Книжка в меня больше не лезла и я, окончательно это поняв, встал с кровати, чтобы выключить свет и снова лёг, накрывшись одеялом. Но спать мне абсолютно не хотелось равно как и делать что-либо ещё. Я стал думать о том, что сейчас делается за окном. Положившись на свою память, я представил себе серые до черноты двенадцатиэтажные дома на фоне неба со звёздами и кусочком луны и матовый шатровый купол церкви в парке. Потом я решил поугадывать, что может сейчас твориться в окнах чужих квартир – это занятие не даёт мне покоя с детства, когда я вглядывался в них через мамин театральный бинокль, но быстро раздумал – мне даже и этого не хотелось. Потом я задумал позвонить кому-нибудь, но, кажется, было уже слишком поздно, да и не хотелось особенно, разве что… я протянул руку к телефону и на ощупь, в темноте, стал набирать – один – первая слева в верхнем ряду кнопка, и два нуля – средняя в самом нижнем. Мне ответил исполненный собственного достоинства, но очень приятный женский голос. Я уже ребёнком любил его слушать и теперь мне хотелось рассказать этой тётеньке о том, как мне грустно и плохо, о том, что меня бросила любимая девушка, потому что я на пять минут опоздал к ней на встречу, да к тому же пришёл в марлевой повязке – да, я не хочу заболеть, но главное, хочу показать пример другим, - но ей показалось, что это очень некрасиво и выставляет её дурой, потому что я был подавлен из-за взрыва у «Националя», где погиб в частности и мальчик с моей кафедры и опять стал ей об этом зачем-то рассказывать, потому что «полгода – это для меня слишком много, я устала», потому что, наверное, просто хотела показать мне свой характер… Но тётенька сообщила мне время и повесила трубку, а я так и не успел собраться с мыслями, не успел ничего сказать. И тогда я заплакал – без слёз, конечно, но тем не менее; вернее даже зарыдал. Но потом я понял, что это проявление слабости и прекратил; я включил свет, сел за стол, закурил и, нагло посмотрев на фотографию, где мы с ней обнимаемся, начал писать этот рассказ. Жалко только, что в такой час уже никому не скажешь «спокойной ночи».