На Главную
Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное

 


        Олег Лукошин


        Владелец тревожности


        Роман. Страница 44




Олег Лукошин. Владелец тревожности (роман).
Страница 44. <предыдущая> <следующая>








Щупать её он взялся ещё на кухне. Таня стояла у плиты, Вадим вертелся здесь же – тянул руки и трогал.

– Вадим, не мешай!

Трогал её за ягодицы.

– Не мешай, тебе говорят!

У неё были очень правильные и красивые ягодицы. С необычайно гладкой кожей. Чтобы почувствовать эту гладкость вновь, он задрал подол её халата и просунул руку в трусы.

– Если я сейчас опрокину кастрюлю, ты виноват будешь!

– А ты не обращай на меня внимание.

Кожа была действительно гладкой. Ягодицы – пышными, он трогал их и терся о её бок. У него стоял.

– О! На вооружении!

– Он всегда готов.

– Да, с этим у тебя никогда проблем не было.

– Это точно.

– В отличие от других вещей.

Он пробирался к переду.

– Каких?

– Денег, например.

– Хе, денег!

– Что хе ?

– Деньги не главное.

– Вот это главное.

– Именно.

Добрался до лобка. Член упирался в зад, как раз между половинок.

– А потом этими руками есть будешь!

– А что?

– Прекрати! Потом.

– Мне сейчас хочется.

Спустился ниже. Гладил пальцем губы и пробирался внутрь.

– Не надо! – положила она руку на его ладонь.

– Почему?

– Сейчас – не надо.

Он вытащил руки.

– Ты не видел, я солила?

– Нет, не видел.

– Что – то не могу понять – солёное, нет.

Она пробовала с ложки бульон. Ложка тряслась – Вадим тискал её за грудь.

– Ну-ка, попробуй.

Через плечо поднесла ложку к нему. Вадим попробовал.

– Нормально.

– Солёное?

– Солёное.

– Может ещё?

– Не надо. Лучше недосолить, чем пересолить.

– А моя бабушка говорила: несолёное есть – всё равно что немилого целовать.

– Он солёный.

– Я не чувствую.

– Ну, досолишь себе. Тань, нагнись.

– Не здесь!

– Ну нагнись пожалуйста. Я просто посмотрю.

Она нагнулась всё же. Он задрал халат, стянул трусы до колен. Попка была белой, мягкой и гладкой. Вытащив из штанов член, он прикоснулся им к междуножью.

– Нет! – запротестовала она, вставая. – Не здесь.

– Ну Тань...

– Потом. Поесть надо.

– Я быстро.

– Зачем тебе быстро? Поедим – и будем долго.

Ему пришлось отступить.

– А руки помой.

– Да ладно.

– Помой, помой! Это всё же тебе не... – она задумалась на секунду, подбирая сравнение, – не стерильные вещи.

Вадим пошёл мыть руки.

За ужином тянул к ней ногу. Таня сидела напротив, ноги были слегка раздвинуты, он просовывал ступню между ними. Татьяна молчала и даже не улыбалась. Но и не противилась. Табуретка Вадима наклонялась и он вот – вот готов был свалиться.

– Между прочим... – сказала Татьяна.

– Все мы дрочим.

– Ну, за себя не скажу... Я про то, что между прочим – это последнее мясо у нас с тобой. Вино ты купил, а про мясо не вспомнил.

– Деньги есть ещё, завтра купим.

Вино он как раз разливал по бокалам.

– За нас! – поднял свой.

– Ну да, за кого ещё, – присоединилась она к тосту.

– Как тебе?

– Вино?

– Да.

– Нечего, пойдёт.

– Раздвинь, Тань!

– Потом.

Она сжала коленями его ступню.

– Ну раздвинь!

– Потом, я сказала.

Пробовали и конфеты.

– Вот конфеты хорошие, молодец.

– А я конфеты не очень люблю.

– Что же покупал?

– Тебе.

– Я съем, не волнуйся.

– Я знаю.

Бутылку выпили полностью. Татьяна захмелела. Смотрела на Вадима более лояльно. Пошли в зал.

– Я так здорово себя чувствую! – говорила она, раздеваясь – Пьяная, счастливая...

