Олег Лукошин. Владелец тревожности (роман).
Страница 36. <предыдущая> <следующая>
Движение заметно, если вслушаться.
Будущее. Они ходят по тверди, вдыхают воздух, улыбаются и злятся – мгновение кажется застывшим, непреложность значимой, постоянство сущим. Небо и деревья, дома и дороги, люди. Изо дня в день, из секунды в секунду. Видится сгусток, колыхание отсутствует, амёбы окаменели и не желают налезать друг на друга. Росчерки неизменны, окружности идеальны – клетка живёт, но по-особому. В ней утеряны энергия и помыслы, позывы далёких излучений не тревожат её захватывающими картинами распада, она равнодушна. Она одинока и вечна. Она – настоящее... Жгучими глазницами, сверхъестественными импульсами – лишь ими разглядываются поползновения. Одно в кратность, и многие не дожидаются. Человеческой жизни не суждено, она малость, в её цикличность не входит проникновение за пределы. Возможно лишь немногим, ждущим. Они бестревожны и страсти угасли в них. Они взирают и фиксируют, их приборы точны и перемены не скроются от опытных глаз. Расчленители сущности внимают информации, она раскрывает иные истины. Скольжение имеет место, диктуют они, перемены свойственны. Перетекание происходит постоянно и живущим во влаге кажется стабильностью. Они не улавливают струй. Расчленители сущности твердят: изменение и ухудшение. Обезображивание, распад. Исчезновение. Вариантов иные не открыто, лишь в эту сторону. Расчленители сущности взывают: линии, полосы – им. Векторы нам. С их благосклонности вещаю.
– Вечер юмора. Пойдём?
– Можно.
– Восемнадцать ноль-ноль.
– Как вечерняя процедура. Желудок прочистить, кишечник.
– Мне вчера так прочистили – на всю жизнь запомнила.
– А мне понравилось.
– Да?! Если хочешь, буду тебе дома делать.
– Хочу.
Санаторий, зима. Ей двадцать пять, ему тридцать восемь. Она в расцвете, он – тоже в своеобразном. Лысины ещё нет, но седые волосы уже появляются. Лицо достаточно гладко, осанка молодцеватая – никто не даёт больше тридцати трёх. Она же... Детская хрупкость покинула фигуру, тело укрупнилась немного, формы развились в правильные округлости. Она стройна, элегантна, красива – многие мужчины заглядываются на неё. В ней чувствуется уверенность – она знает что почём.
Он работает в строительной фирме – устроил школьный товарищ несколько лет назад. Должность небольшая, не особо престижная – потому и отпуск зимой. Она тоже не сидит дома – отдел социальной защиты одного из районов города уже не мыслит своё существование без её улыбки и походки. Деньги водятся сейчас – небольшие, но всё же. Год назад купили машину. На права выучились оба, но водит большей частью она – как ни странно. Он почему-то нервничает за рулём. Она же, напротив, обрела в автомобиле верного друга и завлекательную стихию.
У них ребёнок, мальчик. Два года. Оставили у бабушки. Взять с собой не возбранялось, но решили отдохнуть одни. Чтобы как в молодости, как медовый месяц. В санатории скучновато, но бесхитростные мероприятия, устраиваемые администрацией, и ежедневный секс скрашивают скуку. Им нравится здесь.
– Как поедим, не забудь мне сказать про телефон, – говорит она ему.
– А что?
– Позвоню домой. Коля чихал что-то последние дни.
– Да ну... Там есть кому о нём заботиться.
– Может быть и ничего серьёзного, но позвонить всё же надо.
– Ладно, напомню.
Они в столовой. Обед комплексный, два вида – диетический и обычный. Он ест обычный, она – диетический. Полнотой не страдает, но после родов собой не очень довольна. Перестраховывается. Он шутит над ней по этому поводу и искренне не понимает причину её беспокойств.
– Добрый день.
Соседи. Муж с женой, но постарше. Живут рядом, обедать тоже садятся к ним. Они не возражают – люди хоть и корявые, но в целом приятные.
– Здравствуйте. Что-то припозднились вы.
– На процедурах задержались. Я попросила сделать мне массаж – всего тела. Так здорово! Вам не делали?
– Делали, да. Действительно – словно заново рождаешься.
– Да, да, да! Изумительно! Тут и массажистка такая хорошая, сразу видно – опытная. Ни сантиметра не упускает.
– Ни сантиметра? – смеются мужчины. – Надо сходить.
– Ну вот, они о своём, – улыбаются женщины. – А сходить действительно стоит, очень полезною.
