"К повороту иному. Так тоже порой занято.

Он мерзок и убог. Он ничтожен. Он – гнусная вошь, которую хочется давить и единственное предназначение которой – быть раздавленной. Чистый, бестелесный и струящийся, я вынужден был породить смерда. Истоки забылись, стремления угасли – смерд пришёл, а предназначение его не прояснилось. Вот он ступает по хлюпающей грязи, капельки пота выделяются из пор его кожи – струясь, стекают сальными потоками по телу. Вошь и гнус копошатся в его волосах, по подбородку струится слюна. Длинными ногтями он чешет волосатую грудь и сладостно щурится – блаженство сопровождает его. Я печален и тих, я скорбен. Я молча взираю на моего избранника и погружаюсь в раздумья – всё более, всё сильнее. В расчёты вкралась ошибка, схемы изменили линии и точки сцепления. Всё задумывалось не так, всё задумывалось иначе: волшебно и звучно, весело грозно. Мне досталось искажённое воплощение. Уродливое. Я не виновен в этом просчёте, виновны лепщики конструкций; говорят, они были когда-то, поговаривают, что есть и сейчас, кто-то даже верит в это. Верю порой и я. Но ненадолго, мимолётно – отсутствие опыта встреч и общения с ними не внушает праведного трепета и благоговения. Веру можно искоренить в себе, сдуть лёгким колыханием, смести неловким движением. Лепщики конструкций – даже если великая клоака причинности не забрала их в своё царство и они витают где-то там, в продольных разрезах колец, если это так и все нити существования тянутся к ним, как и внушается повсеместно, то миссия их потеряла свою цель. Она утратила осмысленность и превратилась в большую и гулкую никчемность. Власть принадлежит тревожности. Власть принадлежит таким, как я".

– Подожди-ка, – остановился Вадим. – Где мы находимся?

Таня осмотрелась.

– Возле аптеки.

– Какой аптеки?

– Которая возле продуктового.

Вадим не двигался, смотрел по сторонам и мельком на Татьяну.

– Темно почему-то...

– Стемнело уже. Мы сколько ходим!

– Так быстро.

– Ну, быстро... Как обычно.

– Сколько сейчас время?

– Пол – четвёртого.

– Уже?

– Уже.

– Я совсем не заметил.

– Оно и видно.

– Задумался наверно.

– Наверно.

Сумерки прямо на глазах превращались в ночь. Синева неба, лишь несколько минут назад бывшая явной и огромной, скисла вдруг, погрустнела и обратилась в темноту.

– Знаешь что, Татьяна?!

– Не знаю.

– Давай сегодня праздник устроим.

– Каким образом?

– Купим вина, шоколада какого-нибудь.

– Тебе нельзя пить.

– Вино можно. А?

– Давай.

– Расслабимся как следует...

– Ну вот, расслабимся.

– Не напиваясь, не напиваясь.

– Я не против.

– Давай! Прямо сейчас – в магазин.

– А деньги?

– Я взял.

– Взял?

– Да. Предвидел.

Они зашагали к ближайшему магазину.

– До Нового года бы потерпеть... – сказала Таня.

– Новый год послезавтра.

– Ну вот.

– Ну и купим всё сразу.

– Ладно, ладно.

Народа в магазине копошилось немало.

– У-у-у, – выдохнула Таня. – Кошмар!

– Да-а...

– Я не пойду туда. На улице подожду.

– Ладно. Сейчас я, махом.

– Махом не получится.

– Ну, как смогу. Ты далеко не уходи.

– Хорошо.

Вадим нырнул в людские массы и направился к вино-водочному отделу. Здесь было особенно скученно.

– Ну чё, не замёрзла? – вышел он спустя полчаса.

– Да нет, хотя ты долго, – отозвалась Таня.

– Очередь, ты видела.

В руках его был пакет.

– Сколько взял?

– Две бутылки.

– Одной хватило бы.

– На Новый год останется. Конфеты ещё и торт. Торт уж точно до тридцать первого.

– Так ты сколько денег взял?

– Почти все.

– Которые в серванте?

– Да.

– Молодец!

– Ну, Тань... Ё-моё, что мы как крестьяне – уж и полакомиться не можем?

– Да нет, ничего.

– Вот и отлично. Праздники для того и придуманы, чтобы деньги тратить и веселиться.

– Правильно. Так и будем делать.

– Не смейся.

– Что ты! Кстати... ко мне сейчас какой-то мужчина подходил.

– И...

– Сказал, что он твой отец.

– Отец?!

Вадим остановился. Выражение его лица стало очень странным – испуганным, робким. Но и злым одновременно.

– Да.

– Сказал, что он мой отец?!

– Так и сказал.

Вадим смотрел под ноги, покачивался, был серьёзен.

– А что такого? – заволновалась Таня. – Это не отец?

