Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
Rambler's Top100


Виктор Крючков


Новый год




История первая

«Мост»


На фоне бледного ореала вокруг лампы фонаря падающий почти отвесной стеной снег смотрелся сказочно красиво. Казалось, каждая снежинка знала свое место, держа дистанцию и не налетая на других. В этом году 31 декабря оказался удачным днем с точки зрения погоды. Мягкий, не щипающий за щеки мороз заглянул на полупустые улицы Белой Церкви, как хороший гость, отлично знающий, когда надо уйти, а когда прийти.

Он сидел на перилах моста. Внимательно смотрел вниз. Один-единственный горевший фонарь-одиночка освещал тусклым светом его согнутую спину и нахлобученную на поникшую голову шапку. Снег оставил свои белые россыпи на его одежде, отсюда следовало, что незнакомец любуется замерзшим изгибом реки уже давно.

Выглядел он неважно. Старая, видавшая лучшие времена темно-синяя куртка «аляска» прикрывала худые плечи, которые вполне могли принадлежать девчонке. Серая шапка решительно обтягивала голову. На ногах чернели латанные-перелатанные ботинки со стоптанной подошвой. Однако они блестели, как только что купленные новые – было видно, что их владелец не скупился на гуталин и крем для обуви, стремясь, очевидно, замазать опасные и изношенные места.

Кроме незнакомца (или незнакомки, право же, сутулость и снег не давали возможность выяснить пол), на мосту никого не было. Изредка проходящие люди, завидев столь неожиданную фигуру, пугливо переходили на другую сторону. Они торопились. Иногда мимо быстро проносились машины. И тогда фары удивленно выхватывали сидящую на перилах понурую фигуру. А снег все летел.

Ткань куртки вздрогнула и пушистый белый слой, прикрывавший ее, рассыпался.

Мост соединял две части города – старое Заречье и новый центр. Фигура осторожно выпрямилась, стряхивая снег с шапки и огляделась. Ни единой живой души – ни со стороны ветхих домов-коттеджей Заречья, ни со стороны ярко горящих окон многоэтажных построек центра, темнеющих вдали, как горы.

Фонарь высветил лицо. Это был парень лет восемнадцати, в круглых очках и с мертвенно-бледной кожей. Торопливо и несколько оглянувшись вокруг, он встал, свесив ноги вниз и уперевшись ими в небольшой бордюр с другой стороны. Затем оценивающе поглядел на скудно освещенную замерзшую реку. Массивная черная тень от моста лежала прямо под ним и создавалось впечатление, что по каким-то причинам вода в этом месте не застыла и продолжала свою обычную жизнь в текучем состоянии. Белые пальцы молодого человека крепко вцепились в ограждение. Он наклонился вперед, как корабль, рассекающий волну и застыл в таком более чем опасном для жизни положении.

Тихие хрустящие шаги, показавшиеся чудовищно громкими в абсолютной ночной тишине, заставили фигуру принять прежнее сидячее положение с лихорадочной поспешностью. Темный силуэт медленно, вразвалочку приближался к человеку на перилах со стороны многоэтажек центрального района. С легкостью ступая по уже покрытому тонким слоем снега асфальту, он подошел к месту, где сидел молодой парень и остановился.

– Эй! – позвал он. Голос был приятным и звучным. – Хо-хо. Не самое лучшее место для отдыха. И сейчас не время для рыбалки.

Молодой человек еще глубже втянул голову в плечи, уподобаясь глухой черепахе. Он даже не обернулся, чтобы разглядеть своего неожиданного собеседника. Весь его вид демонстрировал, что болтать – последнее, чего хочется. Прохожий выжидающе смотрел на скрюченный горб, ожидая ответа. Были видны короткая бородка и усы, веселые и довольные глаза ярко блестели, да и само лицо в целом излучало добродушие и неземную радость от жизни. В руках у мужчины был кулек с новогодними игрушками и медвеженком под елкой. Из него торчал букет цветов в целлофане, а на дне лежало нечто объемное.

– А вам какое дело? – раздался, наконец, глухой недовольный голос откуда-то из глубины складок «аляски», наводящий на мысль о мистическом голосе из-под толщи земной – настолько невнятными были слова. Бородатый мужчина, уже собравшийся уходить, вопросительно обернулся.

– Да, наверное, никакого, – примирительно произнес мужчина, так как в голосе застывшей на перилах фигуры были нотки раздражения и злости зря потревоженного человека. – Просто любопытствую.

– Вот и валите дальше любопытствовать, – так же глухо и неприветливо отозвался парень.

Мужчина, считая, что на этом разговор окончен, развернулся и пошел дальше. Но если бы яркий свет осветил сейчас его лицо, стали бы видны плотно сжатые губы, нахмурившиеся глаза и морщинки над переносицей. Он как будто потускнел. Задоринки в зрачках погасли, руки сжались в кулаки – словно человек боялся выпустить кого-то из себя. Усы дернулись и поползли вверх, кривя рот в неком животном оскале. Однако вместо того, чтобы броситься на сидящего спиной парня и загрызть его зубами, он смахнул снег с волос (на нем не было шапки) и исчез за пределами освещенности фонаря. Такой же легкой, веселой походкой. Кулек, который он бережно нес в правой руке, еще некоторое время белым пятном маячил вдали.

Проведя взглядом судя по всему, последнего пешехода в этом году, молодой человек осторожно выровнялся. Он перебросил правую ногу обратно. Проделав это весьма грациозно, он оседлал перила, как гимнастического коня. Выглядевшее до невероятности усталым лицо преисполнилось невесть откуда взявшимися уверенностью, наглостью и мрачным задором. Судорожно вцепившись руками в холодный гранит ограждения, молодой человек обернулся и в желтом свете фонаря выражение его лица приобрело некий трагизм, в глазах за стеклами очков застыла беспомощность и душевная напряженность.

Часы на костеле пробили половину двенадцатого. Торжественный звук колокола, отбивающего время, заставил молодого человека вздрогнуть, как от неожиданного прикосновения. Посиневшие от холода губы прошептали что-то, двигаясь медленно, словно нехотя.

Где-то на Заречье тоскливо залаяла и завыла собака, тотчас целая стая бродячих шавок и будочных псов подхватили унылую песню, неоднократно повторяемую эхом от крутых берегов реки Рось.

Снег пошел сильнее, большие хлопья, словно танцую, кружились над мостом, падали на лед, оседали на худых плечах молодого человека. Он поднял голову вверх, к беззвездному сумрачно-бардовому небу. Снежинки садились на его лицо. Просидев в такой позе с минуту, он перевесил левую ногу через борт ограждения, разжал руки, опасно наклонился вперед и...

– Ты что, охренел, придурок? – молниеподобная рука бородатого мужчины вцепилась в куртку, оттягивая молодого человека обратно. – А ну, хватайся за поручни, сученок. Туда ты всегда успеешь.

Молодой человек стыдливо и безропотно подчинился. Среди гулкой, страшно напряженной тишины голос бородатого мужчины прозвучал, как гром среди ясного неба. Под перчатками из тонкой кожи отчетливо вырисовывались острые костяшки пальцев, они держали скомканную куртку крепко. От перчаток словно исходил ощутимый запах злости.

– Я не знаю, нафига я это делаю, идиотина поганая, но если ты хоть немного соображаешь, кретин безмозглый... Ишь, полетать захотел...

Бородатый мужчина сильным яростным рывком дернул куртку и парень очутился уже на этой стороне ограждения. Бесцеремонность и невиданная сила в мимике и жестах словно предупреждала, что лучший вариант нахождения общего языка – безоговорочно подчиниться ей.