– Почаще тебя поить надо.

– Да уж.

Он разделся первым. Стоял, смотрел на неё, скользил пальцами по телу.

– Сегодня он у тебя больше, чем обычно.

– Да что ты!

– По крайне мере, так кажется.

– Может быть. Сегодня я действительно чувствую прилив сил.

Она легла на спину. Он трогал её.

– Сделаешь мне минет?

– Давай.

Привстала. Он стоял на коленях.

– Сядь лучше.

Сел.

– Пошире ноги.

Взяла в рот. Сразу же глубоко. Вадим гладил её по голове.

– Я постараюсь не кончать, – сказал он.

Она промычала что – то. Вроде бы одобрение. Через несколько минут оторвалась.

– Давай я теперь.

Легла, раздвинула ноги. Вадим погрузился.

– Боже мой, уже год заканчивается! – говорила она. – Глазом моргнуть не успела.

Он старался. Язык был быстр и настойчив.

– Быстро время летит, да?

Да, дал он понять движением.

– Сегодня фильм какой – то. Мы успеем?

– Успеем, – отстранился он.

Сблизился снова, но Таня сказала:

– Хватит. Я на пике уже.

– Повернись задом.

Повернулась. Встала на четвереньки. Согнула руки, лицом уткнулась в простыню.

– Может сюда? – прикоснулся Вадим к другому отверстию.

– Не надо.

– Давай!

– Не сейчас.

– Когда – нибудь надо попробовать.

– Не сейчас.

Ввёл в естественное. Таня выдохнула и зажмурилась.

"Мне трудно взирать на тела, как взирает на них скульптор. Я не скульптор, я всего лишь его наследник. Пользователь. Может быть все разногласия между взглядом на внутреннее и внешнее заключаются в том простом ответе, что я ответственен лишь за внутреннее и практически равнодушен к внешнему. Мне более интересны переливы мысли, волны фантазий, трепет отчаяния, извержения восторга, чем сокращения мышц. Я не был у истоков их замысла, мне чужда механика материального и то возбуждение, что испытывали ваятели внешнего, не было пережито мной. Я вполне могу представить себе это чувство и поверить, что было оно именно возбуждением. В конце концов, должны же были они с чего-то начинать, чтобы впоследствии, такие тонкие и глубинные хирурги, как я, могли вступить на созданные для них территории. И не их беда, что для рассыпчатой, хрупкой материи глубин необходимо создать конкретную, живую, подчас грубую материю оболочки. Она не так груба, впрочем. Порой и мне она представляется вполне изящной. Картины соитий весьма экспрессивны и наводят на самые серьёзные раздумья. Иногда ими можно даже любоваться. Иногда... Дурной характер не даёт покоя, во всём он ищет зло и мерзость, чаще всего находит, но порой позволяет смотреть на вещи в более радужном свете. Телесные особенности кажутся тогда вполне благопристойными. Некая нить логики, в которой злобная моя натура в часы своего торжества всегда отказывает им, начинает проступать из темноты. Да, думаю я, отросток. Да, отверстие. В этом и есть простота величия! Здесь и таится изящество естества! Сношение не требует долгих приготовлений и чрезмерных физических усилий. Всё происходит быстро: импульс, влечение, акт. Импульс, влечение, акт. Везде и повсюду. Повсеместно. Ваятели были хитры: они закольцевали страсть и созидание. Страсть обращается в созидание прочих. Бесконечная прогрессия запущена – как ни злорадствуй, приходится мириться с этим, даже мне. Я всё же не отрицаю существо как таковое, я тоже могу вникнуть в природу взаимодействий и взглянуть трезво на движение шарниров, приводящих конструкции в действие. Я и сам иногда, пользуясь материальным обличием – временным, но необходимым – совершаю повторение предначертанного курса: они приятны бывают, бывают нет. Я теряюсь по отношению к ним – я не настолько мудр, чтобы воспринимать их как непреодолимую данность, но достаточно похотлив, чтобы раз за разом стремиться к умножению отведанного. Противоречия и во мне – если бы он знал об этом, он бы искренне порадовался".

