Столовая всё не появлялась. Пройдя указанный Иваном маршрут и не сделав вроде бы ни одной ошибки, Вадим её так и не обнаружил. На месте, где она ожидалась, стояла обычная жилая изба. Подумав, что может быть местная столовая так и должна выглядеть, он несколько минут безуспешно пытался проникнуть за забор, но собачий лай, доносившийся оттуда, убедил его в том, что это не так. Собака лаяла отчаянно. Он отошел от дома и в нерешительности встал посередине дороги. Голод постепенно начинал сказываться.

Вадима трудно было назвать любителем поесть – к еде он в общем-то был равнодушен, но иногда – иногда! – приступы чревоугодия находили и на него. Особенно если последняя кормёжка была часов пятнадцать назад. Я вот например считаю, что любовь к еде зря отнесена к порокам. Любовь к еде, к азартным играм, к женщинам – ну что это за пороки?! Что в них предосудительного? А тем более еда... Вадим в последнее время питался крайне плохо. По причине неустроенности в личной жизни и быте. Одно время, правда, ещё при жизни в городе, лет пять назад, он питался очень удовлетворительно. Я ещё думал тогда: быть Вадиму толстому, как и мне. Но ошибался: тенденция та оказалась мимолетным всплеском. Сейчас ничего подобного и в помине не было – сквозь живот его, при некотором усилии, можно было разглядеть горизонт.

Осмотревшись по сторонам, Вадим решил пройтись до конца улицы. Конец улицы оказался и концом села – отсюда открывался вид на поля. Убранные большей частью, перепаханные, они уносились вдаль, до самого леса. Одинокий трактор рассекал их черноту. В хвосте его тянулся шлейф картофельного ряда – он был редок, картошки лежало совсем мало, и вылетала из трактора только грязь. В детстве, мальчишками, они бежали, бывало, за таким вот картофелеуборочником с вёдрами, подставляя их под картофельную струю. На полведра картошки, набранной таким способом, приходилось полведра земли. Учительница бегала за ними, интеллигентно ругалась и взывала к совести. Они разбегались, но потом снова становились вслед за трактором. Это надоедало в конце концов – приходилось всё время бежать. Начинали собирать картошку руками. Деревенские избы виднелись где-то вдалеке – тёмные, унылые. Они вызывали своим видом одну лишь грусть. " И как только можно здесь жить?!" – думал Вадим.

– Серов! – орала учительница. – Что стоишь?

Нехотя он садился на корточки.

– Размечтался, тоже мне! – негодовала она.

Учительница была совсем молоденькой, совсем глупенькой – лишь второй год работала в школе. Худенькая, в больших кривоватых очках с затемнёнными линзами, она грозно сверкала ими и всеми силами пыталась руководить детьми. Выходило у ней это неважно. Какое-то смешное имя носила она...Сейчас, сейчас... Элеонора Витальевна, точно! Элеонора Витальевна – где же ты теперь, глупая беспомощная учительница? Неужели до сих пор трудишься на ниве педагогики?

Все старались залезть на грузовик – чтобы лишь принимать вёдра, поплёвывая с борта на землю. Залезали самые авторитетные: круглолицый Сашенька или Тимур, у которого был ножик с откидным лезвием – он всегда носил его с собой. Вадим в авторитетах не значился, потому на машинах сидел не часто. Иногда всё же удавалось. Там было неплохо: намного легче, чем внизу, веселее. И, что самое главное, Света – да, да, та самая Света с бездонными глазами, тонким носиком и чёрными элегантными бровями, которые она уже тогда выщипывала, почему-то чаще других протягивала свое трёхкилограммовое ведёрко именно ему. При передаче случалось, что рука его задевала ее нежную ладошку, и Света совсем не торопилась убрать её. Едва уловимо она улыбалась, смотрела на колёса, а потом, когда он возвращал ей пустое ведро, на два долгих и жгучих мгновения вскидывала свои глаза на него. Он всегда смущался, невольно отводил глаза и очень злился потом на себя за это. Ждал следующего раза, чтобы взглянуть потвёрже, понаглее, но снова оказывался бит удивлённо – наивным взором малолетней Клеопатры. Как-то раз он всё же взглянул на неё твёрдо, очень нагло, с ухмылкой – ему удалось, и она смутилась, но потом почему-то – почему же, почему? – он чувствовал в себе горечь и сожаление. Да и Светлана не так охотно передавала ему потом вёдра – бывало, что они доставались и другим.

– Всё Серов, слезай с машины! – кричала ему Элеонора Витальевна, поправляя сползавшие на нос очки. – Твоё время вышло, другие тоже хотят.

Он покорно слезал и становился на ряд. На тот же, где собирала картошку и Света.

Вёдра на такие мероприятия он брал редко. Одно потерялось как-то, мать вопила – проще было без них. Он вставал тогда с кем-нибудь в пару, конечно же с девочкой – у них у всех были вёдра – и чаще всего девочкой этой была Света. Он был, впрочем, не единственным ловцом удачи – Сашенька тоже оказывал ей свои специфические знаки внимания: " Держи бомбу!" – орал он, подкидывая ком земли; да Тимур то и дело доставал свой ножик, чтобы метко проткнуть им ни в чём не повинную картофелину. Сашеньке она отвечала лишь "Дурак!" и гордо отворачивалась. Тимурин ножик прельщал её – на рукоятке его было изображено хитрое слово не по-русски, от соблазна посмотреть, как храбрый Тимур разделывает очередную картофелину, удержаться было трудно – но, как ни странно, компанию Вадима она предпочитала охотнее.

