Движение заметно, если вслушаться.

Будущее. Они ходят по тверди, вдыхают воздух, улыбаются и злятся – мгновение кажется застывшим, непреложность значимой, постоянство сущим. Небо и деревья, дома и дороги, люди. Изо дня в день, из секунды в секунду. Видится сгусток, колыхание отсутствует, амёбы окаменели и не желают налезать друг на друга. Росчерки неизменны, окружности идеальны – клетка живёт, но по-особому. В ней утеряны энергия и помыслы, позывы далёких излучений не тревожат её захватывающими картинами распада, она равнодушна. Она одинока и вечна. Она – настоящее... Жгучими глазницами, сверхъестественными импульсами – лишь ими разглядываются поползновения. Одно в кратность, и многие не дожидаются. Человеческой жизни не суждено, она малость, в её цикличность не входит проникновение за пределы. Возможно лишь немногим, ждущим. Они бестревожны и страсти угасли в них. Они взирают и фиксируют, их приборы точны и перемены не скроются от опытных глаз. Расчленители сущности внимают информации, она раскрывает иные истины. Скольжение имеет место, диктуют они, перемены свойственны. Перетекание происходит постоянно и живущим во влаге кажется стабильностью. Они не улавливают струй. Расчленители сущности твердят: изменение и ухудшение. Обезображивание, распад. Исчезновение. Вариантов иные не открыто, лишь в эту сторону. Расчленители сущности взывают: линии, полосы – им. Векторы нам. С их благосклонности вещаю.

– Вечер юмора. Пойдём?

– Можно.

– Восемнадцать ноль-ноль.

– Как вечерняя процедура. Желудок прочистить, кишечник.

– Мне вчера так прочистили – на всю жизнь запомнила.

– А мне понравилось.

– Да?! Если хочешь, буду тебе дома делать.

– Хочу.

Санаторий, зима. Ей двадцать пять, ему тридцать восемь. Она в расцвете, он – тоже в своеобразном. Лысины ещё нет, но седые волосы уже появляются. Лицо достаточно гладко, осанка молодцеватая – никто не даёт больше тридцати трёх. Она же... Детская хрупкость покинула фигуру, тело укрупнилась немного, формы развились в правильные округлости. Она стройна, элегантна, красива – многие мужчины заглядываются на неё. В ней чувствуется уверенность – она знает что почём.

Он работает в строительной фирме – устроил школьный товарищ несколько лет назад. Должность небольшая, не особо престижная – потому и отпуск зимой. Она тоже не сидит дома – отдел социальной защиты одного из районов города уже не мыслит своё существование без её улыбки и походки. Деньги водятся сейчас – небольшие, но всё же. Год назад купили машину. На права выучились оба, но водит большей частью она – как ни странно. Он почему-то нервничает за рулём. Она же, напротив, обрела в автомобиле верного друга и завлекательную стихию.

У них ребёнок, мальчик. Два года. Оставили у бабушки. Взять с собой не возбранялось, но решили отдохнуть одни. Чтобы как в молодости, как медовый месяц. В санатории скучновато, но бесхитростные мероприятия, устраиваемые администрацией, и ежедневный секс скрашивают скуку. Им нравится здесь.

– Как поедим, не забудь мне сказать про телефон, – говорит она ему.

– А что?

– Позвоню домой. Коля чихал что-то последние дни.

– Да ну... Там есть кому о нём заботиться.

– Может быть и ничего серьёзного, но позвонить всё же надо.

– Ладно, напомню.

Они в столовой. Обед комплексный, два вида – диетический и обычный. Он ест обычный, она – диетический. Полнотой не страдает, но после родов собой не очень довольна. Перестраховывается. Он шутит над ней по этому поводу и искренне не понимает причину её беспокойств.

– Добрый день.

Соседи. Муж с женой, но постарше. Живут рядом, обедать тоже садятся к ним. Они не возражают – люди хоть и корявые, но в целом приятные.

– Здравствуйте. Что-то припозднились вы.

– На процедурах задержались. Я попросила сделать мне массаж – всего тела. Так здорово! Вам не делали?

– Делали, да. Действительно – словно заново рождаешься.

– Да, да, да! Изумительно! Тут и массажистка такая хорошая, сразу видно – опытная. Ни сантиметра не упускает.

– Ни сантиметра? – смеются мужчины. – Надо сходить.

– Ну вот, они о своём, – улыбаются женщины. – А сходить действительно стоит, очень полезною.