Противоречия, да... Сомнения, тревоги – коварные сгустки беспокойства, от них нет спасения. Я спокоен, естественен и конкретен, но они посещают и меня. Впрочем, ненадолго – я уже научился бороться с ними.

Гораздо загадочней и опасней представляется Тишина. Та самая Тишина, конечная и страстно лелеемая истина, к которой стремился всеми силами и, достигнув которую, не отпускал уже от себя. Тишина. Я пребываю в ней, в самом центре, грохот периферий не достигает его, но опасения зарождаются и здесь.

"Она не может быть такой всегда", – говорю сам себе.

"По крайне мере не отношения ко мне", – отвечаю себе же.

"Она меняется".

"Размывает структуру".

"И очертания".

"Она чужеродна мне по сути".

"Она пуста".

"Пустота".

"Гулкость".

"Они ли моё призвание?"

"Моя атмосфера?"

"Моя почва?"

"Мой нерв?"

"Мой стержень?"

Да, да, они. Глупо впадать в приступы рефлексии и оценивать окружающее пространство иными критериями. Критерии не меняются, можно лишь меняться самому.

– Хочешь посмотреть на Совокупляющихся Женщин, – сказала мне девочка, что шагала подле.

– Совокупляющихся Женщин? – переспросил я.

– Да, именно.

– Это интересно?

– Ещё как!

– С кем же они совокупляются?

– Друг с другом.

– Друг с другом... Не знаю. Мои желания совсем притупились.

– Зато мои бушуют.

– Ты молода и только начинаешь путь.

– Ты тоже не стар.

– Зато я умён. И ум не даёт мне покоя.

– Это досадно.

– К этому привыкаешь.

– Красивые деревья, да?

– Красивые, да. Такие ровные ряды.

– Их высаживали здесь специально.

– Для чего?

– Чтобы не было видно горизонтов.

– Да, горизонты не видны.

Она взяла меня за руку. Посмотрела застенчиво, но игриво. Улыбнулась.

– Можно?

– Да, да.

– Здесь неровная дорога. Я боюсь упасть.

– Мне даже приятно.

Я обхватил её руку плотнее. Она тоже сжала кулачок.

– Мне уже восемь лет! – сказала гордо.

– Восемь! О-о, это возраст!

Засмеялась.

– Я же знаю, что никакой это не возраст.

– Но ты такая смышлёная.

– Я совсем не смышлёная, а даже наоборот– очень глупая.

– У тебя строгие, проницательные глаза.

– Я знаю, они совсем не идут мне.

– Нет, нет, они очень красивые!

– Это глаза не ребёнка, а старой женщины.

– Не говори так...

– Они постоянно слезятся, как у старух.

– Должно быть, это пыль.

– Пыль? Я не думала об этом.

– По-моему здесь много пыли.

– Да, пыли хватает. Даже деревья не могут помешать – ветер то и дело приносит её.

– Вот видишь. У тебя очень красивые глаза.

Она помолчала.

– Ну так как же женщины? – спросила вновь.

– Хорошо, давай посмотрим.

– Они совсем скоро.

– Здорово.

– Но ты должен взять меня на руки.

– Хорошо.

– Я могу ничего не увидеть, там всегда много народа.

– Мне не составит это никакого труда.

Я взял её на руки.

Мы пробрались через неровные ряды мужчин и подошли к ограде. За ней совокуплялись женщины.

– Парная динамика, – шепнула мне девочка. – Оргия будет только в конце.

Разбитые по парам, женщины лизали друг друга. Раздвинув ноги, сближались промежностями. Трогали себя и партнёрш. Стонали.

– Громче! Громче! – кричали мужчины на другой стороне ограды.

– Громче! – поддержало их несколько голосов на этой.

– Крикни тоже, – шепнула девочка.

– Громче! – крикнул и я.

Женщины застонали громче.

– Сегодня вроде неплохо, – сказал кто-то сзади.

– Да, обычно они халтурят, – ответили ему.

– Лишь делают вид, – поддержали ещё.

– Сближаются, но не получают никакого удовольствия!

– Просто кричат без страсти и задора!

– Попросту обманывают!

– Губят всё шоу!

– Они хитры!

