, откуда пришел, господин губернатор. И всем мое почтение.

При слове «губернатор» Булкин напрягся: что-то неуловимо знакомое почудилось ему в интонациях и голосе блаженного.

- А если узнаю? - набравшись смелости, спросил Генрих Булкин.

- Ни к чему это, - повторил старец. - Каждому - свой крест. Твой ждет тебя там, откуда ты прибыл.

- Почему вы решили, что я - не здешний? - на всякий случай Булкин говорил с блаженным почтительно.

Старец ничего не ответил, повернулся и зашагал прочь, ступая босыми ногами по жухлой осенней листве…

В это время у Булкина зазвонил телефон. Растерянно глядя вслед удаляющемуся старцу, Булкин ответил на вызов.

- Генрих Николаевич! Генрих Николаевич! - кричала трубка голосом секретарши. - Вы уже в курсе? Губернатор подал в отставку! Ходят слухи, что президент будет рекомендовать на утверждение вашу кандидатуру. Алло! Алло! Вам нужно срочно вернуться в Ан-ск. Вы меня слышите, Генрих Николаевич?

- Да, - бросил в трубку Булкин, почти не удивившись этому сообщению, и твердо добавил: - Сегодня вылетаю.

Меж могильных плит прощальным белым пятном мелькнула фигура блаженного старца.

- Это он! - прошептал про себя Булкин. - И он абсолютно прав: у каждого свой крест.






Ю `Стус. Параклет: Формула Счастья. Роман. Глава XIX. Смятение духа.
Страница 21. <предыдущая> <следующая>








 

 


Рассылки Subscribe.Ru
Подписаться на NewLit.ru

 
 
 
 
 
  Интересные биографии знаменитых учёных, писателей, правителей и полководцев
 

 

Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
На Главную
  • При перепечатке ссылайтесь на NewLit.ru
  • Copyright © 2001 – 2006 "Новая Литература"
  • e-mail: NewLit@NewLit.ru
  • Рейтинг@Mail.ru
    Поиск