Кормят в принципе неплохо. Большинству нравится. Они тоже не исключение – пища вполне питательная и полезная. Супы наваристые, гарниры не подгорелые, компоты вкусные. У женщин свой повод для радости – не надо готовить.
– Облегчение, просто облегчение, – говорят скептичным мужчинам. – Вам не понять.
После обеда тоже процедуры, но совсем какие-то бестолковые. Они предпочитают пренебречь ими и сходить на прогулку. Рядом с санаторием парк – очень красивый, с ровными рядами деревьев и ухоженными дорожками. Через каждые десять метров – скамейка. Можно просто посидеть, благо погода замечательная. Солнечно, но не морозно. Воздух свежий, бодрящий – недаром вокруг леса.
– Снегири. Какие яркие!
– Да, словно их вымазали.
– Смотри, смотри! Прямо на руки садятся.
Дети кормят птиц из рук. В парке сейчас многолюдно – почти все отдыхающие вышли прогуляться. Птицы подлетают, быстрыми клювами смахивают с ладоней крошки и уносятся на ветки.
– А что мы на лыжах ни разу не ходили?
– Тебе на лыжах хочется?
Лыжников тоже немало здесь. Лыжная тропа проходит невдалеке, они то и дело мелькают между деревьев.
– Очень хочется!
– Ну, а где мы лыжи возьмём?
– Здесь же напрокат!
– Да?
– Да, я видела. Откуда, думаешь, все они лыжи взяли!
– Из дома привезли.
– Из дома может и привёз кто-то, но большинство здесь берут.
– Ну что же, можно.
– Эх, сегодня уже не получится. Завтра?
– Завтра.
– Договорились.
Январь, смеркается рано. В четыре часа уже темно. Они возвращаются в корпус, на полдник. Булочка и стакан сока. Очень вкусно.
До ужина сидят в своей комнате. Включают телевизор и видеомагнитофон. Взяли у администратора кассету и смотрят фильм. Комедия. Зарубежная. Неплохая.
– Смешно как, – говорит она. – Я даже не ожидала.
– Да, я тоже.
– С этим актёром видела пару фильмов – но те хуже.
– Завязка прикольная.
– Да и сам он лучше играет.
Фильм приближается к концу. Они выходят в коридор. Отдыхающие уже стягиваются в красный уголок – вечер юмора не бог весть какое мероприятие, но всё же. Рассаживаются, ждут. Входят артисты – два балагура. Юмор так себе, пошловатый, но все смеются – это ведь для расслабления, а не смыслы какие-то ловить.
Ужин. Соседи пришли чуть раньше.
– Вот видите, – говорят. – Мы вас опередили.
– Поздравляем, – улыбаются они. – Второй раз уже.
– Не последний, не последний!
Перед сном занимаются любовью. Делают это серьёзно и сосредоточенно. Секс всегда был для них чем-то большим. Совместимость присутствовала с самого начала, но бывали и периоды разобщённости. То он, то она переставали получать удовольствие. Слава богу, сейчас всё это позади. Первоначальные ухабы преодолены ими и плотская любовь поднялась на какой-то новый, особый уровень. Просто сейчас они понимают друг друга и знают, что им нужно.
– Смотри, складка, – говорит она горестно, показывая на живот.
– Ерунда.
– Сейчас ерунда, а дальше?
– Ты же на диете, что тебе грозит.
– Ну мало ли. Вот рожу ещё раз.
– Ты не склонна к полноте. Толстой никогда не будешь.
– А вот у тебя будет живот!
– Ну и хрен с ним.
– Нет следи. Ты мне нужен стройный.
Укладываются спать.
– Спокойной ночи, – говорит она.
– Спокойной ночи, – говорит он.
Засыпают.
Тихо, пустынно, легко. Движение заметно, если вслушаться. Кануны отсрочены, но приближаются неминуемо. Корабли дрейфуют, а течения создают направленность. Будущее подкрадывается сзади и закрывает ладошками глаза. Многие не узнают гостя.
– Привет! – кивнул Вадиму Герман. Они пожали руки. Напарник, судя по всему, ждал его довольно долго – был сморщенным, сгорбившимся и пританцовывал от холода.
– Погодка, а! – похлопывал он себя по бокам.
– Это ещё нормально.
– Да, ещё круче будет. Покурим?
– Покурим.
Они закурили. Не спеша тронулись.
– Дерево я отвёз вчера, – говорил Герман. – Там, у хозяина свалил. Но сейчас не к нему пойдём.