– Коварны!

– Расчётливы!

– Злы!

– Но сегодня их приструнили.

– Сегодня да!

– Просто некуда отступать.

– Их могут и разогнать.

– Вот они и стараются.

– Сегодня неплохо.

– Да, да, – закивал я. – Сегодня здорово.

Женщины собирались в группы – по трое, по четверо. Начиналась вторая часть представления – оргия.

– Последняя, – сказала девочка.

– Это действительно интересно, – шепнул я ей.

– Можешь приходить сюда чаще.

– Я постараюсь.

Женщины сплелись в большой, трепещущий клубок.

– А это не девочка ли у тебя на руках? – спросили меня.

– Нет, нет, – отозвался я.

– Она в платье.

– Это мальчик. Просто я одеваю его в платье.

– И длинные волосы...

– Он спит к тому же.

– Здесь нельзя появляться с девочками.

– Мы некому не мешаем.

– Ты должен отдать её.

– Но это не девочка.

– Это девочка!

– Мы уже уходим.

Я зашагал из толпы.

– Нет, – остановили меня, – ты должен отдать её.

– Что мне делать? – спрашивал я у неё глазами.

– Уничтожь их, – отозвалась она.

– Но это не моя реальность.

Она была серьёзна.

– Отдай, – шепнула грустно.

Я отдал её в мясистые, волосатые руки. Сам двинулся прочь.

Покинуть город было моей ошибкой. И теперь, как в наказание – мрачные люди за столом.

– Ты отобедаешь с нами?

Комнатка крохотна, единственная тусклая лампочка, лавки.

– Да, я голоден.

– Присаживайся.

Сел.

– Мы едим только человеческое мясо.

– Досадно, я не ем его в последнее время.

– Ты не ешь его?

– Нет.

– Любое мясо?

– Нет. Мясо птиц мне нравится.

– Увы, у нас нет его.

– Что же, давайте что есть.

Мне дали кусок голени, хорошо прожаренный. Я впился в него зубами. По подбородку потекло сало.

– Ну как?

– Весьма неплохое.

– Не пригорело?

– Нет, нет. В самый раз.

– Пережёвывай тщательно. Так лучше прочувствуешь вкус.

– Да, да.

Пережёвывал тщательно. Мрачные люди тоже жевали с усердием. Наливали в стаканы терпкий напиток, пили.

Я попробовал – с ним было вкуснее.

– Сытно!

Потом перевернул стол и, хохоча, топтал их. Но сил не рассчитал – вотчина не моя всё же. Меня били жестоко, кулаки у них огромные и тяжёлые, на ногах – подбитые железом сапоги. Прикладывались и прутьями. Связанный, истекал кровью.

– Помнишь дорогу, по которой пришёл?

– Нет.

Били изощрённей.

– А теперь?

– Да, помню.

– Какая она?

– Она хорошая. Ровная.

– Подробнее!

– Асфальтированная. С бордюрами и белой полосой посередине.

– Прерывистой?

– Да, пунктирами.

– Ещё!

– Она ни разу не искривлялась.

– Верно!

Готовы были убить. Держали в руках ножи и скалились. Я всё же смог устраниться – из последних сил. Перенёсся в тишь.

– Вода!.. Вода!..

Рядом журчал ручей. Там склон, и из трещин в камне. Очень чистая. Я прильнул и пил.

– Вода!..

Звери, птицы. Птиц меньше. Выглядывали из чащ и жалели. Раскосая лань была смелее – приблизившись, слизывала с лица кровь. Я гладил её по загривку.

– Веди.

Вот они – те самые столбы. По обе стороны, на каждом отметина. Я приближался и считывал знаки.

– Счастье.

Счастье! Действительно – рука не сбилась, вырезая. Но почему – то смешно.

– Нега.

И нега. Складывал четыре раза – всё же она.

– Зов.

Вот это неожиданно. Помнится, когда – то вначале включали в расписание, но не сейчас – однозначно. Очень ярко и не по проложенным руслам. Смотритель, Смотрителю объяснять.

– Все не сможешь.

– Да, наверно.

Все действительно не смог. Неимоверное множество, и с каждым немыслимо.

