Река небольшая, мелкая. Вода мутная, на поверхности слой листьев. Никакого движения.

– Раньше река была шире, – она сидела на краю, свесив ноги. – И бурная была. Я в детстве купалась – течением сносило.

– Сейчас все реки высыхают.

Он стоял сзади, облокотившись о перила. Деревянные, прогнившие – они шатались от прикосновений и каждую секунду норовили рухнуть. Мосток тоже был стар. Две доски отсутствовали, металлический каркас заржавел. Краем своим мост едва достигал воды. Должно быть раньше выдавался глубоко в реку, теперь же окружало его грязное месиво водорослей – вся прибрежная полоса заросла ими.

– Там, где я жил раньше – там тоже есть река. Намного шире этой. Настоящая, большая река. Но и она становится всё меньше. Ребёнком я едва мог разглядеть противоположный берег, а сейчас – вот он: кинь палку и она долетит.

– Это потому что в детстве всё кажется больше. На самом деле река осталась такой же. Мне раньше наша деревня тоже казалась огромной. Сходить на другой конец – это всё равно, что съездить куда – то. А теперь ясно, что она совсем крохотная.

Безрассудность по каналам в створ. Сзади не видно лица, не видно глаз. Силуэт застывает, застывает каждый миг и можно вырезать трафареты. Наклеивать в альбомы.

– Значит, эта река тоже была такой всегда.

– Наверное.

Обернулся. Не улыбка, нет.

– Ты чего стоишь? Садись.

Он сделал пару шагов. Она подвинулась.

– О-о, холодно как!

– Это железка холодная. Ты на доску передвинься, чуть назад.

– Тоже холодно.

– С непривычки. Я вот место насидела – мне совсем не холодно.

– Да ты просто тёплая.

Повернулась на мгновение, тут же назад. В профиль и анфас – по-разному. Сбоку – проще, чем прямо.

– Тань!

Снова поворот.

– Вот посмотри на меня в профиль, а потом анфас. Какую разницу видишь?

– Разница большая. В профиль второго глаза не видно.

– Ну а выражение? Что-то меняется в выражении?

– Не знай, ничего не замечаю. В профиль лицо чересчур вытянуто. Нос длинный. А выражение такое же.

– Какое?

– Глупое.

– Глупое?

– Ага. Наивное такое. Доверчивое. На что-то обиженное ещё. Ты на кого обижаешься?

– Ни на кого не обижаюсь. Да и не на кого – я ни с кем почти не общаюсь.

– Значит на меня.

– А на тебя за что?

– Ну, мало ли. Есть какие-нибудь причины.

– Ты глупости говоришь. Если я и обижусь на тебя, то в самую последнюю очередь. А пока повода не было.

– Ну значит будет скоро. Я ведь такая – не могу, чтоб всё нормально шло. В школе я со всеми подругами перессорилась, слишком дружно жили наверно. Теперь вот на почте со мной никто не разговаривает.

– Это же здорово! Если б со мной на работе никто не разговаривал, я бы может и не уволился.

– А ты кем работал?

– Оператором котельной.

– Сложно?

– Да нет... Это последняя моя работа была, до неё много сменил.

– Ты у нас – перекати – поле. Цыганская душа. У тебя среди предков цыган не было?

– Нет вроде.

– Скрывали, наверно, свою национальность.

– Всё может быть. А у тебя в таком случае, что за национальность, если только к одному месту тянет.

– Меня не тянет к нему. Я деревню и не люблю вовсе. Просто кроме неё ничего не видела.

– А хотела бы поездить?

– Приглашаешь?

– Я тебя только до разъезда отвезти смогу. И то на велосипеде.

– Что так скудно?

– А на какие шиши возить тебя?

– Ну вот, а я думала, кавалер богатый нашёлся.

– Ну, на книжке есть у меня кое-что. На жизнь хватает пока, но по заграницам ездить – нет конечно.

– А ты бывал за границей?

– В Венгрии.

– Ух ты!

– В детстве. С родителями.

– Хорошо в Венгрии?

– Я плохо помню.

– Такой маленький был?

– Восемь лет. Ну, озеро Балатон помню, по Будапешту нас возили. Правда сам Будапешт не помню уже.

– А я только в райцентре была. Смешно, да? Это сказать кому – засмеют.

– Что, в деревне путешественники такие?

– Нет, большинство тоже дальше райцентра не выбирались.

– Никто тебя о такой ерунде спрашивать не будет.

– Взглянут – и не рискнут, да?

– Просто слова позабудут перед такой красавицей.

– Это ты смеёшься так?

– Что ты!

Смотрели. Смотрели. Она не выдержала, отвернулась. Он выражал искренность, он старался. Искренность – всех труднее.

– А вот я не скажу, что ты красавец.

– Не скажешь?

– Нет.

– Никому – никому не скажешь?

– Просто ты совсем не красавец.

– Раньше был.

– Раньше – может быть. А сейчас – годы не те уже.

– Старый?

– Старый, жалкий. На весь свет обиженный. Нет, ты не тот, о ком я мечтала.

– Ты мечтала о ком-то?

– Мечтала – громко сказано. Но некоторые мысли были.

– Например.

– Нет, я никому не рассказываю об этом.

– Ты вообще знала ли, что мужчины существуют? А то всю жизнь среди бабок прожить – много не узнаешь.

– Там и дедки рядом жили.

– Да что от них толку?

– Ну, физиологию узнать можно. По крайней мере приблизительно.

– Вот они тебя и испортили физиологией своей. Надолго вкус отбили.

– Никакого вкуса и не было.

– Одна, странна и холодна...

– Да, да. Прямо обо мне.

В разнобой, лазы не велики, но, скручиваясь, можно. Пульсация за прозрачностью. Ладонь проваливается и трещин не видно. Шары. Сверху и под – плоскости. Мрамор, искрящийся бликами рисунок постоянно вращается. Маятники отбивают ритмы, ещё слышны посапывания. Звери спят. Камеры просматриваются вдаль, сквозняки полезны и стены излучают тепло. Заботливые пальцы встречают ласково.

– Ну что, докину до другого берега?

– Докинешь, что тут трудного.

Он замахнулся, кинул. Камень упал в камыши на другой стороне.

– Э-э, еле – еле! Даже бульканье слышно. В воду упал куда-то.

– Я специально.

– Ну конечно, конечно...

– Смотри.

Взял другой. Этот улетел далеко.

– Браво, браво!

– Я в школе всех лучше гранату метал.

– А ну – ка я.

Она кинула, камень перелетел реку. Упал тоже за камышами.

– Вот, учись. Я гранату не метала, а как ты кидаю.

– Ещё по разу давай.

Кинули ещё. Она – дальше.

– Ха, ха, ха, – говорила. – Что, утёрли нос!

– Я поддавался тебе.

– Всё, поддавался он уже.

– К тому же в воду интереснее. Брызги летят, шум какой-то.

Стали кидать в воду.

– Значит, ты меня в мыслях своих не видела?

– Не – а.

Линия, меж двух далей. Голуба, шевелится. Просмотры безмерными видятся, но лишь вблизи. При удалении округлости замыкают дуги. А сбоку – и выпуклость. Одномерные звуки – они виноваты. Когда жжение усиливается, рекомендовано затыкать уши. Из неровностей сложат названия, прикосновения ценны будут и позволяться не всем. За широтами разводы краше и если не слишком темно, можно различать цвета. Притяжение действует три четверти всей отмеренности. Из попавшихся редко кто выживает. Потому позволено лишь отчаянным, другие и не берутся совсем.

– Кто же тогда звал меня?