– К бородатому?
– К нему завтра... Бабуська какая-то. Вроде твёрдо на дверь запала.
– Пёхом?
– Да, согреемся. Тут недалеко.
Герман был одет в затёртую чуть ли не до дыр дублёнку и валенки. На валенках Вадим разглядел кожаную подошву.
– Ты случайно обувь не подшиваешь? – спросил его.
– Какую?
– Валенки.
– Валенки... Да чёрт его знает. Сам не подшивал, но знаю, как это делается.
– Я тоже приблизительно знаю.
– Новую подошву накладываешь и капроновым чулком припаиваешь – в косичку его сплетаешь, поджигаешь...
– Это и мне известно. Только возьмёшься, да испортишь.
– Не, чё там портить! Там невозможно испортить.
– Тебе вот кто подшивал?
– Это жена привезла, из деревни.
– У меня валяются худые, надо заняться как-нибудь. Руки всё не доходят. А то на тебя смотреть завидно. Тепло ногам наверно?
– Идём – тепло. А стоять – тоже не очень.
Герман свернул с дороги к домам. Район был старый, начала века. Треугольные крыши, водосточные трубы. Углубившись во дворы, они прошагали ещё минут пять.
– Вот этот, – кивнул Герман на один из домов. – Второй подъезд.
Заказчица жила на четвёртом этаже. Глядя на её дверь, становилось понятно, почему она решила заказать ещё одну – между дверью и косяком красовались щели с палец толщиной.
– Это – наша! – сказал Герман, взглянув на дверь. – Без заказа не уйдём.
– Ей сколько лет? – спросил Вадим.
– Пенсионерка.
– Не знай, не знай.
– Раскрутим.
Герман надавил на звонок. За дверью раздались шаркающие шаги и надтреснутый голосок спросил:
– Кто?
– Мы насчёт двери, – сказал Герман. – Я приходил к вам на днях.
– Вы – Герасим?
Герман усмехнулся.
– Да это я. Будете вторую дверь ставить?
Некоторое время старушка безмолвствовала. Квартиру так и не открывала.
– Вы знаете, – снова раздался её голос, – я с дочерью советовалась и она меня не одобрила.
– Ну вот... – шепнул Вадим.
– Она говорит: мама, зачем тебе вторая дверь, кто тебя грабить будет? Я подумала, подумала – действительно, зачем? Это ведь к тому же дорого наверно.
– Ну, сторгуемся.
– Да нет, вы меня извините, но я не могу без согласия дочери. Тут ведь и ключ ещё один надо...
– Да у вас дверь эта рухнет скоро! Щели – вон какие!
– Щели, да, но что поделаешь...
– Я вас вижу почти сквозь них. Пусть вас грабить не будут, но сквозняки ведь наверно. Да и выглядит это некрасиво.
– Да, да, – вздыхала за дверью бабушка.
– Так давайте мы исправим. Мы недорого берём.
Бабушка молчала какое-то время, им подумалось – всё, сейчас согласится. Но старушка оказалась непреклонной.
– Очень извиняюсь за беспокойство, – зазвучал её дребезжащий голос, – но не могу. Дочь не велела, а мне самой не решиться. Извините.
Делать было нечего, пришлось отступить. Они спустились вниз и вышли из подъезда наружу.
– Ну чё, ладно, – сказал Герман. – Не всё коту масленица. Обидно конечно, верный вариант. Дочь всё испортила!
Двинулись на вторую квартиру. Она располагалась недалеко, но в другом микрорайоне. Дома там были посовременнее.
– Куда сейчас? – спросил на всякий случай Вадим.
– Шагай за мной – не потеряешься.
Тучи постепенно рассеивались. Выглянуло солнце. Тут же спряталось – я огорчился. Мне больше нравится сумрак, но сегодня почему-то хотелось солнца.
– Как жена? – спросил Герман.
– Ничё, – отозвался Вадим.
– Так дворником всё?
– Да.
– Посолидней бы ей надо работу.
– Само собой.
– И какие у тебя планы?
– Посмотрим. Тут на планы рассчитывать не приходится. Как выйдет.
– Она молодая ведь у тебя?
– Ага.
– Девятнадцать, я слышал?
– Да.
– Ты молодец конечно. Девятнадцатилетнюю нехило бы закадрить.
– Так что тебе мешает?
– Такие на меня уже не клюют.
– А тебе сколько лет?
– Тридцать семь.
– Самый возраст.