– Они давно?

– Очень. Ещё до меня.

– Ого! Сколько же им?

– Никто не решался подсчитать.

– Даже ты?

– Даже я. Я не самый смелый из охраняющих.

– Тебе позволено.

– Не всегда. Да и пользоваться приходится нечасто.

– Ты – Смотритель.

– Ты – Владелец.

– Лишь Тревожности.

– Самой Тревожности!

– Она смеётся и надо мной.

– Только смеётся. Не унижает.

– Порой мне кажется обратное.

– Так не должно казаться. Она послушна тебе.

Проводил до границ. До самой черты. Дальше нельзя, мне же – пожалуйста. В дебри.

Вспоминаю:

– Темны, длинны непомерно и концами сплетаются. Солнце – злейший враг, не пускают лучи. Мрак, мрак чтобы. Глаз привыкает и порой возможно рассмотреть стебли. Округлость, плотность. Спаяны, но говорят – срослись. Боками в цельность, клетки свивались и каменели. На продлениях шершавость. Не опухолью, не зерниста, оттого не тошнит. Приятна даже и хочется трогать ещё. Можно лишь у основ, по направлениям. В вышине не догнать конечно. Бытует мнение: враги запускают посланцев. Когда сырость, когда термиты. Термитов особенно боятся. Никто не видел, все меры соблюдены и вроде бы не должно, но сам образ пугает. Если перегрызут каждый из стеблей, по одной линии, то может и рухнуть. Ещё звуки, точнее эхо. Разносится на километры, но слишком громко не советуют. Колебания, трещины: как страшный сон, как сам конец – ослепление и гнойное разложение на поверхности. Чтобы твёрдое в рыхлость и каждый бы мог палкой. Замкнутость, скорбь. Веление предков, пришлые существа, но освоили иные каналы. Трудно, соглашаюсь, трудно – из чертежей на гладкости в трёхмерные колонны. Уважения, уважение воздают неприкаянно, постоянно. Помнят, верят, надеются – лишь бы плотность, лишь

бы клетками, лишь бы в сгусток. Тогда продолженность и

позволение.

Видимо я.

Именно я.

Я.

– Это и есть место пересечений?

– Возможно.

– Я представлял его иным.

– Возможно и нет.

– Оно совсем не впечатляет.

– Оно не должно.

– Не должно? Почему?

– Оно простейшее из всех возможных.

Я стоит в лохмотьях. Я беден, худ и зол. Болезни – заметно по лицу – съедают меня изнутри. Я жалок.

– Параллели пересекаются. Не так ли?

– Нет, это не параллели.

– Что же?

– Просто линии.

– Обычные?

– На них не лежит печать обязательств.

– Они сами по себе.

– Точно.

– Всё же ты рядом.

– Я за пределом.

– Не вижу его.

– Я тоже, но он есть.

– Я могу прикоснуться к тебе.

– Не надо.

– Это просто. Я могу.

Я касаюсь меня. Я неприятно это. Я морщится и отводит взгляд. Под моими пальцами плотность. Я действительно здесь.

– Промежутками, проёмами?

– Они не прерываются.

– Я видел.

– Стёрли.

– Их нет.

– Невидимы.

– Ты один?

– Да.

– Почему?

– Я один.

– Так нельзя.

– Но я один..

– Со мной двое.

– Знаю.

– Они интересные, забавные.

– Понимаю.

– Наблюдать за ними, следить...

– Вмешиваться?

– Я не вмешиваюсь.

– О да.

– Я действительно не вмешиваюсь.

– Ну что же, может быть.

– Это новый метод: зарождать явление и позволять ему развиваться. Самому по себе.

– Они гибнут.

– Эти – нет.

– Погибнут и эти.

– Это естественно.

– А жалость?

– Жалости нет.

– Концы, завершения.

– Избежать их не могу даже я.

– Я и подавно.

– Такие условия.

– Стоит ли с ними?

– Иных вариантов нет.

– Возможны.

– Нет. Всё сводится к одному.

– Это грустно.

– Эмоции неуместны.

– Это не эмоции.

– Ты размяк.

– Да, хотел бы выйти.

