Было восемь часов вечера. Я сидела у окна и смотрела на веселых ребят. Они играли и бегали по всему двору. Боже! Им, наверное, так весело! А у меня больная нога, и без костыля мне обойтись нельзя. А еще я не люблю солнце. Оно слишком яркое для меня, и на улицу я выхожу только после девяти-десяти вечера. Зимой, конечно, пораньше. Но все равно я чувствую себя неполноценной. У меня нет подруг, я ни разу не целовалась, хотя мне уже скоро шестнадцать, я редко бываю на улице, а еще… А еще мне хочется увидеть солнце. Желтое, яркое, теплое солнце. Поднять глаза и увидеть его, и чтобы лучи согревали мое бледное тело. Но этого никогда, никогда, никогда не будет!!! Меня никто никогда не полюбит, у меня никогда не будет подруг, потому что вечерами я сижу с мамой на лавочке и шагу сделать без нее не могу. Мне трудно ходить, но костыль помогает мне, и я без труда дойду до двора. Но мама… Она меня не отпускает! Никуда! «Книжки – лучшая твоя компания», – вот, что она говорит. Неужели трудно понять, что мне нужны друзья, общение. Я умная и образованная, со мной будет интересно. У меня есть чувство юмора, но… У меня нет того, что есть у всех остальных ребят – нормальной ноги. А так хочется быть полноценной. «Как же ты пойдешь на улицу одна?! А если ты споткнешься и упадешь? Кто тебе поможет, кто? У тебя даже нет подруги, которая помогла бы тебе. А прохожие тебя не поднимут, люди такие жестокие», – говорит мама. Это ты жестокая, мама! Как же я найду себе подругу, если я целыми днями дома или мы вечером сидим на лавочке у подъезда, и ты болтаешь с соседками. Жаль, что у меня не хватает смелости сказать ей это в лицо.

Я часто слышу разговоры проходящих мимо окон девчонок. Они болтают о мальчиках, которые водят их в кино, дарят им цветы, целуют их, признаются в любви. А я ни разу не была в кино, только года два назад родители сводили меня в театр.

А сейчас я дома одна. Родители уехали в отпуск, а меня оставили. Я так этому рада! Теперь я смогу погулять ночью при луне. Я люблю ее. Она освещает дорогу, потерявшимся путникам, она всячески помогает людям, с ней связано что-то таинственное и мистическое. Для меня луна – символ тишины, безмолвия, одиночества и счастья. Спокойного, небурного счастья. И сегодня я смогу полюбоваться ею, смогу пройтись босиком по мокрой от росы траве, послушать пение соловья. Я буду гулять до самого рассвета. Вернусь домой, выпью чай с мятой и лягу спать…

Солнце совсем село. На востоке было темно-темно, и там уже зажигались первые звезды. Я надела свое самое красивое платье – белое с красными цветочками – и легкие босоножки. Ночи стояли теплые, и надевать кофту не было смысла. Я сделала себе косичку, посмотрела на себя в зеркало, улыбнулась, взяла костыль и вышла на улицу. На меня дунул свежий ветерок, и запахло летом – цветами, свежескошенной травой и другими неизвестными мне ароматами. Я не спеша, прошла через двор и свернула на липовую аллею. Там стрекотали кузнечики, и царил прекрасный аромат, обволакивающий меня. Я остановилась подышать этим чудесным воздухом. Через минуту я двинулась дальше. Вскоре я свернула с аллеи и стала подниматься в гору. Я шла к реке. Там я могла насладиться пением соловья, журчанием воды и, конечно же, луной. Земля здесь была мягкая, костыль проваливался, и идти было тяжело. И тут я увидела фигуру, сидевшую на обрыве. Этот человек любовался луной, и, казалось, о чем-то думал. У меня не было сил идти дальше и поэтому я села рядом с ним. Это оказался молодой юноша с приятной внешностью. Он не обращал на меня никакого внимания, и я разозлилась. Разозлилась, потому что я была не одна, как мне хотелось, и потому что этот человек мне ничего не сказал. Не прогнал, не ушел и даже просто не поздоровался. Неожиданно он посмотрел на меня и сказал:

– Привет.

