Две сверкающие глазницы света смотрят на меня. Серое, дождливое небо, и вдруг прямоугольные прорези разглядывают мир! Недружелюбно и осуждающе уставились в мою сторону. Чем же я прогневал вас, небеса? Своим поведением в последнее время? Кажется, я веду спокойную и размеренную жизнь, сплю по восемь часов, по службе замечаний нет, жена мной довольна, деньги домой хорошие приношу, цветы дарю не только на Восьмое марта, Даша, дочка моя, в садике, не болеет, нормальный ребенок. Все как у всех.
      Все как у всех, какие слова стал произносить! Раньше, лет пятнадцать назад, меня бы скривило от одной только мысли о розовом семейном счастье. Мне и моим друзьям хотелось взорвать мир, доказать что мы существуем, правда, если кто-нибудь спросил, для чего бродяжничаем по дорогам, соединяющим города, мы не ответили бы вам. Это неважно. Главное - это постоянное движение, без остановок и раздумий над содержанием, из города в город, без жилья, заработка, иногда и куска хлеба, нас называли отбросами и безнравственными подонками за отсутствие морали и ограничений своего эго, а мы радовались, мы были, можно сказать, счастливы, на правильном пути!
      Свобода, свобода кричали мы по ночам, и недовольные обыватели, просыпаясь, вызывали милицию.
      Но что-то сломалось во мне! Появились первые звонки с неба. От недосыпания, пьянства, наркотиков, беспорядочных половых связей молодая плоть сдала свои позиции, появились не проходящие воспаления легких, некоторые не могли подняться по утрам с кровати без дозы или стакана портвейна, мы перешагнули третий десяток лет, и тело, изможденное удовольствиями, начало сдавать. Это, конечно, в наши планы не входило, мы же думали, что будем жить вечно! Пытался махнуть рукой, не думать о завтрашнем дне, но что делать, когда ты просыпаешься в ночном поезде, и кажется, что холод пронизывает каждую клетку измученного алкоголем тела, тошнит, в тамбур, обнимать губами сигарету, наглотаться свежего воздуха и сойти на ближайшей станции в неизвестность. С годами это надоедает.
      Главное не это конечно, главное - это червяк, сосущий мозг сомнениями. Несколько лет пролетели, как один день, мы бунтовали, кричали о несовершенстве мира и его недостатках, обдолбанные, рассуждали на вечные темы жизни. Начало казаться, что все я делаю не так. Мне наплевать на социальное неравенство, на полумертвые тела воротил мира в лимузинах, мне просто не хочется жить скованным моральными ограничениями, мне не хочется вставать рано на работу, да вообще работать, дай мне побольше денежных знаков зеленого цвета, я брошу это все. А тут еще наши души стали сыпаться из копилок сердца в вечный мрак, одну знакомую сбило машиной, когда она, пьяная, голосовала на шоссе, другой увеличил дозу, в надежде забыться от тоски, не проснулся. Кого-то посадили в тюрьму, нас меньше и меньше. Я тогда не думал о жизни после смерти, меня пугало другое, - у нас отнимали дыхание и отправляли на покой, как маленьких детей родители загоняют спать, ты можешь обижаться, сердиться на произвол, но сделать ничего не в силах. Я испугался смерти.
      Все больше и больше в спиртовом бреду говорил о том, зачем мы так живем, чего ищем? Иллюзии питают наши годы, мы тратим время на пустое! Может, пора остановиться? Друзья смеялись надо мной, а подруги предлагали забыться в чувственном угаре. На что я мог сделать, если день ото дня эти снежки сомнения накатывались лавиной перемен моего сознания, процесс, как говорят, пошел.
      Свобода, свобода стонал я, засыпая, а что в ответ?
      И вот однажды утром, освободившись от рук и ног мирно спящей девчонки, по первому выпавшему в тот год снегу я ушел, с сильным желанием завязать и никогда не возвращаться в старую, а скорее всего, молодую жизнь. Выкинуть пять лет из памяти, и начать все сначала. Меня позвал гудок поезда, кончилось время пребывания на станции, пора в дорогу, в настоящую жизнь. В то утро было такое же низкое небо над головой, пытающееся залезть мне под кепку сыростью дождя, два острых как бритва, луча провожали в дорогу. Тогда я думал, что они мне желают удачи, одобряют мой поступок.