– Приди в себя.

– Постараюсь.

Представляю:

– Не прочие и позволялось всем до единого. Параметры забыты теперь, а потому возможны появления требующих пересмотра. Огибают продольности, захватывают окружности и полушария. На древках колышутся, а последние необычайно горды. Отвага, ярость. Появление жизни приветствуется, тысяча внимательна, зрачки расширяются, владевшие недовольны – тут же смаргивают. На бездонности, но по остриям – при особом угле заметны и ловкость позволит перепрыгнуть. Сорвавшиеся исчезают в огнедышащих кратерах, в существование среди плазмы отзываться принято презрительно, что и должно: там не возможно даже в фантазиях, все стремление усмирять и уничтожать. Уничтожению, уничтожения свойственны – радуются продлённой секунде, не все, но числом немалы. Ответственность. Не вынес ни единый, на меня не накладывайте, хоть и властен, но не тот, не потворствую тщеславию. Как единожды, как преднамеренно: пользуйтесь, радуйтесь, продления не будет. Значит разом, тут же.

На обочине сидел человек. Я присел рядом. Он был молчалив и сосредоточен. Сидел с низко опущенной головой и был недвижим.

– Лишь пара вопросов, – начал я, – больше не потревожу.

– Сходятся ли рубежи, – продолжал, – у бесформенности очертаний?

– Видны ли углы на отдалённости полых форм?

– Присутствует ли осознанность в воздвижении чередующихся позывов?

– Осознаваемы ли действия на обратной стороне плоскостей?

Больше двух, понял и сам. Молчал, как и он. Было безветренно, тихо. По щеке его полз жук. Глаз не было видно, заглядывать снизу я не решался.

Деревья поредели и не шумели больше. Словно и неживыми казались, вплотную не подходил конечно, вполне возможно, ведь жизнь утекала постоянно.

– Мёртв...

Тронул за плечо. Оно твёрдое, угловатое, холодное.

– Мёртв.

Великий Молчаливый, встреча состоялась. Мне говорили: сидит у распутья, на вопросы отвечает тяжёлым молчанием, но зато не сбивает с курса. Вечно скорбен, горд и не показывает кроваво – слёзных глаз. Пытаться не следует, взгляд может вывернуть и лишить опор. Пусть лучше так – тихо, немо.

– Не видно солнца. Не могу узнать время. Появляется ли оно здесь? Ведь небо чисто, но синева искусственна – видно даже с земли.

Колыхания не доносятся. Безветренно – понимал – безветренно. Ярче и выпуклей.

– Я даже не помню, бывает ли здесь ветер, – сказала старуха, шагавшая рядом.

– Неужели не бывает?

– Вполне возможно.

– Должно быть, здесь безвоздушное пространство.

– Ну почему же, ведь мы дышим.

– Мы можем заблуждаться. Нет ветра, а значит массы воздуха не перемещаются.

Я был учтив и даже не пытался грубить, но выходило всё же дерзко.

– Просто эта местность окружена горами. Они не пропускают сквозняки.

– Я не вижу гор.

– Это – призрачные горы.

– Да, такое возможно.

– Приблизившись к ним, упрёшься в неопределимое препятствие.

– Мы посмотрим на Женщин?

– На Женщин?

– Да. На Совокупляющихся Женщин?

– Я не хожу к ним.

– Ты водила раньше.

– Это была не я.

– Мне казалось...

– Нет, нет, не я.

Дорога неровная, извилистая. Посыпана щебнем, но он не утоптан – я то и дело спотыкался. Не падать – знал, знал – не упал, но близок был не раз.

– Есть ли утешение, долгожительница?

– Утешение есть.

– В чём оно?

– Ты хочешь утешиться?

– Я хочу утешить.

– Утешение в прозрачности.

– Где она?

– Собственной прозрачности. Совместись с ярким и станешь ярким, совместись с тусклым и будешь тусклым.

– А направленность?

– Её нет.

– Вообще?

– Её выдумали наивные предтечи.

– Выводы – от них?

– Именно. Форма уловимого глазом предоставляет результат.

– Порой рисуешь неуловимое.

– Опять же толчок от сущего. Без опоры не выдумать внешнее.