Кормят в принципе неплохо. Большинству нравится. Они тоже не исключение – пища вполне питательная и полезная. Супы наваристые, гарниры не подгорелые, компоты вкусные. У женщин свой повод для радости – не надо готовить.

– Облегчение, просто облегчение, – говорят скептичным мужчинам. – Вам не понять.

После обеда тоже процедуры, но совсем какие-то бестолковые. Они предпочитают пренебречь ими и сходить на прогулку. Рядом с санаторием парк – очень красивый, с ровными рядами деревьев и ухоженными дорожками. Через каждые десять метров – скамейка. Можно просто посидеть, благо погода замечательная. Солнечно, но не морозно. Воздух свежий, бодрящий – недаром вокруг леса.

– Снегири. Какие яркие!

– Да, словно их вымазали.

– Смотри, смотри! Прямо на руки садятся.

Дети кормят птиц из рук. В парке сейчас многолюдно – почти все отдыхающие вышли прогуляться. Птицы подлетают, быстрыми клювами смахивают с ладоней крошки и уносятся на ветки.

– А что мы на лыжах ни разу не ходили?

– Тебе на лыжах хочется?

Лыжников тоже немало здесь. Лыжная тропа проходит невдалеке, они то и дело мелькают между деревьев.

– Очень хочется!

– Ну, а где мы лыжи возьмём?

– Здесь же напрокат!

– Да?

– Да, я видела. Откуда, думаешь, все они лыжи взяли!

– Из дома привезли.

– Из дома может и привёз кто-то, но большинство здесь берут.

– Ну что же, можно.

– Эх, сегодня уже не получится. Завтра?

– Завтра.

– Договорились.

Январь, смеркается рано. В четыре часа уже темно. Они возвращаются в корпус, на полдник. Булочка и стакан сока. Очень вкусно.

До ужина сидят в своей комнате. Включают телевизор и видеомагнитофон. Взяли у администратора кассету и смотрят фильм. Комедия. Зарубежная. Неплохая.

– Смешно как, – говорит она. – Я даже не ожидала.

– Да, я тоже.

– С этим актёром видела пару фильмов – но те хуже.

– Завязка прикольная.

– Да и сам он лучше играет.

Фильм приближается к концу. Они выходят в коридор. Отдыхающие уже стягиваются в красный уголок – вечер юмора не бог весть какое мероприятие, но всё же. Рассаживаются, ждут. Входят артисты – два балагура. Юмор так себе, пошловатый, но все смеются – это ведь для расслабления, а не смыслы какие-то ловить.

Ужин. Соседи пришли чуть раньше.

– Вот видите, – говорят. – Мы вас опередили.

– Поздравляем, – улыбаются они. – Второй раз уже.

– Не последний, не последний!

Перед сном занимаются любовью. Делают это серьёзно и сосредоточенно. Секс всегда был для них чем-то большим. Совместимость присутствовала с самого начала, но бывали и периоды разобщённости. То он, то она переставали получать удовольствие. Слава богу, сейчас всё это позади. Первоначальные ухабы преодолены ими и плотская любовь поднялась на какой-то новый, особый уровень. Просто сейчас они понимают друг друга и знают, что им нужно.

– Смотри, складка, – говорит она горестно, показывая на живот.

– Ерунда.

– Сейчас ерунда, а дальше?

– Ты же на диете, что тебе грозит.

– Ну мало ли. Вот рожу ещё раз.

– Ты не склонна к полноте. Толстой никогда не будешь.

– А вот у тебя будет живот!

– Ну и хрен с ним.

– Нет следи. Ты мне нужен стройный.

Укладываются спать.

– Спокойной ночи, – говорит она.

– Спокойной ночи, – говорит он.

Засыпают.

Тихо, пустынно, легко. Движение заметно, если вслушаться. Кануны отсрочены, но приближаются неминуемо. Корабли дрейфуют, а течения создают направленность. Будущее подкрадывается сзади и закрывает ладошками глаза. Многие не узнают гостя.

– Привет! – кивнул Вадиму Герман. Они пожали руки. Напарник, судя по всему, ждал его довольно долго – был сморщенным, сгорбившимся и пританцовывал от холода.

– Погодка, а! – похлопывал он себя по бокам.

– Это ещё нормально.

– Да, ещё круче будет. Покурим?

– Покурим.

Они закурили. Не спеша тронулись.

– Дерево я отвёз вчера, – говорил Герман. – Там, у хозяина свалил. Но сейчас не к нему пойдём.