      Может, мне сегодня показалось?
      За ужином Таня спросила:
      - Что произошло? Ты сегодня какой-то задумчивый.
      Я познакомился с ней на заводе, куда устроился работать учеником сварщика. В первый же день моей работы ко мне подошла красивая девушка и строго спросила:
      - Вы заплатили взносы?
      - Какие еще взносы? - опешил я.
      - Членские, какие же еще! - повысив тон до начальственной нотки, усмехнулась она.
      - И какой это организации я член? - передернул я ее.
      - Не пошлите, Комаровский! - назвала она меня по фамилии, что мне жутко не понравилось. - Комсомольской организации! Вы же комсомолец!
      - Я? Нет! И не был никогда!
      При этих словах у Тани вытянулось лицо.
      - Как это не были? Согласно личной карточке вам 24 года! И вы до сих пор не комсомолец? - не преставала она удивляться. - Куда в школе глядели? Нужно немедленно вступить!
      - А если я не хочу! - попытался увильнуть я.
      - Даже обсуждать не буду этот вопрос, - она достала карманный календарик. - Так, когда же мы вас примем? Ага, вот, скоро 22 апреля, день рождения Ленина. Тогда и примем! А взносы сейчас заплатите!
      - Как это? Я же не член!
      - Это дело нескольких недель! Так, хватит болтать, вас и меня ждет работа, платите!
      Я достал пятьдесят копеек и передал сборщику податей.
      - Вы хоть понимаете, в какой день вам предстоит вступить в эту священную организацию? Как это торжественно! - продолжала она свой пафос.
      - Ну, как тут забыть, когда вся страна в едином порыве отмечает юбилей вождя!
      - Опять ерничаете?
      - Нисколько! Только начинаю гордиться!
      - Ладно, я вам сообщу попозже время и день. Мне пора работать, и так на разговоры с вами столько драгоценных минут потратила, могла бы принести пользу стране!
      И пошла, но почему-то остановилась и вернулась ко мне. Может, заодно и в партию предложит вступить, подумал я, так сказать, для комплекта!
      - Да, кстати, совсем забыла, найдите себе костюм поприличнее к церемонии, а то как хиппи какой-то ходите!
      - А это еще зачем?
      - Потому что принимать вас будут на центральной площади города у памятника Ленину, вместе со школьниками восьмых классов города!
      - С кем, кем? - убитым голосом сказал я.
      - Со школьниками, а что вас смущает?
      - Да ничего.
      - Вот и хорошо, идите, работайте.
      От этих новостей настроение у меня было хуже некуда. Серега Комаровский, бывший лидер неформалов, считай, всего региона, стоит с детьми и покланяется лысому чурбану! Однажды мы в протест этому, как Таня сказала, священному акту, встали напротив с плакатом “Комсомол и Фашизм едины”. Только подняли плакат, налетели менты, ну а там как всегда.
      Что же делать? Отказаться? Выгонят из заводского общежития и с работы по гнилой статье! Тогда конец! Придется возвращаться к “своим друзьям”. Да и примут ли они меня? Вряд ли. Больше года, как пропал из серых рядов. Есть другой путь, плюнуть на себя и свое я и сделать шаг вперед. Делай, как все! Я же, в принципе, уже сделал выбор, когда ушел от них. А что ты хотел, Сережа? Быть посередине, ни во что не вмешиваться, не замарать девочку-совесть? Ты же знаешь, так не бывает!
      И Сережа Комаровский, то есть я, вступил в комсомол на центральной площади города в день рождения безумного человека, всю страну втоптавшего в кровь войны. На удивление все прошло тихо, без скандалов, я не видел моих бывших однополчан, видимо, после тех внушений в милиции, никому не хотелось подставлять снова шею.