– Оставьте меня! – тем не менее завопил молодой человек. Он всхлипывал. Он отшатнулся назад, задел ватными ногами бережно приставленный к бардюру кулек, опрокинув его, и попытался вырваться. Он сделал это неловко, по-стариковски взмахнув непослушными руками. Его голос доносился сквозь пелену слез, лицо сморщилось, губы скривились и задрожали. Казалось, он не понимал, где он и что с ним происходит.

– Оставьте меня! – уже жалобно попросил он.

С явным удовольствием бородатый мужчина размахнулся и нанес удар в подбородок своему новому знакомому. С поистине «аптечной» четкостью – очки даже не слетели. Парень отшатнулся, потом замер, скорее от неожиданности и внезапности, чем от боли. Он удивленно потрогал рукой щеку, словно проверяя, на месте ли она и недоуменно уставился в веселые глаза бородатого мужчины. Храня маску ледяного спокойствия – хотя озорные глаза выдавали его с головой, странный незнакомец властно придвинул к себе молодого человека и многозначительно сообщил ему:

– Ты неблагодарная тварь, мой юный друг. Жизнь – бесспорно злая штука, но нет на земле повода, чтобы вот так, по-свински, послать ее на три буквы и насрать господу на грудь.

Юный друг был настолько потрясен, что промолчал. Он поправил сползающие на нос заиндивевшие очки и обратил свой взор себе под ноги. Внезапно что-то звериное проснулось в нем и он принялся неуклюже колотить руками по груди бородатого мужчины.

– Выпустите меня! Выпустите! Вам... Вы ничего не знаете! Вам плевать на меня! Отстаньте от меня, зачем вы вытащили меня?

Он задыхался и слюни летели у него изо рта. За очками выступили слезы, парень несколько раз шмыгнул носом и, наконец, разревелся. Его словно растопило невозмутимое спокойствие бородатого мужчины.

– Нет, вы только подумайте! – обратился мужчина к пластиковому пакету с почтением, достойным царствующего монарха. – Я ничего не знаю. Я. Ничего. Не. Знаю.

Он максимально понизил звук своего голоса, словно считая этот факт сам по себе удивительным и достойным молчаливого восхищения с непокрытой головой. А затем громогласно, с ненавистью, закричал:

– Так скажи мне, твою ядреную мать, какого лысого трахнутого дьявола я вернулся сюда?

Но похоже, молодой человек не знал этого. Он с испугом смотрел на пар, вырывающийся изо рта орущего на всю глотку мужчины и придававший ему неповторимое сходство с загнанной лошадью, не прекращая, однако, реветь.

– Скажи мне, задница, что я получаю за свою добродетель? Я вернулся на этот хренов мост. Я чувствовал, что не все рельсы сходяться не нем. Не может же кто-то просто сидеть не перилах от нехрен делать или ждать, пока тронется лед, чтобы закинуть долбанный спиннинг.

Издерганное лицо очкарика скривилось еще сильнее. В его спрятавшихся за очками глазах заледенели полная отчужденность и самопрезрение. Руки безвольно поднимались и опускались, словно не зная, что им сделать.

– Я схватил тебя за хвост, когда твоя тупая башка уже мысленно проигрывала варианты встречи и дальнейшей тусни со всевышним, и думала, сколько же народу будет на твоих похоронах плакать, ругая себя. Ах. Не уберегли, дескать, не оценили. Гнида позорная. У-у-у, чтоб тебя! А теперь ты весьма гнило базаришь, что мне насрать на тебя? Слабак чертов, решил, как полегче.

– Отпустите меня, – удивительно тихо и спокойно попросил внезапно переставший лить слезы молодой человек. – Я не убегу. Пожалуйста.

Бородатый мужчина разжал пальцы-тиски и выпустил юношу. Тот действительно никуда не убежал. Он повел птичьими плечиками и расправил куртку. Только сейчас он смог рассмотреть своего спасителя.

– У тебя проблемы, корешок? – участливым голосом спросил мужчина, снова мельком обернувшись к кульку – проверяя, на месте ли.

– А у кого их нет, – с горечью бывалого знатока жизни ответил молодой человек, недоуменно поднимая и опуская плечи, будто подчеркивая абсурдность вопроса. Он звучно высморкался и вытер лицо, на миг сняв оправу очков.

– Как тебя зовут?

– А какая разница?

Бородатый мужчина усмехнулся.

– Должен же я как-то именовать тебя?

– Костя Кинчев. А вас? – с кислой улыбкой выдавил он из себя, словно каждое произнесенное слово причиняло ужаснейшие страдания.

– Ну, Леонид Федорович Вангер, устроит? – живо отозвался мужчина, вопросительно глядя прямо в печальные и красные глаза Кости Кинчева.

– Вполне. Вы, наверное, психолог?

– Что? Я? – искринне удивился бородатый мужчина. Брови его взметнулись вверх. Он отряхнулся от снега и улыбнулся. – С чего ты взял?

– Так, просто подумал.

– Я, можно сказать, библиотекарь. Чиню старые книги, покупаю и продаю новые. А если читатель вдруг задерживает книжку, я иду к нему в гости. Ну, и всякое такое...

– А-а! – недоверчиво протянул парень. Он сел на гранитные перила моста. Рядом осторожно примостился бородатый мужчина. Перед тем, как сесть, он тщательно очистил ограждение от снега.

– Хм. Давайте посмотрим. Из-за бабы? – поинтересовался он после минутного выжидающего молчания.

– Из-за девушки! – сурово поправил молодой человек, поправляя окоченевшими руками сползающие очки.

– Не вижу принципиальной разницы. Слушай, у тебя курева нет? Жаль /Молодой человек отрицательно помотал головой/, я свои тоже дома оставил. Итак, что она? Не ответила на душевные излияния, не приняла руку и сердце, засмеялась, когда ты трусы снял, отвергла зов любви или просто не замечает? А может, с другим?..

Молодой человек удрученно вздохнул.

– Точно вы... В яблочко...

Бородатый мужчина улыбнулся, явно довольный собственной проницательностью и продолжил.

– А знаешь ли ты, дорогой Костенька мой Кинчев, сколько еще пар распрекрасных бабских сисек тебе придется плодотворно и творчески облизать за свою длинную жизнь?

Тут молодой человек снова поправил круглые очки – этот иногда не вызванный необходимостью жест был у него привычкой. Сквозь мертвенно-бледную кожу проступили красные пятна, что предпологало о некоем стеснении и чувстве неловкости при подобных выражениях.

– Она одна такая... – сказал он в свое оправдание и с тоской посмотрел вниз. – Не бойтесь, не прыгну. Пока вас не выслушаю.

От великого до смешного – один шаг и словно подтверждая эту непреложную истину, в нем сошлась пугающая серьезность и смешная, комичная могильная меланхолия.

– Всю жизнь будешь спасибо говорить, – самоуверенно и тщеславно заявил мужчина, нисколько не сомневаясь в сказанном, – одна, говоришь? Заметь, я не расспрашиваю о том, что она натворила, как она посмотрела и как сказала и прочий ах-сентиментальный бред.

Молодой человек сдержанно поблагодарил за это, с тоской отметив, что подобные воспоминания могут вызвать повторный приступ черной хандры и суицидальные мысли.

– Но придется поверить, дорогой Костя ты Кинчев, мне на слово. Я верю тебе, когда ты признаешься мне, что испытываешь определенные симпатии к бл.. барышне икс. Ты утверждаешь /хотя молодой человек ничего не утверждал, а смиренно молчал, предоставляя право говорить своему новому знакомому/ о полноте данных симпатий и я опять тебе верю. Ну а теперь ты мне поверь. Будут другие. Она, конечно, единственная и неповторимая, но будут другие. И чувства они будут вызывать – не сильнее или слабее, а просто другие. Усек, корешок?

– Усек.

Хотя по нему не скажешь, что он был ослеплен светом, пролившимся на его убеждения и мировозрение. Однако он слегка поклонился, давая намек о своем понимании вопроса.