– Я сомневаюсь порой в надобности.

– И я.

– Можно ли выйти, покинуть?

– Вполне.

– Это разрешается?

– О да.

– Впрочем, знаю, что не сделаю.

– Были, были. Такие были, что ушли.

– Взвалили бремя, несли... и ушли после?

– Именно так.

– Какая безответственность!

– Просто выбор.

Дорога оборвалась. Впереди – бездонная пропасть. Облака – много ниже её края.

– Прощай.

Подтолкнул. Она изумилась, она ожидала другое. Летела долго, одежды развевались. Толчка не слышал.

– Убить...

– Убить...

– Убить...

Убить вот так – движением кисти, поворотом бедра. Выдохом.

Убить колебанием глаз, кивком – вынашиваемый сгусток размазать по поверхности неба, пусть криво, пусть разноцветно – а чаще в чёрном – но рисунок.

Убить сближением, слепые зрачки взведены, огонь и марь, руки тянутся, руки встречают руки. Трепещущие пальцы потны, её так и чувствуешь – влагу, сочащуюся сквозь поры. Скроено в замкнутость, но единым взрезом нарушается – края расходятся, белеющие, дрожащие. Плотность заполнит промежутки – так втискивать в пустую нишу, вдавливать череп и остов, свивать сухожилия и дробить кости. На осколки, пусть в пыль даже. Швырять – швырять оставшимся в лица, быть серьёзным, мрачным.

Убить приятно.

Убить необходимо.

Зачерпнутая свежесть погружает лицо в ладони, дыхание обрывается, хочется кричать, а потому закусываешь губы – так холодно не представлялось. Нервный взгляд в горизонт – линия ровна, но темнота уже выступает из развёрстости. Пламя. Ворох. Острые жала вонзятся и первые мгновения благостны, их жаждешь постоянно, находишь несчастно – не найти возможно и вовсе, горе несчастным. Паруса взвиваются, трубы зовут. Полдень.

Убить и быть убитым.

– Не скажите, который час?

– Ой, даже не знаю.

– А вы?

– Извините, нет.

– Женщина!.. Не скажите сколько время?

– У меня нет часов.

– Чёрт возьми!

Но город. Но бетон, асфальт, стёкла – дышалось намного легче. И люди – люди вокруг. Иногда и они могут обрадовать.

– Закурить не будет?

– Не, не курю.

– Да что вы все!

– Не дают прикурить?

– Ну.

– Так бросай.

– Я и не курю. Просто именно сейчас захотелось.

– Сильно!

– Выдохнуть дым, прокашляться – мне хочется иногда этого.

– Приезжий что ли?

– Вроде того.

– Оно и видно.

– Почему?

– Говоришь как-то странно. Да и одет...

– Одет? Нормально одет.

– Вон, мужик идёт с сигаретой. Догоняй.

Я бросился за мужиком. У него были. Закурил.

– Женщина!

– Да.

– Вот что вы обо мне думаете?

– О вас? Ой-ой, – засмеялась.

– Одной фразой.

– Это опрос какой-то?

– Да.

– А в чём его суть?

– Суть его в том, чтобы узнать, как вы относитесь к дарующим вам жизнь.

– О господи! Вы знаете, я пойду лучше.

– Нет, нет, подождите. Всего одну фазу пожалуйста.

– Но мне тяжело.

– Первое, что придёт в голову.

– Как вы сказали – отношение к дарующим?...

– К дарующим вам жизнь.

– Вы подарили мне жизнь?

– Я создал вас.

– Вот не знала. Спасибо.

– Что вы обо мне думаете? Как я вам?

– Знаете, вы довольно неприятный человек.

– Ха-ха! – я не смог удержать смеха.

– И, по-моему, ненормальный.

Я захохотал пуще.

– А теперь отпустите меня. Я должна идти.

Я не держал её.

Я скалился в окна и корчил им гримасы. Всё ещё смеялся. Смех был хриплым, гнусавым. Проходившие мимо косились на меня.

– Друзья! – крикнул я какой-то паре. – Братья!

Они засеменили от меня прочь.

– Секундочку внимания!

Бежать не стал вдогонку.