Я успокоилась и тихо промолвила:

– Привет.

Юноша увидел мой костыль, отложенный в сторону, и его глаза погрустнели. Неужели ему стало жаль меня?

– Меня зовут Костя, – он на секунду замолк. – А тебя?

– Катя, – ответила я.

– У тебя очень красивое имя, – Костя внимательно посмотрел на меня и робко сказал:

– Ты такая бледная.

– Это тебе так показалось при лунном свете, – промолвила я, и мое сердце бешено забилось. Я чувствовала, что могу рассказать этому человеку все на свете – обо всех своих бедах и несчастьях. Мне так хотелось с кем-нибудь поделиться, но я боялась, боялась, что он начнет смеяться надо мной, дразнить и толкать. С самого детства мама внушала мне, что люди злые и жестокие. Ото всех этих мыслей мне стало так плохо, что из глаз невольно потекли слезы.

– Ты плачешь? – обеспокоено спросил Костя. Из заднего кармана джинс он достал белоснежный отутюженный носовой платок и протянул мне. Я его взяла, вытерла слезы и увидела, что в уголке вышита красивая буква «К».

– Я его тебе дарю. У нас даже имена на одну букву.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– А почему ты плакала? Расскажи, что случилось.

И тут я ему все рассказала. Про ногу, про солнце, про то, что у меня нет друзей.

– У меня жестокая мама. Она совсем меня не любит, – закончила я свой рассказ.

– Нельзя так говорить, – покачал головой Костя. – Она тебя любит и просто не понимает, что тебе нужно. А ты красивая, даже очень. Я никогда не встречал таких красивых девушек. А сколько тебе лет?

– Шестнадцать скоро будет. А тебе?

– Восемнадцать.

После этого мы не говорили. Просто сидели на обрыве и смотрели на быстро бегущую реку и на таинственную луну. Вдалеке пел соловей.

– Я люблю луну, – неожиданно сказала я. – Лишь она меня понимает. Ей дано время ночью, и мне тоже. Но она счастливая, а я – нет. Луна видит столько влюбленных, встречающихся ночью, а я… Я даже не хочу про себя говорить. Ты и так уже все знаешь.

– Я тоже люблю луну. Она красивая… как ты. Только ты лучше, – говорил Костя, смотря то на меня, то на луну. – Вы обе бледные и немного грустные. А еще вы таинственные. А у тебя очень печальные глаза. В них столько тоски. Ой! – он неожиданно запнулся и засмущался. – Что-то я совсем разошелся. Прости. Но ты, правда, очень красивая.

– Спасибо, – тихо сказала я и нежно погладила его по щеке. – Ты тоже очень красивый.

Костя бережно взял мою руку, погладил ее и поцеловал.

– Уже три, – заметил он, посмотрев на часы. – Давай, я тебя провожу.

Он помог мне встать, и всю дорогу мы шли подруку, как влюбленные. Остановились у моего подъезда.

– Давай сядем на лавочку, – предложила я, и мы уселись. – А ты придешь завтра на реку? – неожиданно для себя спросила я.

– Ты, наверное, хочешь побыть одна…

– Нет, нет, – возразила я, приложив палец к его губам. – Я хочу, чтобы ты пришел. Мне с тобой интересно. Я никогда ни с кем не общалась. Я, наверное, очень дикая, да?

– Нет, что ты, – Костя мило улыбнулся. – Ты очень умная, много знаешь. Ты, наверное, много читаешь, да?

Я кивнула.

– Я еще ты очень красивая и скромная.

Костя хотел меня обнять, но не решился.

– Ладно. Мне пора, – сказала я и попыталась встать.

– Давай я помогу.

– Спасибо. Иди домой. До квартиры я дойду сама. Я живу на первом этаже.

Костя попрощался и ушел.