– Что еще? Давай, давай, не молчи. Вспоминай.

– Да как-то вот так... – задумчиво произнес молодой человек. – Работы нету, денег на учебу нету. Мать вечно болеет.

– Отец есть? Отчим? Подожди. Держу пари, что нету.

– В разводе. Никогда его не видел.

– Ха-ха! – обрадовался своей догадке. – А сестра, братан?

– Младшая, ей тринадцать лет.

– Ты о ней подумал, – с укором сказал мужчина, спрашивая и утверждая одновременно. Неожиданно развеселился: – А ну подожди пару лет и будешь ее подружек топтать! А деньги – дело наживное, – добавил он со стопроцентной уверенностью человека, четко знающего, как и где можно нажить деньги.

Молодой человек покачал головой. Было видно, как что-то светлое, небесно чистое возникает у него в сознании. Лицо одухотворилось – теперь он напоминал поэта со странствующей душой, выбравшегося наконец из метафизической тьмы на не менее метафизический яркий свет. Круглые очки придали сходства с Джоном Ленноном, но ситуация взяла свое и вскоре на белой коже явственно проступила печать стыда и растерянности.

– Слушай, Костя Кинчев. А почему с моста именно?

– Я думал об этом, – откликнулся молодой человек, еще раз глядя вниз. – Если бы я повесился – то кто бы меня снимал с люстры, с крючка для люстры? Сестра и мама. Если бы я порезал вены в ванной, кому бы пришлось отдраивать ее после меня? Опять же маме и сестре. Да у нас дома веревки подходящей нет. А прыгни я с крыши, соседи-идиоты потом тыкали бы пальцами всякий раз, когда они на улице...

Он замолчал и повернулся к бородатому мужчине – увидеть, какое впечатление произвел на того откровенный ответ. С таким же успехом он мог искать эмоции на каменном лице памятника Ярославу Мудрому, стоявшем в двадцати шагах от моста.

– Вообще это ужасно, корешок. Я лично знал четверых людей, которые с радостью поменялись бы с тобой местами. Так сказать, за право выбора. Скажи лучше, ты веришь в бога, в судьбу?

– Да, – словно стыдясь, ответил молодой человек.

– Ха! Бог-то ведь воистину умер! Любовь к людям убила его. Вы убили его! – авторитетно заявил бородатый мужчина. – Но слегка заумно, хотя и метко. Разделяю. Если бы у меня была лишняя жизнь, я посвятил ее сочинению таких вот фраз. Не помню автора... А чем же руководствовался ты, дружок?

Дружок пожал плечами, явно не понимая вопроса. Объяснения не заставили себя ждать.

– Нет, ну представь. Откидываешь ты копыта. И на следующий день господь скажет тебя: «Эй, бродяга! Твою ядреную мать! / Он говорил в абсолютной уверенности, что именно так господь и скажет/ Да через пару дней ты бы встретил крутую бл... барышню, девочку... с блестящими глазами, выиграл бы в лотерее миллион-другой, получил бы клевую путевую работу по душе, ну там – поездки всякие или что тебе нравится. А твои враги стояли бы в очереди, чтобы почесать твои яйца. Улавливаешь, корешок? Все это сладкое дерьмо может обрушиться на нас в любой момент. Просто жди и живи. Работай. Бей грушу в зале. Бегай по утрам. Сри на всех. Книжки умные читай. Радуйся тому, что у тебя две руки, две ноги и хрен между ними. Надо просто немного терпения и веры в дерьмо. Веры в судьбу. Улавливаешь, корешок? Согласен, а?

Часы на костеле пробили без четверти двенадцать. Отметив о странном звучании выражения «вера в дерьмо», молодой человек в целом согласился с мнением бородатого мужчины. Он соскреб с перил снег и бросил маленький снежок, упавший с отвратительнейшим шлепком. Метров сорок-пятьдесят.

– Спасибо вам... – просто и искринне сказал он, опять поправляя очки.

– Знаешь, корешок, мне пора, – засобирался вдруг мужчина. Он слез с ограждения и поднял кулек. – Я ведь тоже человек. У меня нет семьи, но есть люди, которые хотят видеть меня и возможно, любят. Иногда мне кажется, что у каждого фраера есть такие люди, друзья или как их... Но, – продолжил он, заметив промелькнувшее замешательство за оправой очков парня, – мне хочется сделать еще что-то хорошее, доброе в этом бешеном году.

Молодой человек вопросительно развернулся.

– К несчастью, я не могу найти тебе работу и вылечить твою мать. И честно говоря, мне не хочется этого делать, тут я не совру. Но может это... – перчатка опустилась в кулек и вынырнула обратно, держа что-то белое, небольших размеров. Снежинки садились на это что-то, как пчелы на цветы. Торчавшие из кулька цветы помялись и исчезли в глубине. – Может, это поможет тебе хотя бы на время решить проблемы. Пойди в бар, сними бл... барышню, а чтоб тебя... Или купи шампанского, винишу, подарков на рынке Вокзальной – внутри есть пару палаток, которые еще работают и бухают одновременно – и дуй домой. Твоя старуха и малая будут тебе рады, как алкаш – халявной бутылке.

Протянув скрюченные пальцы, молодой человек не без скепсиса взял протянутое ему.

– Это же деньги! – он растерянно поднял их повыше, чтобы тень от мужчины не мешала разглядеть неожиданный подарок. Две пачки, туго перевязанные лентой-перфоратором с купюрами в 10 и 50 гривен живо привлекали внимание снега.

– Не стоит благодарить меня, парень, – уже серьезно, отбросив игриво-шутливый тон эдакого добродушного батьки Махно, весомо произнес бородатый мужчина. – Думаю, мы оба понимаем, что ты никакой не Костя Кинчев, а я вовсе не библиотекарь и уж конечно, не... как я там сказал?..

Не зная, что и ответить, молодой человек снова поправил очки и понимающе моргнул с несколько заговорщицким видом. Вряд ли его кривляние было замечено. Он держал в каждой руке по пачке, глядя на них, как на золотые слитки из раскопок в Херсонесе, с почти религиозным благоговением.

– И я не преувеличиваю значение нашей встречи, – добавил вовсе не библиотекарь, – я наговорил здесь полной чепухи и не тешу себя мыслей, что отгородил тебя от ненужного самоубийства. Вполне возможно, ты сиганешь на лед через минуту после моего ухода и доблестные мусора завтра будут отшкрябывать твои останки с хоккейной площадки внизу.

Отряхнувшись от налипшего снега и в последний раз посмотрев на молодого человека, добавил:

– Откровенно говоря, мне все равно. Для себя-то я совершил подвиг. Возможно, я просто компенсировал все свое прошлогоднее поведение, за которое придется еще не раз выпить?.. А вот твоя дальнейшая судьба уходит в густой туман. Черт, курить хочется... Ладно… (тихо, под нос – «Стрельну у таксиста»). Желаю хорошо провести праздники, корешок. И извини за это, – он поднял в приветственном жесте кулак. – Нужно было привести тебя в ядреную норму.

– Может, еще увидимся? – с неуместной надеждой и благодарностью в голосе спросил молодой человек. Он засунул руки вместе с деньгами в карманы. Почему-то казалось, что на рукопожатие нечего расчитывать.

– С новым годом, братуха! – хохотнул, разворачиваясь, бородатый мужчина.

Его ботинки захрустели по снегу, удаляясь все дальше и дальше.

Оставшийся на мосту парень недоверчиво посмотрел ему вслед. Он извлек на свет фонаря две пачки с деньгами и еще раз внимательно обшарил их глазами, теребя, щупая, будто не веря в их существование. Затем развернулся на стертых каблуках – они весело скрипнули, посмотрел на речку, назад, на фонарь и летевший в его свете снег. Он медленно, но уверенно и целенаправленно – как человек, хорошо знающий предстоящую дорогу – пошел к маячившим домам, насвистывая какую-то песенку и аккомпанирую замерзшими ладонями. Через минуту темные проулки поглотили его, оставив в одиночестве пустой мост и постепенно заметаемые снегом следы.