– Что ещё он сказал?

– Сказал, что рад, что ты наконец нашёл девушку...

– Так.

– Поздравил с Новым годом. И ушёл.

– Куда ушёл?

– Завернул за угол и ушёл?

– За магазин?

– Да. Вот как будто к двенадцатиэтажке шёл. А что?

Вадим молчал. Раздумывал.

– Отец, отец... бормотал еле слышно.

– Вадим! – Таня была обеспокоена. – В чём дело? Он что – не твой отец?

– Не знаю.

– Как не знаешь?

– Я не помню, жив ли он.

Таня смотрела ему в глаза, он отвечал недоумённым и растерянным взглядом.

– Ты не помнишь, жив ли твой отец?

– Не помню.

– Вадим, ты пугаешь меня...

Он был обескуражен сейчас.

– Знаешь что? – выдавил из себя наконец. – Подержи сумку.

– Ты куда?

– Пробегусь до дома этого. Может встречу.

– Вадим, он ушёл уже!

– Я быстро.

– Вадим!

– Подожди меня. Вон скамейка, присядь. Я сейчас.

Развернувшись, он побежал к двенадцатиэтажке. Таня была встревожена. Она села на скамейку, но беспокойство так и бурлило в ней – она испуганно оглядывалась по сторонам, словно отыскивая что – то, и лихорадочно отводила глаза от бросавших на неё взгляды людей, что проходили мимо.

Вадим добежал до единственного подъезда двенадцатиэтажного дома и замедлил шаг. Из дверей выходила пожилая женщина с сумкой в руках.

– Извините, – сделал он к ней шаг. – Вы не видели здесь мужчину, он только что вошёл сюда?

– Мужчину?.. – отступила та назад. – Никого не видела, дома была. Не видела.

Вадим вошёл в здание.

На первом этаже было темно. Лишь кнопка вызова лифта светилась в стене, но вызывать лифт он не стал. Двинулся пешком.

Коридоры с квартирами расходились по обе стороны от лестницы. Он заглядывал во все углы.

– В квартиру зашёл может, – говорил шёпотом.

На втором этаже никого не было.

– Фонарик бы, – бормотал, – не видно ни черта.

Третий этаж освещался тусклой сороковаткой, но был безлюден.

– Он живёт здесь наверно. Но в какой квартире?

Четвёртый тоже был пуст.

– Вот может здесь, за этой дверью...

Пятый пуст.

– Она могла и ошибаться впрочем.

Шестой пуст.

– Или выдумала.

Седьмой, освещённый, пуст не был. С мусорным ведром в руке в дверь одной из квартир заходила женщина.

– Мужчину здесь не видели? – спросил Вадим.

– Что? – вздрогнула она.

– Я человека одного ищу, он здесь где – то живёт. Только сейчас вошёл. Может видели?

– Проходил какой – то, – кивнула она. – Выше пошёл.

– Спасибо.

Вадим помчался по ступенькам вверх.

Восьмой этаж был пуст.

Девятый пуст.

Десятый пуст.

На одиннадцатом стоял человек.

Стоял лицом к стене. На нём была старая, протёртая куртка, вязаная шапка на голове и мешковатые штаны.

Вадим коснулся его плеча. Человек обернулся.

– Что ? – спросил он после паузы.

Вадим разглядывал его лицо. Рыжие усы, бесцветные глаза, изъеденный морщинами лоб – оно ничего не говорило ему.

– Чего надо? – снова подал он голос.

– Никого здесь не видел?

– Ищешь кого – то?

– Да.

Мужик задумался.

– Трудно сказать... Как он выглядит?

– Пожилой мужчина.

Мужик задумался снова.

– Не видел.

– Ну ладно, – Вадим отступил назад.

– Но слышал.

– Что?

– На крышу кто – то залезал.

Вадим задрал голову.

– Только там может быть, – добавил мужик. – Больше негде.

От двенадцатого, безлюдного этажа шла лестница на крышу. Замка на люке не было, Вадим оттолкнул его и, взобравшись наверх, ступил на заледеневший пятачок крыши, заставленный телевизионными антеннами.

Никого здесь не было.

Он прошёлся по всему периметру, нагибался, перевешиваясь через край – словно надеясь обнаружить отца висящим на сантиметровом выступе козырька, на самых кончиках пальцев. На крыше было много пустых бутылок. Отделив направление и место, в котором должна находиться Татьяна, он попытался высмотреть её, но темнота не позволила этого.

Он стал спускаться вниз.

– Долго я? – улыбнулся Вадим, вернувшись.

Таня послушно сидела на скамейке. Молчала.

– Давай сюда, – забрал он у неё сумку.

Таня смотрела на него не то укоризненно, не то вопрошающе.

– Ты чего? Замёрзла что ли?