– Молодые люди! – обратился к другой.

– Да, – остановились они.

Я застыл.

– Вы что-то хотели? – спросил парень.

– Сигарету... – промямлил я, пряча лицо в шарфе.

Он протянул мне пачку.

– Огня?

– Нет, спасибо. У меня есть.

Они прошагали мимо, а я смотрел им вслед. Потом выбросил сигарету и поспешил в своё убежище.

Столько времени пребывать среди людей нельзя.

– Сколько денег уходит на твои сигареты, – сказала Таня Вадиму, – а ты ещё их раздариваешь.

– Сегодня я ему, завтра он мне.

– Не знай, не знай...

– Знай, знай.

– Прекрати! Ты таким противным становишься, когда начинаешь меня передразнивать.

– Я не передразниваю.

– Я вижу. И слышу.

– Бросай. И слышу.

– Бросай кукситься! – он обнял её.

– Ты лучше курить бросай, – ответила она, уже снисходительно.

– Брошу, брошу.

– Бросишь...

– Последнюю сигарету докурю и брошу.

– Ну да!

– Честное слово!

– Ладно, увидим. Хотя... что тут видеть, знаю, что не бросишь.

– Разве не всё равно тебе?

– Нет, не всё равно.

– Ты меня больше не любишь?

– Перестань, Вадим!

– Не любишь, да?

– Люблю.

– Не слышал.

– Я тебя люблю!

– Поцелуешь?

Он остановился, она тоже. Приблизилась к нему, ткнулась губами.

– Всё?

– Всё. На морозе нельзя.

– Пойдём в подъезд.

– Мы пришли уже.

– Так быстро?

– Угу.

Они подходили к зданию, на первом этаже которого окопалась контора ЖЭКа. У подъезда стояли люди.

– Дают? – спросил у них Вадим.

– Дают, дают, – отозвался кто-то.

– Кто последний?

– Там очередь, внутри.

– Ты подожди меня тогда, – сказала Таня.

– Вместе может?

– Зачем? Там и так народа полно. Я получу, не волнуйся.

– Ладно.

– Жди, никуда не уходи.

– Угу.

– Когда твой Герман подойдёт?

– Вот-вот должен.

– А если не придёт?

– Обещал.

– Обещал, а не придёт?

– Ну, домой к нему схожу.

– О-о, домой!

– Он вон здесь живет. В том доме.

Татьяна кинула на здание критический взгляд, снова направила его на Вадима.

– Ну ладно, жди.

– Жду.

Кружился лёгкий снег. Совсем крохотный, едва заметный. Вадим морщился.

– Жена? – спросил какой-то старик.

– Угу.

– Здесь работает?

– Да.

– Дворником?

– Догадливый, догадливый.

– А ты что её пустил?

– А что?

– Молодая ведь, не для неё работа.

– Она числиться только. Работаю я.

– А-а. Ещё где-то работает?

– Нет.

– Что так?

– Работы нет.

– Никакой?

– Никакой путной.

– А сам подрабатываешь где?

Старик начинал злить Вадима.

– Нет, на инвалидность живу.

– Инвалид что ли?

– Угу.

– А по тебе не скажешь!

– Это обманчивое впечатление.

– С чем инвалидность?

– Нога ампутирована.

– Ну да!

Вадим кивал в задумчивости.

– Так там что у тебя, протез?

– Протез.

– Ай-яй! А как умудрился?

– Под пилу попал.

– Ни хуя себе! Давно?

– В детстве.

– Ай, беда!

Старик сочувственно качал головой.

– Ну зато не мёрзнет! – добавил он весело.






Олег Лукошин. Владелец тревожности (роман).
Страница 44. <предыдущая> <следующая>






 

 


Рассылки Subscribe.Ru
Подписаться на NewLit.ru

 
 
 
 
 
  Интересные биографии знаменитых учёных, писателей, правителей и полководцев
 

 

Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
На Главную
  • При перепечатке ссылайтесь на NewLit.ru
  • Copyright © 2001 – 2006 "Новая Литература"
  • e-mail: NewLit@NewLit.ru
  • Рейтинг@Mail.ru
    Поиск