История вторая

«Загадай желание»


Горячее дыхание в ухо. Страстный шепот.

– Нет, ты просто просто не представляешь ту гамму чувств, какую я могу раскрыть для тебя, мой коварный змий.

Таня Танк еще некоторое время томно дышала в ухо своему объекту поклонения в утопической надежде на то, что это как нельзя лучше поможет ей завоевать сердце коварного змия. После безуспешных попыток растопить айсберг одной спичкой, она надула без того толстые губки и отвернулась в сторону.

– Послушай, мне надо в одно интересное... гм... место, – многозначительно мыкнул Максим, резво поднимаясь с дивана. На это у сидящей рядом девушки не было возражений. Она обиженно молчала.

Заперев дверь узкого и тесного сортира, Максим переступил через банки с краской, невесть как попавшие сюда и устало опустился на крышку унитаза. Он закурил и снял блестящую маску – бабочку, повесив ее на дверную ручку.

«До чего же хорошо!» – блаженно подумал он, выпуская сизый дым тонкой струйкой вверх. Лампочка, заволоченная дымом, сияла как бледное солнце за облаками. Стук в дверь прервал размеренный ход его мыслей.

– Максимка? – раздался назойливый тревожный голос. – Ты там? С тобой все нормально?

Максим, просто незнающий, как грубо ответить приставале – сказывалось воспитание двух учителей – глубоко вздохнул и отрешенно закрыл глаза. Сигарета дрожала. Он словно сидел не на унитазе с дымящейся Lucky Strike, а в камере казни на электрическом стуле, ожидая свой удар током.

– Максимка? – вопросительно и вкрадчиво повторил женский голос. Дверь нервно заплясала.

– Да здесь я, здесь! – как возможно нагло раскрыл рот скрывающийся курильщик. Он в спешке сделал глубокую затяжку, жадно хватая дым и снова одел на себя маску. Костюм Казановы – белая шелковая рубашка, маска и черные узкие вельветовые брюки – как нельзя лучше шел к его флегматичной физиономии.

Дверь открылось.

– Слава богу, с тобой ничего не случилось! – воскликнула, всплескивая руками Таня Танк. На ее лице промелькнуло умиление. Так еще смотрят дети на желаемую игрушку в магазине. Или звери в дикой природе на свой пока ничего не подозревающий завтрак. – Пойдем. Там в карты начали играть. На раздевание! Ведь курить вредно. Ничего, мы бросим. Правда? – заманчиво потащила она Макса за руку в спальню.

Праздник был в самом разгаре.

 

…Идея принадлежала Олегу. Ему всегда в голову приходят пьянки и гулянки. Он еще в начале декабря начал настойчиво обзванивать старых друзей с предложением провести встречу нового года вместе. Его родители, богатенькие буратины, челноки и торговцы обувью на базаре, заранее милостливо сообщили, что 31 декабря уйдут в гости. Исходя из этого у Олега и наметился весь праздник в неприлично пустой квартире.

– Если мы скинемся по десятке, можно будет накупить всякой вкуснятинки и выпивки, – было подано предложение Юрой, ему же пришлось заниматься выклянчиванием денег у скептически настроенных друзей. Список из девяти человек нехотя зачеркивался маркером. Так же нехотя росла горка продуктов на балконе у Олега.

Впрочем, приготовления прошли довольно успешно. Денег хватило на вполне приличный стол. Еще днем 31 декабря пришли Оля Миронова и Таня Танк. Настроение у обеих было более-менее радостное. Они сварили картошку, сделали пару салатов, приготовили холодец и печенье, пожарили куриные окорочка, почти дотла спалив их. Олег бегал между ними, воруя кусочки вкусненького, всячески мешая и развлекая несмешными, морально устаревшими анекдотами про армянское радио.

Оля была его подружкой. Она красивая. Из тех девушек, на чью фотографию в выпускных альбомах родители смотрят с особым вниманием, спрашивая: «А это что за девочка?». Она инфантильно любила сериал «Беверли Хиллз 90210» и мечтала о карьере модельера.

Ближе к восьми подошла другая парочка – Юрка по прозвищу Ти-Рекс и его дама сердца Леночка. Добродушный Юра был тихо помешан на динозаврах и на всем том, что было связано с ними. Фильм «Парк Юрского периода» был для него культовым. Бессовестно украденная в палеонтологическом музее Москвы маленькая окаменелая косточка, сустав велоцераптора, служила священной мощью. Он бережно хранил ее в запаенной банке от кетчупа и показывал только избранным друзьям. Он сам был полным, в меру упитанным и фигурой напоминал столь любимых неповоротливых динозавров. Ходил медленно и степенно. Внимательно смотрел вперед, по сторонам и только затем делал шаг, будто опасаясь раздавить кого-то.

– Вот и мы...

Его подруга Леночка была сущим ангелочком во плоти. Несмотря на неполные двадцать, в ней сидела семилетняя девочка. Она была по своему умна, читала не только женские журналы, но в целом оставалась игривым взбаламошенным ребенком.

В любой компании эту пару принимали на ура.

Юра представлял собой неиссякаемый источник для шуток, которые воспринимал абсолютно безболезненно и даже коллекционировал их. Например:

– Юр, ты на старости наверняка будешь классическим забывчивым профессором. К тебе подойдет девочка, а ты ей: “Э-э... Как тебя там... Девочка! Что тебе надо? Как тебя зовут? Шо такое?”. А она тебе в ответ: “Па-а-па! Пойдем домой, мама, блин, волнуется!” (шутка № 32 от Великолепного Сергея)

– Заваливайте. – распахнул объятия хозяин квартиры.

– С праздником вас, чмыри болотные! – весело поздравила Леночка Олега и Олю, вручив небольшой подарок, духи с пометкой «unisex». Она вскинула пепельные волосы, не испорченные краской и красивые своей естественностью и повернулась к своему спутнику. Ее серые глазища так и сияли солнечными зайчиками.

– А это тебе, дружище! – протянул Юра книгу вслед за коробкой парфюмов. Он извлек ее из гигантского кармана своего темно-коричневого комбинезона, в который был запакован, как в панцырь. -Сальвадор Лурия, «Взгляд на жизнь». Это про эволюцию, ископаемые. Может, тебе понравится и ты тоже начнешь восхищаться динозаврами и палеонтологией. Держи!

Олег принял книгу с некоторой опаской, словно ожидая, что ископаемые динозавры и прочие доисторические гады попрут оттуда, как болельщики после футбольного матча со стадиона.

– Спасибо...

Леночка рассмеялась.

– Ты такой смешной, Олежка! – в ней бил неиссякаемый родник дружелюбия и сверкающие его струи освежали и озаряли просторную прихожую.

Они быстро разделись; Леночка поправила белую юбку и что-то не совсем хорошо сидящий пиджак – такая вот крэйзанутая бизнес-леди – и побежала на кухню помогать с готовкой. Леночка, в отличии от своего парня, никогда спокойно не ходила. Она бегала, скакала, летала, прыгала, мчалась, неслась. Обычная походка шагом ей была неизвестна. Юра отправился на балкон с Олегом покурить, поговорить. Незамедлительно звякнул хрусталь встретившихся рюмок.

Трехкомнатная квартира родителей Олега располагалась на восьмом этаже десятиэтажного панельного дома. Отличительной особенностью его были лифты. Они частенько останавливались по дороге, словно набираясь сил, а через двадцать-тридцать (в лучшем случае) продолжали подъем или спуск как ни в чем не бывало. Все три лифта в трех подъездах. Монтеры были в бешенстве. Они ругались матом и разводили руками. Поведение машин оставалось вне их дефиниций.