– К бородатому?

– К нему завтра... Бабуська какая-то. Вроде твёрдо на дверь запала.

– Пёхом?

– Да, согреемся. Тут недалеко.

Герман был одет в затёртую чуть ли не до дыр дублёнку и валенки. На валенках Вадим разглядел кожаную подошву.

– Ты случайно обувь не подшиваешь? – спросил его.

– Какую?

– Валенки.

– Валенки... Да чёрт его знает. Сам не подшивал, но знаю, как это делается.

– Я тоже приблизительно знаю.

– Новую подошву накладываешь и капроновым чулком припаиваешь – в косичку его сплетаешь, поджигаешь...

– Это и мне известно. Только возьмёшься, да испортишь.

– Не, чё там портить! Там невозможно испортить.

– Тебе вот кто подшивал?

– Это жена привезла, из деревни.

– У меня валяются худые, надо заняться как-нибудь. Руки всё не доходят. А то на тебя смотреть завидно. Тепло ногам наверно?

– Идём – тепло. А стоять – тоже не очень.

Герман свернул с дороги к домам. Район был старый, начала века. Треугольные крыши, водосточные трубы. Углубившись во дворы, они прошагали ещё минут пять.

– Вот этот, – кивнул Герман на один из домов. – Второй подъезд.

Заказчица жила на четвёртом этаже. Глядя на её дверь, становилось понятно, почему она решила заказать ещё одну – между дверью и косяком красовались щели с палец толщиной.

– Это – наша! – сказал Герман, взглянув на дверь. – Без заказа не уйдём.

– Ей сколько лет? – спросил Вадим.

– Пенсионерка.

– Не знай, не знай.

– Раскрутим.

Герман надавил на звонок. За дверью раздались шаркающие шаги и надтреснутый голосок спросил:

– Кто?

– Мы насчёт двери, – сказал Герман. – Я приходил к вам на днях.

– Вы – Герасим?

Герман усмехнулся.

– Да это я. Будете вторую дверь ставить?

Некоторое время старушка безмолвствовала. Квартиру так и не открывала.

– Вы знаете, – снова раздался её голос, – я с дочерью советовалась и она меня не одобрила.

– Ну вот... – шепнул Вадим.

– Она говорит: мама, зачем тебе вторая дверь, кто тебя грабить будет? Я подумала, подумала – действительно, зачем? Это ведь к тому же дорого наверно.

– Ну, сторгуемся.

– Да нет, вы меня извините, но я не могу без согласия дочери. Тут ведь и ключ ещё один надо...

– Да у вас дверь эта рухнет скоро! Щели – вон какие!

– Щели, да, но что поделаешь...

– Я вас вижу почти сквозь них. Пусть вас грабить не будут, но сквозняки ведь наверно. Да и выглядит это некрасиво.

– Да, да, – вздыхала за дверью бабушка.

– Так давайте мы исправим. Мы недорого берём.

Бабушка молчала какое-то время, им подумалось – всё, сейчас согласится. Но старушка оказалась непреклонной.

– Очень извиняюсь за беспокойство, – зазвучал её дребезжащий голос, – но не могу. Дочь не велела, а мне самой не решиться. Извините.

Делать было нечего, пришлось отступить. Они спустились вниз и вышли из подъезда наружу.

– Ну чё, ладно, – сказал Герман. – Не всё коту масленица. Обидно конечно, верный вариант. Дочь всё испортила!

Двинулись на вторую квартиру. Она располагалась недалеко, но в другом микрорайоне. Дома там были посовременнее.

– Куда сейчас? – спросил на всякий случай Вадим.

– Шагай за мной – не потеряешься.

Тучи постепенно рассеивались. Выглянуло солнце. Тут же спряталось – я огорчился. Мне больше нравится сумрак, но сегодня почему-то хотелось солнца.

– Как жена? – спросил Герман.

– Ничё, – отозвался Вадим.

– Так дворником всё?

– Да.

– Посолидней бы ей надо работу.

– Само собой.

– И какие у тебя планы?

– Посмотрим. Тут на планы рассчитывать не приходится. Как выйдет.

– Она молодая ведь у тебя?

– Ага.

– Девятнадцать, я слышал?

– Да.

– Ты молодец конечно. Девятнадцатилетнюю нехило бы закадрить.

– Так что тебе мешает?

– Такие на меня уже не клюют.

– А тебе сколько лет?

– Тридцать семь.

– Самый возраст.