– Не скажи, не скажи. Двух палок бабе уже не могу обеспечить.
– Зачем им две? Одной достаточно.
– Им может и достаточно, а вот мне расстройство. Я знаю из-за чего это, я сейчас книжки почитываю.
– Из-за чего?
– Из-за первой жены. Я, дурак, тянул с ней волынку, а надо было сразу разводиться. Она позволяла себе высказывания всякие насчёт моей потенции – а это ведь всё в подсознании откладывается.
– Не удовлетворена была?
– Вроде того. Двоих детей ей сделал – не, б.., чё-то не хватало... У тебя-то как с этим?
– Нормально.
– Ну правильно. С молодой женой что не жить. Даже если не было сил – сами нахлынут.
На второй квартире обломов не было. Хозяева, пожилая пара, встретили их радушно. Тут же стали наливать. Вадим от рюмки отказался, Герман, чуть подумав, отказался тоже; сваленный заранее на балконе материал был вытащен в коридор – мужики взялись за работу.
– А я суп вам варить начну, – улыбалась им хозяйка. – Проголодаетесь ведь наверно.
– Здорово, здорово! – кивал Герман.
– Из пса нашего надо суп сварить, – смотрел на забившуюся в угол обшарпанную дворнягу хозяин – худой, седовласый мужичок.
– Ну, это тебе только, – отвечала ему жена. – Работников не псиной же кормить.
– С удовольствием его съем.
– Так ешь, он вкусный.
– Что, съесть тебя, пёс?
Пёс жался к стене, поскуливал и испуганно смотрел вдаль.
– Гав, гав, гав, – залаяла на него хозяин. – Съем тебя, съем.
Пёс попытался убежать от него.
– Стоять! – остановил его дедушка. – Живым не уйдёшь.
Пёс заскулил громче.
– Гав, гав... – вторил ему мужичок.
– Они не так лают, – кричала из кухни жена. – "Гав, гав" – так только старые алкоголики их передразнивают. Они вот так лают: уауу-у, уауу-у...
– Да вообще-то, – согласился муж, – у тебя лучше получается. Ну-ка, ещё раз изобрази.
– Уауу-у! Уауу-у!
– Похоже. Очень похоже.
– А вот у меня пёс был, – поддержал разговор Герман, – он вот так лаял: ау-у, ау-у, ау-у.
Все засмеялись. Герман изобразил лающего пса очень смешно.
– А кошек вы не держите? – спросил он.
– Была одна, – ответил хозяин. – Но её загрызли.
– Этот что ли?
– Не, этот и комара не обидит. Дворовые какие-то. Я хотел потом, ловил их, хотел на бойню отправить – нет, повылазили соседи, гуманисты хреновы, спасли зверей.
– Да, некоторые бешеные, – кивал Герман.
– Этот – спокойный.
– У меня тоже кошка была. И собака, и кошка, вместе. Она мяукала ещё смешней. Пёс, Трезор, начнёт: ау-у, ау-у, ау-у... а она отвечает: му-у-уррр, му-у-уррр, му-у-уррр...
Все снова засмеялись – кошка у Германа вышла ещё смешней.
– Был бы помоложе, – говорил хозяин, – я бы и сам конечно эту дверь поставил. Но сейчас навык потерял уже...
– Он не навык, он здоровье потерял, – кричала из кухни жена. – У него пальцы перебиты.
Дедушка виновато улыбался.
– Да что вы! – сочувствовал Герман. – Действительно перебиты?
– Да-а... – смущался хозяин. – Старая история. Производственная травма.
– Он под бетонную плиту руки засунул! – кричала супруга.
– Точно, – подтвердил он сам. – Формовщиком работал, и вот, маху дал, не уследил.
– Скажи – пьяный был! – доносился с кухни зычный голос хозяйки.
– Ну, не без этого, – подмигнул им дедушка. – Но тут больше крановщица виновата. Она плиту эту бросала буквально.
– Вместе наверно пили! – не унималась жена.
– Ты за супом следи! – сердился мужичок.
– Суп скоро будет!
– Вот, и не болтай...Так-то ничё сейчас, срослись кости, разработались более-менее, но вот делать что – не могу.
– Ну и не надо, мы-то на что?! – подбадривал его Герман.
– Слава богу, слава богу, – кивал дедушка.
– А на погоду как реагируют?
– А?
– Руки. На погоду наверно реагирует.
– А, да, да. На погоду, да. Ужас просто, ужас! За несколько дней чувствую.