Через несколько минут я сидела в светлой кухне и пила чай с мятой, а перед глазами стояло лицо высокого симпатичного и очень робкого юноши с задумчивыми голубыми глазами. Я была очень рада этому знакомству и с нетерпением ждала следующей ночи.

… Утром меня разбудил дверной звонок. Это пришла Нина Павловна.

– Ты еще спишь? Ну-ка, живо умываться. Ведь договорились, что каждый день в два часа приношу тебе еду, чтобы ты сама в магазин не ходила. А что это у тебя туфли стоят, ходила куда-то?

– Ну, что Вы, Нина Павловна? – нагло возразила я. – Это мы когда с мамой гулять ходить в последний раз перед ее отъездом, я убрать забыла.

– Эх ты! Я б с тобой вечерком погуляла, да дел невпроворот. Вот хлеб, колбаса, мясо, овощи, фрукты. Хотела курицы взять, а не было! – говорила горластая Нина Павловна. – Ты чего зеваешь? Не выспалась?

– Ага, – зевнула я.

– Родители уехали, и весь режим насмарку. Эх, Катя! Иди-ка умываться, а я пока салатик сделаю.

 

Весь день я читала, но часто отвлекалась и думала о Косте. Мне он понравился. Добрый, скромный, воспитанный. Все-таки здорово иметь друга. Хотя… Его еще рано называть другом, но надеюсь, что Костя им станет.

Часы пробили одиннадцать. Пора было собираться. Я очень долго думала, что надеть, потому что мне хотелось быть красивой для Кости. В конце концов, мой выбор остановился на темном серо-зеленом сарафане. Я распустила волосы и осталась довольна своей внешностью.

Костя встретил меня на липовой аллее, и мы снова шли подруку. Эту ночь мы провели замечательно. Сидели на обрыве, любовались луной, наслаждались пением птиц и разговаривали о книгах, музыке, фильмах и многом другом. Оказалось, что Костя учится на философском факультете. Он обожает читать, а его любимые писатели Диккенс, Конан Дойл и Достоевский.

– Надо же, наши вкусы совпадают! – удивилась я.

Мы разговаривали до четырех часов утра. И еще я узнала, что у Кости есть сестра Аня, ей восемь лет. Он много говорил о своей семье, о своих мальчишеских годах, как они с ребятами лазили по чужим садам и воровали сливы с яблоками, как играли в индейцев, ходили в походы, ездили в Беларусь и на Ладожское озеро. А я безумно, безумно завидовала ему и его веселому, беззаботному детству. От этого мне становилось ужасно грустно, и я с тоской смотрела на свою больную ногу.

– Катя, ты снова плачешь? – спросил Костя и поближе подвинулся ко мне. – Ты такая красивая, а плачешь. Так нельзя.

– Нет, я не плачу, – возразила я, всхлипнув, и смахнула слезу с ресниц. – Ты так увлеченно рассказываешь о своем детстве. Оно было у тебя таким веселым. Походы, поездки. А я никогда никуда не ездила. Обидно. Я ни разу не видела море. А когда мне было десять лет, мы с родителями ездили ночью на реку. И там было так же, как сейчас. Светила луна, журчала вода, стрекотали кузнечики, вот только соловей не пел, – я снова всхлипнула, а по щеке побежала слеза. – У нас горел костер, а отец жарил шашлык. Мама накрывала на стол и напевала под нос разные песни, которые я просто обожала. А потом мы сидели, ели и рассказывали страшные истории. Я тогда была самой счастливой. Мне хотелось, чтобы такие прогулки случались как можно чаще. Но такой ночи так и не повторилось. Наоборот, с того дня все кардинально изменилось. Отец стал поздно возвращаться с работы, мама отдалилась от меня. Но я сначала не замечала этого и на протяжении трех лет отмечала этот день, как самый лучший день в моей жизни. И родителям говорила: «А помните, мы в этот день ездили на речку». И только совсем недавно я поняла, что это был прощальный вечер, но никто об этом не знал. После того дня родители стали ругаться, кричали на меня, иногда даже били! Я часто просила отца, чтобы мы снова съездила на речку, а он лишь улыбался, ласково гладил меня по голове и говорил: «Конечно, поедем, доченька. Выберем денек получше и поедем». Но этого так и не случилось. А я ждала, ждала и верила, что когда-нибудь мы снова вместе соберемся и поедем отдохнуть. Верила до сегодняшнего дня, пока не рассказала этого тебе.