– А я уж подумала, ты не вернёшься, – отозвалась она, вставая.

– В честь чего это?

– Не знаю. Просто подумала.

– Я долго наверно бегал?

– Да нет, не очень.

– Ты замёрзла?

– Ты уже спрашивал об этом.

– Ты не ответила.

– Немного замёрзла.

– Сейчас согреемся... Домой, домой! – он обнял её.

– Я не сильно замёрзла, – словно поправляя его и себя, сказала Таня. – Ноги вот только, да и то чуть-чуть.

– Согреем твои ноги. Я знаю способ.

– Какой?

– Теплом своего сердца.

– Сердцем пожертвуешь?

– Без остатка!

Он скалился.

– А ты весёлый...

– А чё грустить?!

– Догнал?

– Кого?

– Его.

– Его?

– Ну да. Или ты...

– Ты говоришь про отца?

– Да.

– Нет, не догнал.

Кружился лёгкий снег. Они шли по аллее.

– Ты знаешь, какое я вино купил?

– Нет.

– Не посмотрела?

– Здесь темно.

– У-у, это такое вино! Ты вряд ли пила когда.

– Вряд ли.

– Одно похуже конечно, но его сразу и выпьем. Зато другое – высший класс! Пальчики оближешь.

– Не сомневаюсь.

– Надо устраивать себе праздники. Не ждать их, а самим устраивать. Так и будем впредь: чуть что – сразу праздник! Согласна?

Таня молчала.

– Татьяна! Не согласна что ль?

– Согласна, согласна.

– Ну вот!

Вадим широко улыбался – даже темнота не могла скрыть блеск его зубов.

– Молодые люди! – донеслось вдруг до них откуда-то сбоку. – Вы, вы!

Они оглянулись.

– Ёлку купить не хотите?! – кричал им парень, стоявший возле павильона – не то "Хозтоваров", не то приёма стеклопосуды.

– Что, что? – переспросил Вадим.

– Ёлку!

– Ёлку? Ты ёлками торгуешь?

– Как видишь, – развёл тот руками. Вокруг него в сугробы было натыкано несколько карликовых ёлочек. – Последние остались. Берите, пока не поздно.

– Посмотрим? – спросил Вадим у Тани.

– Давай, – отозвалась она.

Они подошли к ёлочнику.

– Самые последние, – говорил он. – Вам бы пораньше здесь быть – все хорошие разобрали. Только такие остались.

– Неважнецкие... – оглядывал ёлки Вадим.

– Ну что поделаешь, где вы раньше были?

– Да нам и не нужна ёлка. Я никогда не покупал.

– Новый год без ёлки?

– А что?

– Нет, ты не прав. Это же традиция, обычай. Обязательно ёлка должна быть.

– Заливай, заливай.

– Я серьёзно тебе говорю. Ты, наверно, большой неудачник.

– Почему это?

– Потому что ёлку на Новый год не ставишь!

– Из-за этого неудачниками делаются?

– Именно. Это же всё так и устроено: приходит Новый год, смотрит, кому счастья дать. Ага, видит, вот этот соблюдает традиции, незлой человек, ёлкой меня приветствует – дам ему счастья. А вот этот, – он показал пальцем на Вадима, – не любит меня, не ставит ёлку. Хрен ему вместо счастья.

– Ну ты даёшь! – усмехнулся Вадим. – Много наверно ёлок продаёшь.

– Не жалуюсь. Вот, эти только остались. Бери, не пожалеешь.

– Сколько просишь?

– Цены разные, по размеру. Обычно рублей по тридцать, но эти не то чтобы уж... Поэтому за двадцать пять отдам!

– Двадцать пять! За этот дрын!

– Действительно! – поддакнула Таня.

– Дело не в размерах, – горячо жестикулируя, объяснил парень. – Дело в символе. Есть ёлка – есть счастье, нет – нет счастья.

– Двадцать пять за такой символ... дороговато.

– Ну сколько ты готов дать?

– Сейчас, посмотрю сколько есть.

Вадим стал выгребать из карманов мелочь.

– Вот, – пересчитал он. – Семнадцать с копейками. Отдашь за семнадцать с копейками?

– Семнадцать...

– С копейками!

– Неужели нет больше?

– Так истратили всё! О твоей ёлке что ли думали!

Парень размышлял.

– Ладно, – изрёк наконец. – Согласен.

Вадим пересыпал ему в ладони деньги.

– Выбирайте! – кивнул парень.

Выбирали они не долго – взяли ту, на которой было больше иголок.

– Вот теперь ты правильно поступил, – напутствовал Вадима парень. – Теперь жизнь твоя резко изменится. Счастье постучится в окна и скажет: "Это я, встречайте!" Обязательно впустил его!

– Ладно, – пообещал Вадим. – Впущу.