Я всю жизнь на него охотился, с того злосчастного дня, когда десятилетним ребенком видел его в отцовском доме, читающим газель; да я бы не смотрел и не слушал, кабы знал, как способны преследовать эти голос и глаза, да, да, я сейчас понимаю, ведь это он меня преследовал, хоть и я его тоже: то была гонка по кругу. Вот только не знал он, чьим стал наваждением, я же - сознательно охоту начал. А собирался я тщательно, изводя лампады, прожигая глаза, червем вгрызаясь в книги, да что там грыз, я жевал гранит науки, я расчислил придыхания и слоги, я душою проник и объял его вещи, втекая, переливаясь в него. И когда, двадцатилетним, прослышал, что разгорается все более охота, что ему наступают на пятки, ринулся по следам, не успев и снарядиться как следует - иначе будет поздно, смертельная награда достанется ему. Да, вот тогда, в день начала погони, понял я вконец и почувствовал - главное не в том, как жить, но как умереть; ибо жизнь изменчива, с вершины счастья скатываешься вниз, и обратно, только смерть непреходяща, и с блеском умереть: счастье вечное, и его уже никто не отнимет.

Смерть же его я предчувствовал, красоту ее трепетно предчувствовал, иссыхая от жажды отнять у него: право на смерть, да, да, я сейчас понимаю: то была гонка за смертью.

Я не мошенничал, как иные, что в отсутствие соперника, назвавшись Насими, приписав себе его строки, гордо на помост всходили, трое было их или четверо; я то знал, что тут не одна лишь жертва собою, нет, мошенничество тут, нельзя умирать с чужим шедевром на устах, не стоили они подобной смерти. И презирал я подобных, со мной борьба будет открытой и честной, смерть достанется сильнейшему. Многие знали уже мои бейты, и немало было восхищенных, но своим я назывался именем, лишь в его присутствии: им же назовусь, и верх одержав в поединке - стану им уже воистину.

И дьявол поддержал меня - да, только он, ибо не поддержит Аллах в состязаньи с проклятым поэтом, вот-вот, я сейчас постигаю, кто меня гнал по следам - прознал, что он в Халебе, и к делу поспел. Я задохся от радости, как увидел его, это первая ошибка была, что задохся, волненье было ни к чему, и на других пред ним затратил силы, расслабился тем самым, и быстро собраться не смог; сглупил, сглупил, сразу в атаку полез, и не ведал доселе, что столь хлестки словесные удары; и не повторялся ведь, ненавистный, в рифме!; в содроганьи понимал я уж сам, что проиграл безвозвратно. И как повели его на возвышение, я вскричал от тоски и ринулся к нему, вцепившись в стражников, просил и кричал: «Это был случайный проигрыш! Я готов бороться еще!» А не слушали, били в живот, но строки с помоста - в душу мне били, я не знал, что столь прекрасной будет смерть, я бы вдвое больше старался, и по трем причинам я заплакал в пыли - от степени отчаяния своего, от невыразимости его, и что некому выразить.

Только я ведь не из тех, что сдаются, силы есть изготовиться лучше, не утеряю зря ни часу; пусть помру своей смертью, серо и глупо, но как поберет шайтан мою душу, начну охоту по второму кругу, по закоулкам небес; в том месте ада, что отведен для поэтов, я найду своего супротивника, вызову его - а ведь он не из тех, что уклоняются - и, в адском пламени корчась, будем выкрикивать строки стихов - и там уже никто нам не сможет помешать.