– Ты, наверное, так ждала, когда наступит такой день, – понимающе промолвил Костя. – Зато сейчас мы здесь вдвоем, и я счастлив, а ты?

– Я тоже, Костик, – тихо прошептала я и прижалась к нему.

 

С этого дня у меня началась новая жизнь. Я поняла, что теперь не завишу от родителей так сильно, как раньше, что не обязана перед ними отчитываться, что Нина Павловна не должна таскать мне каждый день еду – это могу делать я вечером или Костик. Теперь другая жизнь и другая я. Счастливая независимая и самостоятельная. Я, конечно, понимаю, что до сих пор нуждаюсь в помощи родителей, но уже меньше.

Сегодня ко мне пришел Костя, и я показала ему свою библиотеку. Вся моя комната заставлена шкафами, которые завалены книгами. Я обожаю физику и биологию, и у меня очень много учебников и пособий по этим предметам. Пять полок одного из шкафов заставлено толстенными энциклопедиями. Костя был поражен.

– Да ты можешь библиотеку открывать!

– А у меня и есть библиотека, – улыбнулась я. – Все стоит на своих местах. Здесь, – я показала на шкаф со стеклянными дверцами, – одна русская литература. Тут книги по физике и биологии.

– Ну, ты даешь! – воскликнул Костик

В этот вечер мы вместе пошли на реку. Мы долго сидели молча, а потом Костя сорвал розу с куста, которые рос рядом, и протянул мне цветок со словами:

– Самой красивой девушке на свете – самый красивый цветок.

Я молча взяла цветок и понюхала его. Тут Костя подвинулся ко мне так близко, что я могла чувствовать его дыхание. Я глядела в его голубые глаза и кроме них ничего не видела. Костя ко мне потянулся и прижался своими губами к моим губам. На секунду мне показалось, что я провалилась в темную и холодную бездну, но потом я снова почувствовала тепло мальчишеских губ и рук, обнимающих меня. Я была целиком наполнена поцелуем – от головы до пят. Костя обнимал меня и целовал шею, волосы, щеки, губы, а я нежно гладила его по голове и шептала:

– Костя, милый Костя.

– Я люблю, я люблю тебя, Катя, – серьезно сказал Костя, глядя мне в глаза.

– Я тебя тоже люблю, Костик.

После моих слов Костя осыпал меня тысячью поцелуев, и не было ничего слаще этих поцелуев, от которых захватывало дух. Порой мне казалось, что я умру от нахлынувшего на меня счастья и удовольствия.

 

Каждый день мы виделись с Костей. Он вместо Нины Павловны приносил еду, и мы готовили обед. А после одиннадцати шли на реку. Там Костя горячо шептал мне нежные слова, обнимал, целовал и беспрестанно повторял: «Я люблю тебя».

В один из вечеров, когда мы сидели на обрыве, а на следующий день должны были вернуться мои родители, я неожиданно сказала:

– Я хочу увидеть восход.

Костя посмотрел на меня ошарашенными глазами. Он долго молчал и о чем-то усердно думал, а потом промолвил:

– Катя, это же опасно. Ты, – он запнулся, – ты же можешь умереть.

– Костя, – я нежно погладила его по щеке, – зато я умру счастливой. Я никогда, понимаешь, никогда не видела восход. А сейчас, сейчас я счастлива, потому что люблю тебя, люблю всем телом и душой. И даже если я умру, то умру счастливой рядом с тобой.