– Не скажи, не скажи. Двух палок бабе уже не могу обеспечить.

– Зачем им две? Одной достаточно.

– Им может и достаточно, а вот мне расстройство. Я знаю из-за чего это, я сейчас книжки почитываю.

– Из-за чего?

– Из-за первой жены. Я, дурак, тянул с ней волынку, а надо было сразу разводиться. Она позволяла себе высказывания всякие насчёт моей потенции – а это ведь всё в подсознании откладывается.

– Не удовлетворена была?

– Вроде того. Двоих детей ей сделал – не, б.., чё-то не хватало... У тебя-то как с этим?

– Нормально.

– Ну правильно. С молодой женой что не жить. Даже если не было сил – сами нахлынут.

На второй квартире обломов не было. Хозяева, пожилая пара, встретили их радушно. Тут же стали наливать. Вадим от рюмки отказался, Герман, чуть подумав, отказался тоже; сваленный заранее на балконе материал был вытащен в коридор – мужики взялись за работу.

– А я суп вам варить начну, – улыбалась им хозяйка. – Проголодаетесь ведь наверно.

– Здорово, здорово! – кивал Герман.

– Из пса нашего надо суп сварить, – смотрел на забившуюся в угол обшарпанную дворнягу хозяин – худой, седовласый мужичок.

– Ну, это тебе только, – отвечала ему жена. – Работников не псиной же кормить.

– С удовольствием его съем.

– Так ешь, он вкусный.

– Что, съесть тебя, пёс?

Пёс жался к стене, поскуливал и испуганно смотрел вдаль.

– Гав, гав, гав, – залаяла на него хозяин. – Съем тебя, съем.

Пёс попытался убежать от него.

– Стоять! – остановил его дедушка. – Живым не уйдёшь.

Пёс заскулил громче.

– Гав, гав... – вторил ему мужичок.

– Они не так лают, – кричала из кухни жена. – "Гав, гав" – так только старые алкоголики их передразнивают. Они вот так лают: уауу-у, уауу-у...

– Да вообще-то, – согласился муж, – у тебя лучше получается. Ну-ка, ещё раз изобрази.

– Уауу-у! Уауу-у!

– Похоже. Очень похоже.

– А вот у меня пёс был, – поддержал разговор Герман, – он вот так лаял: ау-у, ау-у, ау-у.

Все засмеялись. Герман изобразил лающего пса очень смешно.

– А кошек вы не держите? – спросил он.

– Была одна, – ответил хозяин. – Но её загрызли.

– Этот что ли?

– Не, этот и комара не обидит. Дворовые какие-то. Я хотел потом, ловил их, хотел на бойню отправить – нет, повылазили соседи, гуманисты хреновы, спасли зверей.

– Да, некоторые бешеные, – кивал Герман.

– Этот – спокойный.

– У меня тоже кошка была. И собака, и кошка, вместе. Она мяукала ещё смешней. Пёс, Трезор, начнёт: ау-у, ау-у, ау-у... а она отвечает: му-у-уррр, му-у-уррр, му-у-уррр...

Все снова засмеялись – кошка у Германа вышла ещё смешней.

– Был бы помоложе, – говорил хозяин, – я бы и сам конечно эту дверь поставил. Но сейчас навык потерял уже...

– Он не навык, он здоровье потерял, – кричала из кухни жена. – У него пальцы перебиты.

Дедушка виновато улыбался.

– Да что вы! – сочувствовал Герман. – Действительно перебиты?

– Да-а... – смущался хозяин. – Старая история. Производственная травма.

– Он под бетонную плиту руки засунул! – кричала супруга.

– Точно, – подтвердил он сам. – Формовщиком работал, и вот, маху дал, не уследил.

– Скажи – пьяный был! – доносился с кухни зычный голос хозяйки.

– Ну, не без этого, – подмигнул им дедушка. – Но тут больше крановщица виновата. Она плиту эту бросала буквально.

– Вместе наверно пили! – не унималась жена.

– Ты за супом следи! – сердился мужичок.

– Суп скоро будет!

– Вот, и не болтай...Так-то ничё сейчас, срослись кости, разработались более-менее, но вот делать что – не могу.

– Ну и не надо, мы-то на что?! – подбадривал его Герман.

– Слава богу, слава богу, – кивал дедушка.

– А на погоду как реагируют?

– А?

– Руки. На погоду наверно реагирует.

– А, да, да. На погоду, да. Ужас просто, ужас! За несколько дней чувствую.