      Вот так все и началось. Что, спросите вы? Мой путь, прямо как у Синатры в песне! За меня круто взялась Таня, после комсомола она тащит меня в партию, потом начинает меня пихать в профсоюз, сначала выбирают лидером участка, а затем и цеха. Освободили от работы, я даже старался, а что, очень хорошо, работать не надо, языком мели всякую чушь! Вяло сопротивлявшийся внутренний голос под названием совесть запрятал в дальний угол и завалил ненужными и быстроменяющимися “жизненно важными” делами. Проснулся, и быстро на работу, в людские массы, разговоры, собрания, митинги, весь в делах, и так целый день, вечером оставлял силы только для того, чтобы доползти до кровати. День за днем жизнь летит незаметно. Я не любил отпуска и праздники, когда молчит телефон, и люди сидят по своим уютным квартиркам в окружении любящих их домочадцев. Как это мелко для меня! Надеялся, что хоть этот кусок личной жизни останется только моим. Как хотите, забирайте себе время на работе, но когда я один, я могу быть самим собой! Наивный! Сам не знаю почему, но я понравился Тане. Мечте всего цеха! И что она нашла во мне? Я всегда считал, что мужчина должен быть чуть-чуть симпатичнее обезьяны! Так как от природы был наделен как раз такими внешними данными. Но она что-то разглядела во мне! Может, понравились мои успехи на малой политической арене завода. Не знаю. Лет через пять после нашего знакомства мы сыграли свадьбу. Непреступная крепость под названием независимость сдалась!
      А может, это не так и плохо?
      И вот это небо и два глаза буравят мне сердце. Сегодня девятое мая, День Победы. Нужно будет толкнуть речь на митинге. Я никогда заранее не готовился к выступлениям, не читал по бумажке, чем выгодно отличался от своих партийных коллег. День развивался в нужном для меня русле, проснулся по будильнику, душ, легкий завтрак, не люблю отягощать живот с утра, подъехала служебная машина. Собрались люди, день пасмурный, но теплый, венки, речи. Народ потихоньку стал расходиться. Мое внимание привлек старик с палочкой, он осторожно шел мимо могил, останавливаясь около каждой плиты и внимательно прочитывая надпись, он кого-то искал. Наконец-то он нашел нужное ему имя. Остановился, достал из пакета бутылку водки, два граненых стакана, черный хлеб, присел на лавочку. Мне захотелось подойти поближе и услышать, что он будет говорить, это так непонятно и отличается от спектакля, который мы разыгрываем каждый год перед ветеранами.
      Стараясь не шуметь, я осторожно подошел сзади.
      - Здравствуй, командир! - сказал старик, обращаясь к плите, один наполненный до половины стакан с кусочком черного хлеба сверху поставил на плиту. - Вот я и нашел тебя! Спрашиваешь, почему так долго не приходил к тебе? После того штурма высоты, когда тебя еще живого отвезли в санчасть, мы думали ты выживешь, ранение пустяковое, главное, сердце не задето! А видишь, как вышло! Операция, ты и умер на белых простынях. Мы не сразу об этом узнали. А после войны раскидало кого куда по Союзу. Заботы, строили новый мир, нам так казалось тогда! Все некогда было приехать к тебе! - он закашлялся. - Извини, бронхит никак не пройдет. Этим врачам только попадись! Вмиг залечат! Да, я отвлекся! Были молоды, были силы, но не было времени, за заботами житейскими забыли мы тебя, командир, виноваты! А сейчас много времени прошло, да, ходим уже с палочками, видишь, какую приобрел! - и он продемонстрировал обычную переделанную лыжную палку. - Вернее, не ходим, а хожу. Один я остался, командир. Мне тоже немного осталось мять траву на земле. Жизнь прошла. Я не жалею. Все было хорошо, именно хорошо. Правильно все было! Не ломались, не гнули хребет на дядей, ходили по планете в радости. Скажешь, зачем я тебе все это рассказываю? А некому больше, людей вокруг меня нет, некому говорить правду, все порченные какие-то, кто чем, деньгами, коммунизмом, Западом, всего и не перечислишь! А ты знаешь, какой самый прекрасный миг моей жизни? Да, да! Ты прав! За минуту до атаки, когда мы сидели в окопе, прижавшись мокрыми спинами друг другу, и смотрели на небо, нет, мы не мечтали о том, что будет после войны, мы думали, не доживем до ее конца. Мы просто смотрели на небо, думая, что умрем в этом шквале огня через мгновенье. И не было страшно. Мы были свободны! Это никогда не повторялось. Ладно, что-то я заговорился, меня уже подслушивают. - Он обернулся. - Молодой человек, вы что, шпионите?
      - Извините меня, ухожу.