Костя внимательно на меня смотрел, и я понимала, что он ужасно разозлился, но вместе с тем, понимает мое желание. Неожиданно он вскочил и заговорил, запинаясь на каждом слове:

– Ты… Ты… Ты, Катя, эгоистка… Вот ты кто! – в его глазах заблестели слезы, а нижняя губа начала трястись, и Костя побежал.

– Костя! Вернись, Костя! – кричала я, судорожно ища костыль. Руки меня не слушались, а я ужасно боялась, что Костя убежит от меня, убежит навсегда. Перед глазами стояло его лицо, и я слышала его злой и обиженный голос: «Эгоистка! Эгоистка!» Слезы застилали мне глаза, а я, ничего не видя, продолжала искать костыль. Не найдя его, я поползла, волоча за собой больную ногу и крича:

– Костя! Костенька! Вернись!

Слезы текли ручьем, я ничего не видела и ползла ощупью. Я спотыкалась об корни, камни, кочки. И неожиданно я поняла, что земли подо мной нет, и я куда-то лечу. Потом я обо что-то стукнулась и покатилась вниз. «Внизу камни… Прощай, милый Костя», – пронеслось у меня в голове. Вдруг раздался какой-то хруст, и заныла спина, а по больной ноге потекло что-то теплое. Я приподняла веки, взглянула на тоненький месяц, а потом стало темно…

 

Я открыла глаза и увидела светло-зеленый потолок. Я огляделась и поняла, что в больнице. В палату вошла приятная медсестра, заулыбалась и спросила:

– Ну, как ты?

– Да ничего вроде. Вот только ноги не чувствую.

– Не волнуйся. Скоро все будет, как раньше.

– А кто меня сюда привез?

– Юноша какой-то. Он сказал, что не знает твоей фамилии, и поэтому ты в списке у нас как Катя Воронцова. Ну, ты отдыхай, а я часика через два приду.

Я лежала и думала о Косте и о нашей последней встрече. Я повела себя как эгоистка! Костик меня любит и беспокоится обо мне. Костик, Костик, мой милый Костик… Я тебя тоже очень люблю… С этими мыслями я заснула…

Открыв глаза, я увидела ужасно симпатичного юношу с грустными глазами. Он стоял с небольшим букетом диких роз. На его руках виднелись ссадины от шипов. Увидев, что я проснулась, юноша подошел к столику и положил на него цветы.

– Это тебе, – промолвил он чужим голосом. – Ты… Ты до сих пор хочешь увидеть восход?

– Костик, – начала я, – я знаю, что повела себя…

– Не надо ничего говорить, объяснять. Я хочу услышать ответ на свой вопрос. Все равно я скоро уезжаю.

– Куда?

– На Байкал. Так ты ответишь или нет?

– А ты надолго едешь?

– Навсегда, – зло ответил Костя, начинающий нервничать.

Я ужаснулась от его ответа и поэтому сказала:

– Хочу. Очень хочу. Но если ты…

– Ничего не говори, – прервал меня Костя и сел на койку. – А мы теперь муж и жена, Катя и Костя Воронцовы. А я люблю тебя, а ты хочешь умереть. Ты обо мне, обо мне ты подумала? Что я буду делать без тебя?

– Костик, – вздохнула я, – ты же уезжаешь. И почему я должна умереть? Может, я останусь жива.

– Что я уезжаю ничего не означает. Любить же я тебя все равно буду.

– А ты, правда, навсегда уезжаешь?

– Я не знаю… Ну… Мне пора. Самолет в девять, я не хочу опоздать. Прощай, – Костя поцеловал меня, но этот поцелуй не был таким горячим, как первый. Он встал, развернулся и ушел. Все-таки он убежал от меня…навсегда…

 

Прошло несколько дней. Меня выписали из больницы, а Костю я больше не видела. Я очень скучала по нему, каждую ночь он мне снился, – это было настоящей пыткой. И в один вечер я решила, что пойду на обрыв. Я села за стол и написала: «Я не знаю, вернусь ли я или нет, но если я вернусь, то вернусь счастливой. Дорогие мои родители, я вас очень люблю и надеюсь, вы исполните мою просьбу… последнюю просьбу. Я хочу, чтобы меня похоронили под фамилией Воронцова. «Почему?» – подумаете вы. У меня есть муж. Его зовут Костя. Но это уже неважно. Простите меня за то, что я родилась калекой. Может, так будет даже лучше. Прощайте! Воронцова Екатерина Алексеевна. 15 августа 2003 года 00:15».