– Он у нас как барометр теперь, – кричала хозяйка. – Прогноз погоды не надо, сам всё знает. Дождь, снег, засуха – безошибочно выдаёт.

– Во, хоть в одном пригодился, – криво улыбался дедушка. – А то всё: " На кой хрен ты мне, на кой хрен ты мне?.."

– На кой хрен ты мне?! – хохотала бабка.

– Во. Слышите?

Мужики скалились.

– Но вообще, – наклонился к ним хозяин, – баба хорошая. Почти сорок лет с ней вместе – грех жаловаться.

– Ну, это самое главное, – кивал Герман.

– Я вот хожу везде, смотрю: плохо люди живут. Имею в виду семейную жизнь.

– Точно, точно.

– У нас с ней тоже конечно много всего было, но вообще куда лучше, чем у остальных.

– Ну и замечательно.

– Вот я о чём и говорю.

Работа продвигалась неплохо. Быстро. Сама дверь была уже почти готова, Вадим принялся за косяк – но тут хозяйка пригласила их за стол.

– Отобедайте, просим. Животы урчат наверно?

– Точно, – кивал Герман.

– Поедите, выпьете – и дальше продолжите.

– Правильно.

Стол был накрыт. В центре стояла бутылка.

– Вот трезвенник тут у нас только... – сказал Герман.

– Кто?

Он молча кивнул на Вадима, хотя кроме него кивать было не на кого.

– А что так?

– Мне нельзя, – сказал Вадим.

– Немного ведь.

– Я вообще не пью.

– А-а... Ну от еды уж не откажитесь?

– От еды не откажусь.

Они уселись за стол.

" Он прищуривает глаза, отрешается от всего внешнего, погружается в себя и размышляет. Он действительно размышляет: обо мне, размышляющем о нём. Раздвоенность очевидная, призрачность явная – порой мне кажется (это так странно, я даже теряю уверенность в себе – на мгновение конечно), что главенствует он. Это, впрочем, не так уж и вопиюще, и если воспринимать всё расслабленно, без надрыва, то даже увлекает. А что? – улыбаюсь я – что если действительно вот так. Параллели иначе, координаты вразрез и положение плоскостей меняется при определённом угле. Он – главнее, он – надо мной, он – сущее. Я – порождение его фантазии, его мимолётных грёз, его неосознанности. Я появился где-то в хвосте, подле, нахожусь поодаль, взираю, усмехаюсь и считаю всё обратным. Он же злится, скорбит, негодует, он бушует и выжидает в депрессии, но так надо, таковы свойства – и никоим образом тайна его верховенства не раскрывается. Мне приятно так думать, это развлекает меня. Здесь множество вариантов – это спираль, только угловатая, с отсеками. Ты выбираешь направление, совершаешь движение и попадаешь в сгусток: ведущий – ты, ведомый – он, линия взаимоотношений – субъект-объектные, атмосфера – сарказм. Издевательства сыпятся на него, ты жесток и не каешься. Ты – за явность, он – за что-то другое, неразборчивое. Ещё движение и сгусток иной: ведущий – он, ведомый – я, отношения – сообщающиеся сосуды с фильтром посередине, атмосфера – злость. Он неистовствует, ненавидит – я унижен и беспомощен, тих. Всё на ином витке, глубинном. Движение третье и сгусток меняется: оба – ведомые, отношения не поддаются считыванию, атмосфера – тоже. Вязкость, расплывчатость. Контуры не складываются в чёткость, сознание не в силах собрать расползающее. Ты ли, он ли – может всё слилось и перестало существовать разделённым?.. Я не испытываю к нему отрицательных эмоций. Ни малейших. Я восхищаюсь им, я люблю его, я обожаю его. Он явен и конкретен, путь его следования чёток и ровен, он вполне поддаётся переносу в образы схем. Я же... Я же пуст и несобран, путь моего следования не прочерчен – его действительно нет, хоть порой мне видится и нечто высшее, чертящее линии и для меня. Нет, нет. Я из иных областей, из прочих сфер. Потому завидую ему порой – тленному, слабому. Слабость– это искушение, она влечёт. Я представляю себя таким же, но всё это не то – в любой момент я могу сделать шаг назад, к себе, в одиночество. Ему же не дано совершать таких шагов, его поступь направлена только вперёд. Даже если кажется, что наметился уклон – это неправда. Просто стороны горизонта имеют способность вращаться. Вперёд, только вперёд – ведь это я придумал когда-то такую направленность."