В большой гостиной поставили стол и маленькую искусственную елку серебреного цвета, какие-то парни на игрушечном заводе решили, что такие бывают. Ребята договорились, что каждый принесет по две-три игрушки. Юра уже успел повесить на ветки промышленного чуда желтого стеклянного динозаврика, красный шар и нитку «дождика».

Вся лишняя и громоздкая мебель – тумбочки, сервант, маленький сервировочный столик – была вынесена. Остался длинный раскладной диван, пара стульев и стены. На одной из них висел плакат – похмельного вида обезьяна с бутылкой «Столичной». Рядом болтались несколько чеканок: гуси над полем, женщина с кувшином, пасторальный пейзаж.

В девять ровно, как по расписанию, в дверь позвонила Таня Коваленко. Ее первым вопросом было:

– А где Макс? Уже пришел?

Она быстро скинула короткую норковую шубку в руки Олегу.

– Ждем-с, – манерно ответил Олег, – и тебе здравствуй.

– Олеженька, солнышко, привет! – постаралась исправиться Таня Коваленко, которую для того, чтобы не путать с Таней Танк, за глаза называли Просто Таня. – С праздником, лапуля! Поставь это на стол.

Олег взял зеленую бутыль «Советского шампанского» и направился в гостиную, где первым делом зачем-то деловито подмигнул плакатной обезьяне. Таня же бросила оценивающий взгляд в зеркало, что-то поправила в прическе, покачиваясь, прошла на кухню. Девчонки обрадовались ее появлению коллективным произнесением звука «О!».

Сегодня она была в красном.

Мир не знал еще более правильного существа. Предстоящая жизнь вопреки законам Случайности и Судьбы была расписана у нее целиком и полностью. Это обстоятельство могло привести в ужас кого угодно – скука же какая знать свое будущее! – но Просто Тане все было нипочем. В Большом плане четко указывалось время окончания школы с золотой медалью и похвальным листом в духе «Ах, как же ты была хороша!», поступление в ВУЗ, женитьба, работа, появление детей и внуков, выход на пенсию и еще много чего интересного. Еще у нее был друг. К слову сказать, участник Большого плана в роли будущего супруга. Несколько пунктов уже были выполнены. Школа – ставим плюсик, ВУЗ – ставим плюсик.

Друга звали Максимом, однако роль спутника Просто Тани по жизни его вовсе не привлекала, а скорее наоборот – отпугивала.

 

Месяцем раньше.

– Кому понравится человек, у которого на все свой план, а тарелки и блюдца на кухне стоят в строго зафиксированном порядке? Добавь к этому маниакальную страсть переделывать весь мир и окружающих под себя, умение говорить ни о чем в течение очень долгого времени, – жаловался Макс приятелю за бутылочкой пивка.

– А она то хоть того, симпатичная? – икая, интересовался совыпивщик.

– Мордашкой, – тяжело вздыхал Максим, – но к ней прилагается поролоновый лифчик, собственная грудь, вернее ее полное отсутствие, уж простите мне невольный каламбур, оставляет желать большего. А как она воспевает свои формы, пышные и изящные!

– Ик… – в тон вздыхал друг, звякая стаканом.

 

А сегодня, впрочем, как и в большинство застолий в их компании, было скучновато. До прихода Максима ценитель активного ночного отдыха Олег долго рассказывал про новую дискотеку «Ultra», называя ее модным словом «пати». Выслушав восторженные отзывы, Таня Танк мрачновато заметила, что так, как он говорит «party», в англоязычных странах называют сортир.

– А ты откуда знаешь, что, была там? – надулся хозяин квартиры и, словно в знак своего оскорбления, залпом осушил бокал домашнего вина.

Но увы, Таня Танк знала об этом лишь понаслышке, поскольку ни в какой из существующих англоязычных стран она не была. Да и не фонетика беспокоила в данный момент девушку. Она вспоминала свой прошедший год и находила его более чем успешным.

Зубрежку-активистку с третьего курса Киево-Могилянской академии угораздило влюбиться в того же парня, что и Просто Таня, и это событие круто изменило ее жизнь.

В душе этого тепличного библиотечного кактуса теплое, отмаксимализированное возрастом, чувство вспыхнуло неожиданно, внезапно, подобно пресловутому удару молнией. Направление было выбрано в сторону лучшего представителя потока социологов, к которым и принадлежал уже небезызвестный Максим. С давнего прошлого вплоть до судьбоносной встречи с парнем, процесс ее воспитания напоминал выращивание моркови – спасибо гиперзаботливым родителям, – вокруг постоянно было темно, тихо и сухо… И вдруг Таня решила, что Макс обязательно ответит ей взаимностью, пренепременно, надо только поднапрячься, поухаживать за ним. Вместо того, чтобы ныть об отсутствии друзей – почему бы вам не пойти и не завести их самому…

Вот и покатилось. Зря здесь Дейла Карнеги всем подряд продают.

Она занимала ему место в тесных аудиториях, писала конспекты и делала выписки из пыльных специализированных энциклопедий. Писала рефераты по первоисточникам, как любовные записки. С угрожающим постоянством она встречала его каждое утро у метро «Святошино», хотя сама жила на Контрактовой площади – снимала комнату, – в трех минутах ходьбы от учебных корпусов. Она исследовала оценки и результаты зачетов Максима по ведомостям с упорством вконец свихнувшегося на сверхидее археолога. Однажды она поцеловала своего сердцееда. Она прижала его к себе (он жалобно пищал, вырываясь) в пустом спортзале, процитировав что-то вроде:

Как чувства мои глубоки,

Они пылают в омуте любви!


С тех пор Максим избегал встреч с влюбленной отличницей. Это ему не всегда удавалось. Ведь и из спортивного комплекса он вырвался с трудом …

Когда разговор сам по себе затих, Юра Ти-Рекс взял гитару и принялся набрынькивать, водя по струнам половинкой лезвия. Как всегда: ля-минор, до-мажор и ре-минор. Его хрипловатый голос немедленно вогнал всех в уныние. Репертуар, в принципе, был хорош, но не своевременен. Песни Цоя и Башлачева, сдобренные почти по-волчьи тоскливыми завываниями, вряд ли могли вызвать другие эмоции в предновогодний час. Олег в очередной раз наполнил свой бокал вином и выпил горькую. Однако, проявив чудеса рефлексии и заметив, что дело с песнопением не клеится, любитель динозавров отложил в сторону гитару-мухобойку и включил телевизор. На друзей он при этом смотрел, как на вероотступников.

Сразу по двум (небывалый прецедент!) каналам шла «Ирония судьбы или с легким паром».

– Оставьте! – в приказном порядке потребовала Просто Таня. Она бросила разыгрывать из себя повариху и пришла в гостиную: побыть немного в шкуре светской львицы. – Очень хороший фильм. Жизненный.

Не подчиниться такой просьбе было равносильно самоубийству. С похоронными лицами ребята уставились в мерцающий экран, изредка перекидываясь недобрыми словечками о привычке опаздывать, сегодня свойственной Максиму, Витьке и Ане. Через некоторое время раздался дверной звонок.

На него бросились трое: Олег, как хозяин квартиры, Таня Танк и Просто Таня, смешно отталкивающие друг друга локтями.

– Нечто подобное я наблюдал третьего дня, – несколько ошарашено заявил Олег, – на открытии бара с оптимистическим названием «Спутник». Там давали халявную выпивку, поэтому мотивы бегущих были мне ясны…

Но мысль свою он заканчивать не стал. Переступив через целый ряд сапог и ботинок, выстроенный, как комплект противопехотных мин, он не заметил или просто проигнорировал удивленные взгляды (соперница?!!) двух девушек и открыл дверь.