      - Да не торопись, присаживайся лучше рядом. Помянем моего друга, - он убрал пакет. - Садись вот сюда. - Протянул мне граненый стакан и черный хлеб. - Тебя как зовут?
      - Сергей. Мне неловко…
      - Не тушуйся, Сергей. На трибуне ты был смелее! Меня зовут Георгий Иванович.
      Я взял стакан, не чокаясь, выпили. Я молчал, не зная, что сказать.
      - Трудно тебе? - неожиданно спросил он.
      - Трудно в чем? - уточнил я.
      - Говорить всякий вздор!
      - Какой вздор?
      - Самый настоящий! Так сказать, с высокой трибуны! - он прищурился, и я не видел выражение его глаз. - Про вечную память, уважение и низкие поклоны до земли!
      Он был прав, в самую точку попал, но я попытался возразить.
      - Зачем вы так Георгий Иванович, мы же искренне поздравляли вас, ветеранов ВОВ.
      - Ты знаешь, когда читаю эти буквы В, О, В, - он медленно и раздельно произнес каждую, - мне кажется, собака лает. Получается гав, гав, - я улыбнулся. - Вот видишь, самому смешно. Смешно, когда вижу надписи на кассах: “Ветераны ВОВ обслуживаются вне очереди”. Ты не думай, я не хочу сказать, за что мы воевали? За эти надписи, за память? Я тебя об этом не спрашиваю. Ты еще будешь? - он показал на бутылку, я утвердительно кивнул. - Только пойдем в другое место, хорошо?
      Мы отошли от мемориала в сторону, сели на свободную скамейку. Налили еще по стаканчику и также молча, не чокаясь, выпили. Подошел милиционер.
      - Нашли место! Сворачивайте свою скатерть.
      Я достал красную книжку и показал лейтенанту. Сверив лицо на фотографии с оригиналом, он сделал под козырек и удалился. Мой новый знакомый никак не прокомментировал эту сцену.
      - Когда шла война, всем хотелось только одного, победы! Каждый день слушали сводки информбюро. Занят такой-то населенный пункт, продвинулись на столько-то километров к границе. Я был десантником. Все время на острие, на передовой. Утром проснешься или ночью, это как получится, и не знаешь, преклонишь ты свою голову в следующий раз или нет. Был момент, - он усмехнулся, - я так устал от всего, от крови, непомерных нагрузок, ожидания смерти, что вот лежу на редком отдыхе и мечтаю, пошли мне Господи легкое ранение, так, чтобы только в госпитале поваляться месяц, отдохнуть, вылезти из багровых переделок. Полвойны за плечами, фашистов начали гнать, а мне такие мысли в голову лезут. Дай им волю, и ты не боец, а так, что-то сбоку! Гоню от себя эти мысли, и не получается ничего. А тут еще послали высоту брать, да не то чтобы брать, а на некоторое время выключить дот. Бомбили, бомбили его, а как атака, так полвзвода на том свете. Командир говорит мне: “Со мной пойдешь, Кисть!” Это кличка у меня такая была, запястье широкое, - и он показал правую руку, действительно, две моих. - Хорошо, приказ есть приказ. Кое-как добрались до него, лежим метрах в десяти в воронке, ждем, когда перезаряжать будет оружие, тогда у нас несколько секунд есть для рывка к бойнице, если повезет, успеем гранаты кинуть. Но это тоже не так просто, немцы не дураки, один всегда страхует с автоматом, так сказать, от случайностей. Так что когда сидели спинами друг другу и смотрели на небо, ты это уже, наверное, слышал, - он улыбнулся и до конца разлил бутылку. - Вот, сидели и смотрели на небо, понимали, что в лучшем случае останется один в живых. Кто-то должен принять в свою сторону очередь, другой, может быть, успеет ответить и забросать гранатами, но это тоже, как сейчас говорят, не факт! И тут мне командир говорит: “Послушай, Кисть, я знаю, что кто-то сейчас из нас умрет, или оба сыграем. Это не важно! Важно, что фрицев начали гнать и села освобождать с городами! Важно, что баб наших русских видим на дорогах с цветами, а не с лопатами, роющих окопы. Важно, что скоро весна, все покроется зеленью и благоуханием, и наш советский человек сможет свободно дышать на своей земле! Но для этого, Кисть, нам