– Он у нас как барометр теперь, – кричала хозяйка. – Прогноз погоды не надо, сам всё знает. Дождь, снег, засуха – безошибочно выдаёт.
– Во, хоть в одном пригодился, – криво улыбался дедушка. – А то всё: " На кой хрен ты мне, на кой хрен ты мне?.."
– На кой хрен ты мне?! – хохотала бабка.
– Во. Слышите?
Мужики скалились.
– Но вообще, – наклонился к ним хозяин, – баба хорошая. Почти сорок лет с ней вместе – грех жаловаться.
– Ну, это самое главное, – кивал Герман.
– Я вот хожу везде, смотрю: плохо люди живут. Имею в виду семейную жизнь.
– Точно, точно.
– У нас с ней тоже конечно много всего было, но вообще куда лучше, чем у остальных.
– Ну и замечательно.
– Вот я о чём и говорю.
Работа продвигалась неплохо. Быстро. Сама дверь была уже почти готова, Вадим принялся за косяк – но тут хозяйка пригласила их за стол.
– Отобедайте, просим. Животы урчат наверно?
– Точно, – кивал Герман.
– Поедите, выпьете – и дальше продолжите.
– Правильно.
Стол был накрыт. В центре стояла бутылка.
– Вот трезвенник тут у нас только... – сказал Герман.
– Кто?
Он молча кивнул на Вадима, хотя кроме него кивать было не на кого.
– А что так?
– Мне нельзя, – сказал Вадим.
– Немного ведь.
– Я вообще не пью.
– А-а... Ну от еды уж не откажитесь?
– От еды не откажусь.
Они уселись за стол.
" Он прищуривает глаза, отрешается от всего внешнего, погружается в себя и размышляет. Он действительно размышляет: обо мне, размышляющем о нём. Раздвоенность очевидная, призрачность явная – порой мне кажется (это так странно, я даже теряю уверенность в себе – на мгновение конечно), что главенствует он. Это, впрочем, не так уж и вопиюще, и если воспринимать всё расслабленно, без надрыва, то даже увлекает. А что? – улыбаюсь я – что если действительно вот так. Параллели иначе, координаты вразрез и положение плоскостей меняется при определённом угле. Он – главнее, он – надо мной, он – сущее. Я – порождение его фантазии, его мимолётных грёз, его неосознанности. Я появился где-то в хвосте, подле, нахожусь поодаль, взираю, усмехаюсь и считаю всё обратным. Он же злится, скорбит, негодует, он бушует и выжидает в депрессии, но так надо, таковы свойства – и никоим образом тайна его верховенства не раскрывается. Мне приятно так думать, это развлекает меня. Здесь множество вариантов – это спираль, только угловатая, с отсеками. Ты выбираешь направление, совершаешь движение и попадаешь в сгусток: ведущий – ты, ведомый – он, линия взаимоотношений – субъект-объектные, атмосфера – сарказм. Издевательства сыпятся на него, ты жесток и не каешься. Ты – за явность, он – за что-то другое, неразборчивое. Ещё движение и сгусток иной: ведущий – он, ведомый – я, отношения – сообщающиеся сосуды с фильтром посередине, атмосфера – злость. Он неистовствует, ненавидит – я унижен и беспомощен, тих. Всё на ином витке, глубинном. Движение третье и сгусток меняется: оба – ведомые, отношения не поддаются считыванию, атмосфера – тоже. Вязкость, расплывчатость. Контуры не складываются в чёткость, сознание не в силах собрать расползающее. Ты ли, он ли – может всё слилось и перестало существовать разделённым?.. Я не испытываю к нему отрицательных эмоций. Ни малейших. Я восхищаюсь им, я люблю его, я обожаю его. Он явен и конкретен, путь его следования чёток и ровен, он вполне поддаётся переносу в образы схем. Я же... Я же пуст и несобран, путь моего следования не прочерчен – его действительно нет, хоть порой мне видится и нечто высшее, чертящее линии и для меня. Нет, нет. Я из иных областей, из прочих сфер. Потому завидую ему порой – тленному, слабому. Слабость– это искушение, она влечёт. Я представляю себя таким же, но всё это не то – в любой момент я могу сделать шаг назад, к себе, в одиночество. Ему же не дано совершать таких шагов, его поступь направлена только вперёд. Даже если кажется, что наметился уклон – это неправда. Просто стороны горизонта имеют способность вращаться. Вперёд, только вперёд – ведь это я придумал когда-то такую направленность."
Олег Лукошин. Владелец тревожности (роман).
Страница 36. <предыдущая> <следующая>