Максим обладал внешностью, приводящей мыслящую часть прекрасной половины столицы в некое подобие эстетического экстаза.

 

Тремя месяцами раньше.

– После школы он поступил в КМА, где слывет жутким тусовщиком, – взахлеб рассказывала своей маме Просто Таня. – Он такой неординарный. А какой амбициозный он человек! Факт того, что играет на ритм-гитаре в никому неизвестной квартирной рок-группе «Анжелика» уже о чем говорит!

– Богема! – авторитетно соглашалась мама, произнося вместо буквы «г» глухое «кхе».

– А работа в студенческой газете «Світанок»?

Мама внимательно щелкала семечки и моргала.

– Он помещаем там свои короткие очерки, рассказы-ужастики и обзор новых компакт-дисков! Как это загадочно! Как же он мне подходит! Каким же хорошим мужем станет!

– Богема! – авторитетно соглашалась мама.

 

Он снял рюкзак с плеч, разделся, стряхнув снег на лестничной клетке. Щеки его пылали.

– Я смотрю, вы пригрузли без меня, – весело констатировал он, с шумом входя в комнату.

– Привет, мудила, – живо и ласково откликнулся Юра.

– Не начинали еще? Десять уже, пора. Шел по мосту. А на перилах какой-то сбрендивший рыболов сидит, на реку так мечтательно смотрит. Как вообще дела? Как настроение? И где ваши маски?

Чтобы хоть как-то разнообразить встречу Нового года, было решено разодеться в веселые, яркие костюмы или на худой конец, использовать маски. Словно в насмешку все сидящие в просторной гостинной красовались в обычной – джинсы, платья, свитера – одежде.

Максим вытащил из рюкзака большую стеклянную звезду, всю в блестках, и водрузил ее не макушку елки. Под грозными и одновременно любвеобильными взглядами Тани Танк он выглядел, как красноармеец, устанавливающий флаг СССР на крыше простреливаемого со всех сторон фашистами рейхстага.

– А где Витек с Анькой?

– Ждем-с, – отозвался Олег, уже слегка подвыпивший в этом ожидании, – ты не думай, Максимыч, мы карнавал приготовили, но я свой пока еще не одевал. Как все, так и я…

– А я, а у меня мое в сумке лежит, в прихожей, – подал голос Юра. – Леночка, а где твои крылья? Которые нравились мне?

Не придумав ничего лучшего, ангелочек во плоти прицепила к спинке пиджака самодельные белые картонные крылья. Не стоило труда догадаться, что за маска лежала у Юры в сумке. Он вернулся в комнату с большой клыкастой пастью на голове.

– Это тираннозавр, – объявил он под всеобщий смех. Белые зубы маски торчали угрожающе, но круглые печальные глаза с голубыми слезинками в уголках не могли не вызвать улыбки.

Обе Тани пренебрежительно обводили взглядами переоблачающуюся в разных углах квартиры массу. Сами они по разным причинам остались в стороне. Для Просто Тани маскарад не был записан в Большой план, а для Тани Танк любая маска, в принципе, была противопоказана. На ее лице толстым слоем лежала косметика, повредить которую было делом очень уж нежеланным. А сейчас она в полголоса жаловалась одевающейся рядом Оле, что Максим ушел от ответственности после всего того, что у них было. Оля примеряла черную накидку. Во рту у нее уже стояла вставная челюсть с непомерно увеличенными клыками. Подружка хозяина квартиры медленно, но уверенно преображалась в очаровательнейшего вампира.

– А-а-а-а-а! – зашипела она, поворачиваясь к Олегу.

– И как после того, что мы делали, говорили вместе, можно так поступить? – сетовала Таня Танк. Она имела в виду задушевные беседы со своей стороны и угрюмые односложные ответы со стороны бедолаги Макса.

– А-а-а-а-а! – зашипела Оля, поворачиваясь к Тане Танк.

Жаловаться было бессмысленно.

Через несколько минут они собрались опять. Ангелочек, Динозавр, Вампир, Казанова и Ковбой. Таня Танк мрачно высказалась в духе того, что пора подумать о возрасте, как о критерии морально-духовного и нравственного поведения, не все ее проигнорировали. В свою очередь другая Таня из себя сухо выдавила:

– М-да. И что? Веселее? Ха-ха-ха.

– Да ладно! Вроде лучше. И здорово, что мы так придумали! – усмехнулся Олег. – Вот что. Давайте веселиться. Я включу магнитофон. Приставка. Кто хочет – танцуйте, кто хочет – ешьте, кто хочет – на балалайке играйте. Только в дверь ломиться, блин, не надо. Особенно, если заперта она. И кто-нибудь позвоните этим двум духовно-моральным, я правильно, Тань? Моральным кретинам Витьку и его барышне. Черт их. Ольчик? Идем пить кровушку…

Тут все и началось.

За Максимом объявили настоящую охоту. Парочки разошлись и когда он остался в гордом одиночестве, к нему подсела Просто Таня. Прослушав двадцать минут ее интеллектуальные изыскания, да что там изыскания – целые философские системы на тему «В чем же смысл жизни и как ее правильно прожить», Макс заметно заскучал, а голова его по наполненности стала похожа на церковный набат.

– А я звонила Анюткину, у нее никто не отвечает. Жаль… – плавно вошла в комнату Оля. Ее плащ был немного примят, и сама она отнюдь не выглядела расстроенной отсутствием Анюткина.

– А знаете что! – немедленно поднялся Макс, – а я пойду и попробую перезвонить.

Для очистки совести он еще раз набрал номер друга и, выслушав семь длинных гудков, бросил трубку и направился в детскую. Там стояла вся мебель, принесенная из гостинной. Протиснувшись сквозь стулья и тумбочки в почти кромешной темноте, он наощупь опустился на перманентно находящийся тут диван.

– Кто здесь? – испуганно вскочил он. На диване уже кто-то сидел, да нет – вальяжно полулежал.

Знакомое хихиканье непоседы Леночки и Ти-Рекса послужило красноречивым ответом.

Максим отправился на кухню, но там его настигла Таня Танк, в отчаянье схватившая его за руку.

Кухня, к слову сказать, выглядела подобно Киеву после триумфального нашествия Батыя. Таня Танк ловко смахнула остатки хлеба на пол, выдвинула две табуретки, закатила под стол пару черных чугунных сковородок и накрыла газетой наполовину опустошенную миску с салатом «Оливье». Усадив Максима рядом с собой, она принялась рассказывать про свои чувства и переживания. Ей в голову пришла оригинальная мысль. Она сообщила, что смертельно больна и что Максим неминуемо обязан ее утешить.

Раньше это называлось воспалением хитрости.

Она порхала вокруг своего объекта страсти, как колибри у цветка камелии, ублажая и предугадывая любое его желание. Сигарету? Подкурить? Чашку кофе? Сейчас. Как же ты можешь так поступать со мной?

Вскоре Максим начал проявлять все признаки умственной неполноценности. Таня Танк игриво кивала головой, называя его злым серым волком, намекая тем самым, что она – никто иная, как Красная Шапочка. Максим еще немного посидел, слушая ахинею Красной Шапочки, затем, театрально («…я сейчас, мне нужно…») схватившись за живот, он короткими перебежками достиг уже свободной детской. Динозавр в маске и Леночка с крыльями танцевали под Эроса Рамазотти вокруг пиршественного стола. Им было явно лучше, чем бедняге Максу и он немного позавидовал.

– Тишина и покой, – сам себе сказал Максим, – скоро придет Витек и мы славно посейшеним.

Девушки всегда мучили несчастного богемного парнишку. В конце концов, происки слабой половины и в частности Тани Танк довели его до состояния полнейшего беспамятства, в котором он решился на отчаянный поступок и дал себя соблазнить Тане Коваленко. Следовательно, зная, что за девушка была эта Просто Таня, число его мучителей возросло. Новая подручная оказалась способной ученицей и бедолагу Макса теперь изощренно пытали вдвоем.