нужно заткнуть его железную глотку, - и он показал в направлении дота. - Ты готов? Не отвечай ничего, я знаю, у тебя в последнее время в башке искрится госпиталь в голубом тумане! И ты становишься ненадежным! Так вот, или ты сейчас умрешь, как герой, или …Что или? - спросил я. Или, Кисть, ты хуже последнего смердящего трупа фрица станешь, потому что если солдат не хочет спасти маленькую девочку, старика, женщину, то это уже не солдат, не мужчина, а так, что-то сбоку (это его любимое было выражение, когда он кого-то отчитывал). Слышишь, строчит как, через пару минут будет перезаряжаться, думай, еще есть время, я пойду первым, если готов, то…” и командир замолчал. Я не знал, откуда он все знает, командир - Бог на земле, должен все знать! Смотрел в небо, правильно он сказал, это моя жизнь, это жизнь моей страны! Видимо, так должно быть, есть моменты, когда выбора нет, не может быть половинчатых решений, когда молчание не золото. Я сказал сам себе: “Я солдат, я должен умереть. Умереть за миллионы моих братьев и сестер, чтобы никто не мог отбирать хлеб у голодных детей, растлевать девиц, жечь и разрушать родные веси, всаживать ради смеха нож в грудь военнопленных! Я должен, это мой долг! Помоги мне, небо!” И мне стало так легко, сомнения последних дней улетучились, я расслабился перед схваткой. И когда мы услышали щелчок открывающейся гашетки, неведомая сила подняла нас с земли и кинула на дот. В таком состоянии исступления и священной ненависти я и на дот мог броситься, только понимал, бесполезно, меня как масло разрежет по полам первая же очередь. Пули автоматчика достались командиру, а я как в лузу вогнал им в хари связку гранат, пусть постреляют теперь, сволочи. Командира ранило несерьезно по нашим понятиям, вены и сердце не задеты, подумаешь, несколько пуль навылет. А он возьми и умри, когда зашивали. Порок сердца, говорят… К чему я тебе, Сережа, это все рассказываю? Чтобы ты понял, нам не важно, как ты с трибуны один день в году скажешь нам спасибо. Ты это тыловым крысам говори. Нам не надо. Мы люди простые и живем без затей. Вернее, многие из нас отжили уже. Мы сражались не за награды и похвалу, мы сражались и трудились для победы! Потому и день этот так назвали. И как говорил товарищ Сталин в начале войны, братья и сестры, не надо лицемерить. Хватит философии, ну, будь! - он поднял стакан и залпом выпил.
      Старик поднялся, взял лыжную палку, попрощался и осторожно ступая, направился к остановке. Я сидел под впечатлением его рассказа. Подошла жена.
      - Сережа, ты где был? Мы тебя потеряли, - она широко улыбалась и глядела куда-то в сторону.
      Кто это мы? - Подумал я.
      - Устал, что ли? Ладно, посиди немного, отдохни. И подходи к машине, надо ехать домой! - знакомая властная нотка. - Надеюсь, ты не забыл, вечером мы идем к Старцевым.
      - Я не забыл. Ты иди, я догоню.
      Таня, как в первую нашу встречу, резко развернулась и пошла к машине. Обиделась, наверное. А мне не хотелось за ней, первый раз в жизни не хотелось. Странный старик, поговорил со мной, рассказал о своей молодости, об одном дне, вернее, нескольких часах своей жизни, не учил, не наставлял, а меня успокоил, внутренности мои воспаленные залил водой своих слов. Братья и сестры, не надо лицемерить! Может, это был ангел, я слышал, что они иногда принимают вид людей? Даже фамилии и телефона у него не взял. Дуралей я.
      Мимо прошли подростки с магнитофоном. Из динамиков рвалась наружу современная музыка. Странно сейчас поют, то тихо, почти шепотом, то вдруг посередине песни взорвутся криком, а потом опять на шепот перейдут. Мира в душе нет.
      Я встал, отряхнул крошки и кажется, вместе с ними и усталость последних дней. Помолодевший и чистый, как много лет назад, пошел по первому нехоженому снегу, убелившему мой черный мир души к машине! А в сердце перекличка колоколов: “Братья и сестры, не надо лицемерить!”