А утром Сара, сидя за чашкой чая, заявила:

– Не трогай мою маму.

– Почему?

– Я тебя ненавижу.

Катя нахмурилась:

– Сарочка, не говори так. Дядя Саша не виноват, что ты ревнуешь.

– Я не ревную, – ответила дочь. – Просто я его не хочу.

– Он хороший. Разве ты не хочешь хорошего папу?

– Не хочу. У меня есть папа Лео, старый…

– Замолчи! – Прикрикнула мать. – Иди в свою комнату.

Сара надула губки и вышла, напоследок одарив меня выразительным взглядом.

– Не обижайся на нее, – вздохнула Катя. – Мне так с ней трудно. Наверное, придется сдать на пятидневку. Я, вообще-то, няньку наняла. Саре шесть, а она никого не слушается. В принципе, ей нужен отец, но она не хочет.

– А ты-то, – спрашиваю, – что делать будешь, когда она вырастет?

– Даже не знаю. Надеюсь, все образуется.

– Ты и вправду считаешь необходимым класть на детский алтарь свое счастье?

– Да какое там счастье! – Катя махнула рукой. – Никому уже не верю. Ухаживал тут за мной один чиновник. Замминистра. Ну и что? Попользовал и забыл.

– Только не говори «все мужики – козлы»…

– Не все. Большинство.

– И я тоже?

– Ты не при чем. Просто я устала. – Катя прикрыла глаза, чтобы остановить слезы. Через мгновение взяла себя в руки. – Я не могу пойти против дочери. Мы всегда держались друг за друга. И потом, ты не совсем добрый человек.

– С чего ты взяла?

– Я твои рассказы читала. У тебя фигурируют одни подонки и алкаши, а ты – весь белый и пушистый.

– А ты не путай жизнь с литературой.

– Да какая у тебя литература? Сплошная саркастическая клевета.

Я решил не возражать. Поднялся из-за стола, поцеловал Катю в щеку:

– Извини, если мне сегодня было с тобой хорошо.

– Уходишь? – Она снова вздохнула, но уже с облегчением.

– Пытаюсь. Надеюсь, ты еще передумаешь.

Конечно, она не передумает, я был в этом уверен. Катя проводила меня до двери, я оделся, обнял ее, напоследок сказав:

– Мой телефон ты знаешь. Будет совсем плохо – звони.

– Ты тоже.

– Не обещаю.

– Не злись. Пока…

…Цыбульского пришлось огорчить. Я сказал, что в Москве джаза нет. Он изумился:

– Разве? А Шнитке?..

Повар Леха был озадачен. Упрекнул:

– Ты не боишься, что я сопьюсь? Одному спиться проще...

– А ты не пей.

– Мой батя тоже, когда нажирался, встречал меня, покачиваясь, в коридоре и заклинал: «Сынок! Не пей!..». И что получилось?

– Прекрасный повар, – говорю.

Лукинский недоверчиво посмотрел на меня:

– Подхалимствуешь?

– Просто люблю твою кухню.

– Хочешь пасту по-сицилийски?

– Мечтаю.

Он поставил передо мной тарелку с макаронами и рюмку с водкой:

– Ну? За сбычу мечт?..

– Каких? – спрашиваю.

– А все равно. Ты же не мечтаешь стать мэром Уагадугу?

– Неплохая мысль. Там, по крайней мере, тепло.

– Меня в Уфу зовут работать, – сообщил Леха. – Крутой ресторанище, целый комплекс. Поехали вместе? Может, там устроишься?

– Не люблю авантюр.

– Как знаешь…

Солнечный расцвет осени не совпадал с моей мрачностью. Яркой желтизной светились листья, даже лужи высохли на асфальте, оставив после себя следы грязных разводов. Легкий ветерок приятно обдувал лицо, забираясь за воротник рубашки. Золото осени, воспетое поэтами и запечатленное художниками, тем не менее, неумолимо жестоко. Как красота, убивающая жизнь…

…На Старом Арбате расположились музыканты. Их было четверо, и они играли джаз. Я остановился и стал ждать, когда закончится композиция. С последним аккордом, разбившимся о старую стену арбатского дома, подошел к ним, спросил:

– Ребята, вас работа интересует?

– Смотря какая, – ответил один из них, бородатый мужчина лет сорока пяти в светло-зеленом плаще с трубой в руках.

– Здесь рядом, на Новом Арбате, ресторан. Играете каждый вечер с восьми до одиннадцати. Тридцатка каждому. Плюс заказы и еда. Повар пьяный, но хороший.

Музыканты переглянулись.

– А что? – Отреагировал трубач. – Взлабнем для пипла?..

– Хозяин хоть нормальный? – Спросил невзрачного вида мужичонка, что сидел за барабаном.

– Американец, – говорю, – но из наших.

– С огромной жабой на груди? – Не унимался тот.

– Что ты! Он мне даже кредит приличный открыл. В пять долларов.

– Давай знакомиться, – протянул руку бородатый. – Вова.

– Славик, – продолжил барабанщик.

Третий, молодой гитарист в черной осенней куртке, представился:

– Иннокентий.

– Не хохми, – заржал трубач. – Он – Сема.

– Сема, – согласился гитарист. – Просто мне имя Иннокентий нравится.

Четвертый, что стоял с контрабасом, кивнул.

– Николай, – пояснил бородатый. – Он немой.

– Готов смириться, – говорю, – Зато я речист не по годам. Прошу на сцену!..

…Звучание квартета Цыбульскому понравилось. Он даже рассердился:

– А ты говорил: в Москве нет джаза!

– Чудеса порой случаются, – возразил я.

– Парни! – Возвестил Цыбульский. – Я хочу, чтобы на сцене были вечные лафа, балдеж и синкопы. А послезавтра я куплю рояль. На нем будут лежать толстые клавиры и худые женщины. Саня, срочно найди пианиста. Только нормального. А то приходил тут один псих с обкусанной аппликатурой…

– Постараюсь, – кивнул я.

– Да уж, собери остатки своего мужества в кулак. И осветителя найди, чтоб софиты поставил, а то я сам себя не вижу.

Леха притащил бутылку «Мерло». Съязвил:

– Мужики! Ваш арт-директор – торговец смыслом и убийца нот! Паузник и симфонист. Его девиз – «сожгу Страдивари»!..

Музыканты с уважением закивали. Лукинский не унимался:

– Загрунтую Ван Гога, расплавлю Фаберже!.. Восславим искусство в созвездии общепита!