Он же мучался чувством ответственности за девушку, с которой провел ночь.

 

– У всех одна биография. Гладкое лицо и мятая юбка, с годами наоборот. Нечего комплексовать. Живи, пока молодой, – философски изрекла старшая сестра.

– В Париже после секса даже на «Вы» не переходят! – несколько цинично заметил по этому поводу Олег.

– Ну, все, теперь ты, как порядочный человек, обязан на ней жениться, – усмехнулся Витек.

– Макаренко говорил – обманывать непедагогично. Будь с ней человеком, – отсоветовала мама.

– Все бабы – …, – нецензурил сосед дядя Петрович.

 

– Вот ты где, Максимка, – заглянула Просто Таня в комнату.

В мечтах уже давно правящая будущей семьей с энтузиазмом и целеустремленностью Адольфа Гитлера, Просто Таня принялась расспрашивать своего будущего благоверного об его планах на несколько ближайших десятилетий. Она сама и отвечала. В некотором роде это был человек – музыкальный автомат, с ограниченным количеством пластинок и маленьким репертуаром, играющим снова и снова одно и тоже. В такой вот игре в одни ворота прошла еще бесконечная четверть часа.

– Ребят, привет, – вошел в детскую Олег. – Вы Ольку не видели? И что это вы тут делаете? Идем за стол. Провожать старый год.

– Мы беседуем. По душам! – томно сказала Просто Таня

Парень вел свою часть беседы с неподражаемым артистизмом, поскольку не проронил ни слова.

– Нет, пойдем, – с кротостью Льва Мышкина предложил он, поднимаясь с дивана, – ведь надо еще раз позвонить Витьке. Где же они?

– Хрен с ними, – равнодушно махнул рукой Олег, – нечего опаздывать. Идем жрать.

Он с галантным поклоном взял Просто Таню под руку (наверное, так и не поняв значения кипящего от благодарности взгляда Максима) и зигзагами повел ее в гостиную через завалы мебели. Тем временем наш герой ужом проскочил в спальню, где роскошно устроился на таком же диванчике.

– Мой змий? Коварный сердцеед? – из тени, подобно призраку, выплыла Таня Танк. Она жеманно и картинно вздохнула, а Максим, как загнанная охотниками трепетная лань, затравленно оглянулся в поисках спасенья.

 

За столом страсти продолжились. Располагала атмосфера. Горело с десяток свечей, отбрасывающих длинные тени от бутылок на столе. Без звука работал телевизор, транслирующий «Старые песни о главном». Тихо и интимно играл магнитофон. И, разумеется, обе Тани окружили Максима: Просто Таня села по правую руку, Таня Танк по левую. Конечно, под взглядами друзей их любовная активность поуменьшилась. Таня Танк, например, ограничивалась игривыми поглаживаниями коленки своего змия, а Просто Таня только следила за тем, чтобы в тарелке и в фужере будущего супруга не было пусто. Ошалевший от такой свободы, Максим расслабился, не подозревая, что близится гроза.

– Я хочу произнести тост! – поднялась Таня Танк. Глаза сидящих за столом обратились на нее. – Выпьем за лучшее, что есть у человека. Как сказал поэт, «Любовь, любовь, ты правишь миром!». За любовь. Надежную, красивую и вечную. За тебя, Максим. После того, что с нами произошло…

Просто Таня медленно, как ковбои в фильмах, повернулась.

– Так. Не поняла. Ах ты, стерва, курва толстожопая. Вот почему Максимчик такой грустный ходит. Это ты, сучка, его достаешь! Ах, ты падлюка! Ах ты, … Прокладка, банка консервная! Змея подколодная! Ведьма!

– Да иди ты! Он любит меня. Он хороший. Он все понимает! – Таня Танк свирепо посмотрела на Просто Таню. Любого другого человека такой взгляд мог запросто убить, но Просто Таню он только слегка подзадорил. – Плоскодонка безгрудая! Паршивое безсисячье!

Козыри сносились без разбора.

Максим в смятении посмотрел на дверь, видимо соображая, не спастись ли ему бегством от этих неожиданных комплиментов.

– Девчонки, пожалуйста, успокойтесь! – пришел в себя Олег, подобно всем потерявший поначалу дар речи. Остальные пока еще ковырялись вилками в тарелках.

Со свойственной ему прямотой и дипломатичностью простого украинского паренька немного подшофе, он встал из-за стола и решительно подошел к обеим Таням. Застывший между ними Максим почувствовал себя по крайней мере полем для ядерных испытаний в предстоящем сражении.

– Хватит! – уверенно начал Олег, – мы собрались здесь, чтобы повеселиться, а не для того, чтобы бить друг другу морды. Разве не так?

И вовсе праздник не испорчен...

Продолжая свою проповедь в том же духе, он плавно, подобно опытному капитану, провел двух Тань мимо острых рифов взаимных оскорблений к спокойной гавани обоюдного принятия. Все внимательно слушали и вставляли свои однобокие успокаивающие замечания. Лишь Максим, судя по его унылому виду, находился в истинно дурном расположении духа и недоумевал, почему милиция до сих пор не арестовала двух его любвеобильных подружек за какое-то тяжкое преступление или почему кара небесная не настигла их грешные головы.

И узнать бы, кто их вообще сюда позвал!

– Ладно, Татьяна, извини, – первой торжественно растаяла Таня Танк, сняв свою броню. Она обошла стул Максима и чмокнула своего оппонента. А затем подставила свою щеку для ответного поцелуя, не более желанную и приятную для этого, чем алюминиевая ложка с обратной стороны.

– Ты тоже… Я погорячилась…

Общими силами конфликт был замят. Ужин при свечах продолжался, сперва с некоторым напряжением, затем все чаще и чаще стал слышаться смех, какие-то споры, шутки, анекдоты.

Так прошло еще с полчаса.

– Приходит муж домой и звонит в дверь, – давясь котлетой, рассказывал куда-то в сторону Юра. Снятая маска динозавра лежала на коленях – есть и пить в ней явно было неудобно. – Никто не открывает. Тут шорох за соседской дверью. Соседка, божий одуванчик. А ты, говорит, милок, рогами постучи…

– А скоро вообще люди будут слушать звуки космоса, прилива и пение птиц на дискотеках…- уверенно доказывал уже пьяненький Олег некую абстрактную идею.

– Представляешь, и тогда он заходит за мной в автобус и говорит… – Оля боязливо посмотрела на своего парня, но, увидев его поглощенность спором с Казановой, продолжила: – говорит, девушка! Ваши зеленые глаза похожи на горную яшму. Зеленый – это мой любимый цвет, и пока не встретил вас, я не знал, почему…

– Гомосексуалист! – авторитетно заявила Таня Танк, по военному взмахнув вилкой. Она украдкой посмотрела на Максима, будто подчеркивая, что сидящий рядом с ней – настоящий мужчина. – Им определенно нравится такие мягкие цвета.

– Ах! Но он был так мил! – игриво хихикнула Оля, опять глядя на Олега, – не то, что эта пьяница.

На какой-то миг все замолчали и поэтому последняя фраза Оли прозвучала оглушительно громко. И, как говориться, письмо нашло своего адресата.

– Здорово ты меня, – откликнулся Олег. – Ляпнула не то, лапуля?

– Олег, ты неправильно понял, я это в совсем другом контексте и вовсе… – Оля испуганно развела руками.

– Неужели нельзя подумать, – раздраженно брякнул хозяин квартиры. Немного помолчав, он добавил еще несколько непечатных выражений.

Выпитое уже начало активно работать на него.

– Ладно, все! – поднялись Юра и Леночка одновременно. Их лица были печальны. – Мы уходим. Извините, но нам пора.