В четыре часа я была уже на обрыве. Дул свежий прохладный ветерок, приятно пахло водой, и я наслаждалась ранним утром. И вот посерело на востоке. Я затаила дыхание и ждала… Неожиданно что-то блеснуло, а первые лучи солнца заскользили по речной глади. А потом показалось и само дневное светило. Розовое чистое и яркое. При его свете меркли звезды и луна, а солнце поднималось все выше и выше. Лучи отражались от воды, и я на какое-то мгновение ослепла, а потом почувствовала тепло… Наконец-то сбылась моя мечта. Восход… Вот он какой, оказывается. Солнце поднялось уже высоко, и я стала себя плохо чувствовать. Все поплыло перед глазами, как будто я была пьяная. Моя кожа начала покрываться волдырями, меня бросало в жар. Я поняла, что пора уходить, но не было сил встать. Я догадывалась, что сейчас умру, и поэтому широко открыла глаза, чтобы увидеть солнце. Оно было огромное, яркое, горячее. И вдруг стало темно… Я упала на землю, но была еще жива. Я дышала, сердце билось, кровь циркулировала.

– Катя!!!

Неужели это кричал Костя? Я услышала шаги и поняла, что это он.

– Катя… Миленькая… Как ты могла? Любимая моя… Катенька, – шептал Костик.

Он еще что-то говорил, целовал меня, а мне становилось все хуже и хуже. По моей щеке побежала слеза, но мои глаза были совершенно сухими. Я приподняла отяжелевшие веки и увидела, что это плачет Костя.

– Я люблю тебя, – из последних сил сказала я, и последним, что я видела, это были голубые Костины глаза…

***

Когда я услышал эту историю, то был в шоке.

– Баба Фая, а что с Костей стало? – спросил я у своей старой рассказчицы.

– А Костика, – баба Фая вздохнула, – через два дня в реке нашли. «Утонул», – сказал следователь. Ну, родственники поняли, конечно, что с горя утопился. У него на столе потом письмо нашли. Я тебе сейчас зачитаю, – баба Фая встала, порылась в столе, достала какую-то бумажку и начала читать:

«Дорогая Катя!

Мой рейс отложили, а я в последний момент передумал лететь.

А сейчас уже 15-ое число, а я никак не могу уснуть – все о тебе думаю. Откажись от своего желания, и мы будем вместе всегда, всю жизнь. Мне так хочется тебя увидеть…

А еще… у меня страшное предчувствие, что с тобой может что-то слу…»

– Утопился, значит, Костик, – задумчиво произнес я. – А откуда Вы знаете эту историю?

– А я, – баба Фая смахнула слезу с ресниц, – Костика знала. Я его 16-ого августа видела. А письмо это, – она потрясла бумажкой в воздухе, – настоящее. Костик писал сам. Хороший был парень.

– Вы, наверное, Катю ненавидите?

– Почему же? Нет, Лешенька, не испытываю я к ней ненависти. Катя Стрельцова… Это ее настоящая фамилия. Она, наверное, была хорошей девочкой, раз Костик ее полюбил…

Через пять дней я поехал на старое Краснодарское кладбище. До самого вечера я искал могилы Кати и Кости. Оказались они в тенистом месте под раскидистой елью. Рядом рос розовый куст, на котором сидел соловей и пел. А на серых надгробиях красовались надписи: «Воронцова Екатерина Алексеевна 23 ноября 1987 года – 15 августа 2003 года» и «Воронцов Константин Анатольевич 11 февраля 1985 года – 17 августа 2003 года».