– И что, в чёрных дырах время действительно не так идёт, как у нас? – спрашивала она его, кидая на дно ведра картошку.

Он бросал следующую и отвечал:

– Учёные говорят, что да, хотя опытным путём это не доказано. Да и вряд ли может быть доказано, ведь при нынешнем состоянии аппаратов, исследующих космос, попасть внутрь чёрной дыры практически невозможно – они просто не долетят до неё. Когда же будут созданы корабли, способные лететь хотя бы со скоростью света – неизвестно. Так что в ближайшие несколько сот лет нам предстоит лишь строить гипотезы насчёт природы чёрных дыр.

– А ты сам как думаешь?

– Я стою на оккультистской точке зрения, – отвечал он после многозначительной паузы.

– Как это?

– Ну, то есть я отрицаю существование времени как такового. Времени нет, есть лишь череда сменяющих друг друга событий. За днём идёт ночь, за ночью день – и так далее. Люди рождаются, живут, умирают – но не по причине воздействия на них времени, а просто всё это череда изменений естественного биологического процесса.

– Да, действительно, ведь невозможного вернуться в прошлое, – широко открыв глаза, смотрела на него Света. – Машина времени – это же только фантазия.

– Ты правильно мыслишь, – говорил он, выставляя вперед указательный палец, словно пародируя какого-то киногероя.

Светлана смеялась, а он продолжал :

– Поэтому следует признать теорию относительности Эйнштейна абсурдом. Ведь что доказывает эта теория – не только то, что на космическом корабле, который удалится на серьёзное расстояние от Земли пройдёт лишь год, тогда как на Земле – десять, нет. Она доказывает – вернее пытается доказать – существование времени как особой формы протекания процессов Вселенной, как некой живой, реальной субстанции, которую можно фиксировать, которую можно подчинить себе. Времени невозможного управлять, потому что его нет.

Во время обеда они бегами кувыркаться на стог. Он стоял за посадкой – большой такой, гниющий. Взбирались на самый верх и прыгали через себя. Ещё в него можно было зарываться – один отчаянный храбрец, имя которого память не сохранила, просидел так полдня, прячась от классной руководительницы и едва успел потом на автобус. Вместе с пацанами залезали на стог и девчонки – самые храбрые из них. Света была храброй. Когда злобная Элеонора Витальевна уже поднимала свой вой, созывая всех на работу, Вадим чувствовал, что должен задержаться здесь, ведь Света тоже не торопилась вернуться на поле. Школьники нехотя слезали со стога и брели к оставленным кучам картошки.

– Кто там ещё прыгает? – вопрошала Элеонора Витальевна. – Мегреладзе, ты что ли?

– Я здесь! – кричал Тимур.

– А кто там?

Вадим лежал не шевелясь, рядом лежала Света – глядя друг на друга, они улыбались.

– Кто там наверху? – снова демонстрировала возможности своего голоса Элеонора.

Они молчали.

– Девочки, все что ли спустились? – спрашивала учительница.

– Не знай... – отвечали те. – Все наверно.

Элеонора бросала пронзительный взгляд на стог, от которого – имей она способность превращать силу своего негодования в огонь – он вспыхнул бы тут же, но уходила всё же. Оглядывалась на ходу – они смотрели на нее сквозь переплетения соломок. Она исчезала наконец за посадкой.

– Да ну, не ври, – дразнила его Света.

– Зачем мне врать?

– Ну, уж не тысячу же раз.

– Не тысячу конечно, но целовался.

– Что-то я тебе не верю, – в сомнении качала головой Светлана. – Как их звали хотя бы?

– Я помню что ли – их сколько было!

– Ну, хоть одно имя.

– Тамара. Пойдет?

– Тамара?! – смеялась Светлана. – Фу, какое имя дурацкое.

– Нормальное имя. Обыкновенное.

– Ну, покажи, как ты это делал.

– Ммм, – целовал Вадим воздух.

– А ты знаешь, что главное при поцелуе – это правильно ставить язык, – продолжала Света. – Вот скажи мне, как его правильно ставить.

– Стоймя.

– Э-э, не знаешь.

– Я знаю, просто не могу же я это на воздухе показывать.

Света молчала какое-то время, внимательно изучая бегунок на молнии своей куртки, потом произносила:

– Давай со мной покажи.

Ему тут же делалось нехорошо. Как-то не очень было всё время, но сейчас просто адски.

– Ради эксперимента просто, – поспешно добавляла она.

Они сдвигали рты.

-Ага, Серов и Чудина! – встречала их радостно Элеонора Витальевна. – Вот кто там лазил. А я-то думаю...

Весь класс взирал на них с не менее радостными улыбками.

– Начудила ты, Чудина. Начудила.

Все дружно ржали. На Свету было больно смотреть – она стояла понурив голову, покраснела. Он тоже, должно быть, выглядел не лучше.

– Эквилибристы вы наши! – не унималась Элеонора. – Гимнасты... Интересно, интересно, что у вас там за эквилибристика была?

Новый взрыв смеха сотрясал воздух.

– Сука! – выдавив сквозь зубы, бросил ей в лицо Вадим.