– Нет, никто никуда не это… пойдет… – заголосил не своим голосом Олег, приподнимаясь, тыкая пальцем на дверь и опрокидывая при этом бокал с вином. – Вот уже полночь, москали давно такі, як треба, а мы тут…

– Олежка, успокойся! – как можно ласковей попросила Оля, подскочив к своему молодому человеку. Она робко, пугливо попыталась взять его за руку. – Пожалуйста, Олеженька, родненький…

Можно было ожидать, что он отбросит ее ладонь с нескрываемой брезгливостью, но вместо этого Олег покорно мешком плюхнулся на стул. Осоловевшие глаза его виновато уставились на хлебную тарелочку.

– Извините меня, – произнес он хрипло, – давайте выпьем. Вижу, не получится у нас сегодня хорошего праздника. Давайте хоть постараемся. Чтобы не бить. Друг друга по мордасам. Вот уже и стрелки. Чтоб меня…

Он тоскливо посмотрел на экран телевизора. Юра сел, задумчиво почесывая подбородок, и приглушил громкость магнитофона. Теперь стали слышны удары колоколов Киево-Печерской Лавры.

– Как хорошо, что у нас есть украинский канал, – хмуро пробормотал Олег, дрожащей рукой наливая в маленькую рюмку водки. – Я не хочу быть москалем. И не переключайте канал на попсу вашу! Я патриот, меня…

– Юр, не тронь, ладно? – попросила увядшим голосом Леночка. Она взяла фужер с шампанским. – Давайте выпьем? Макс, а ты можешь загадать желание – ты стоишь между двумя Танями. Юра, бери бокал. Ребят, вставайте!

БОМ…

– За нашу дружбу… И, Максимка, за тебя! – Просто Таня подняла рюмочку и посмотрела на героя своего тоста, причем молодой человек, встретившись с ней взглядом, был до такой степени перепуган выражением улыбающихся глаз, что стал доискиваться мысленно, не сделал ли он чего такого, чтобы навлечь сий ласковый ужас.

БОМ…

Таня Танк также не заставила себя долго ждать.

– Да, Максик, за тебя! За все то, что между нами было! И будет.

БОМ…

Просто Таня шумно выдохнула воздух.

– Слушай, сучара, ты опять? Мы же… Ах ты, дрянь белоцерковская, село неасфальтова…

БОМ…

Таня Танк от избытка чувств задрожала.

– Нет, вы подумайте! Да ты, мразь фригидная, меня будешь селом называть? Жаба! Жаба! Жаба!

БОМ…

Просто Таня набрала в рот содержимого своей рюмочки и смачно, с душой выплюнула его обратно на своего оппонента.

– Сама ты жаба. Кобыла. Жа-а-а-аба!

БОМ…

На экране загремел праздничный туш, диктор что-то говорил, затем его заслонила большая надпись «З Новим Роком!». Заплясали казачки в национальных костюмах. Президент живописно пил шампанское.

– Святая вошь! – протянул Олег медленно. Он придвинулся ближе к Максиму, словно надеясь, что упомянутое им насекомое выскочит из шевелюры сердцееда, и он сможет запечатлеть в памяти этот поистине исторически важный момент. – Святая вошь на моей лысой голове.

Что-то щелкнуло, чирикнуло и вместо двух яростно кричащих Тань на полу сидели две большие зеленые лягушки.

– Святая вошь… Бедная-бедная святая вошь… – повторял Олег свою замысловатую фразу, как считалочку. Он полностью протрезвел, по крайней мере, глаза его прояснились.

Одна из лягушек громко квакнула и запрыгнула на стул. Ее лапы противно хлюпнули при касании об деревянную поверхность.

– Ох! – вскрикнула Леночка. Юная дева завалилась в самый настоящий обморок: глаза закатились, кисти обмякли, и тело бесчувственно плюхнулось в руки оторопевшему Юре.

– Святая вошь… – причитал тем временем Олек, – святая вошь в моей квартире…

– Я просто подумал… Я не хотел… Я просто… – Максим растерянно хлопал глазами, так и застыв с бокалом шампанского. Оба зеленых пресмыкающихся гада смотрели на него с каким-то едва уловимым укором.

– Леночка, приди в себя! – несколько наивно требовал Юра. Он отчаянно размахивал маской динозавра у лица девушки. – Ты выйдешь за меня? Ты выйдешь за меня замуж?

Вообще-то он всегда крайне отрицательно высказывался об институте брака, проводя какие-то непонятные аналогии с теми же динозаврами.

– Что? – обвел он глазами комнату. – Что вы так смотрите? Что такое?

– Она загадала это, – как-то криво ухмыльнулась Оля, и ухмылка эта вышла очень нервной. – Мы с ней на кухне говорили об этом. Она сказала… Она сказала, что ее самое большое желание сейчас – родить ребенка и создать семью. Она даже сказала, что всеми силами постарается залететь… Ой, это…

– Ну да? – Олег отвел Максима в сторону, к дивану, подальше от квакающих /«Погоди, дружок, тут. Тебе еще их обратно принцессами делать…» – пробурчал он подспудно/ хладнокровных. – Я тогда тоже кое-чего подумал.

– Я? – Оля посмотрела на него с надеждой.

– Я подумал… Вот было бы здорово, если бы в водопроводе вместо воды текла водка!

– Дурак, – коротко обиделась девушка. – Возьмите кто-нибудь этих жаб в руки. Это же наши… Господи, меня вырвет. Ну и что будем делать?

– Сама и бери, если ты такая грамотная, – огрызнулся Олег. Немного подумав, он поплелся на кухню и зашумел там краном.

– Они такие скользкие и вонючие… У них бородавки. Юра, ты же у нас спец по мерзости, убери их, – говорила Оля, брезгливо морщась.

– Я специалист по трилобитам и бронтозаврам. Немного знаком с птеродактилями из отряда… А, фигня. Лена, Лен… – угрюмо ответил Ти-Рекс и вернулся к своей подружке.

Олег примчался, покачиваясь, как автобус на проселочной дороге. Он был возбужден. В его руке блестела маленькая баночка из-под майонеза.

– Вот! – гордо поднял он ее. – Чистоган. Господи, лысая святая вошь. Водка в кране. Водка! И жабы.

Оля истерично расхохоталась.

– Попробуй. Выпей!

Олег запрокинул голову и рывком влил в себя содержимое баночки. И тут же стал похож на кота Тома, проглотившего динамитную шашку – глаза налились красным, ноздри раздулись, и рот скривился в нелепой улыбке.

– Твою мать! Твою мать! Твоююююю…

Его стошнило. Шатаясь и хватаясь руками за стенки, он побрел в ванную. По дороге туда он кашлял и отплевывался.

– Я хочу умыться! – через минуту фыркнул он. – Воды! Дайте мне воды! Ненавижу! Ненавижу!

Оля поднялась к балконной двери и открыла штору.

– Оказывается, нужно только захотеть… – задумчиво произнесла она. С минуту вглядываясь в кромешный мрак за балконными окнами, она вдруг вздрогнула.

– Воды! Воды! – хрипел, фыркал и отплевывался Олег из ванны.

– Юр. Подойди сюда, – попросила Оля. – Я надеюсь, это просто глюк, а не… Ты же не подумал…

– Что? – пришла в себя Леночка. – Где я? Что случилось?

– Ты же не подумал…

Громко хлопнула входная дверь.

– Я… – робко посмотрел через окна на небо Юра и обернулся к Леночке. – Я…

– Безопаснее считать вон те серые тени тучками или дымом из котельной, – Оля задернула штору, – но мне кажется, это никакие не тучки. И не дым. Юра, что это?





История третья

«Нечто объемное»


– Ну и дура ты, Машка! – тихо шептал Степаненко-старший, тщетно двигая приклеенными скотчем ногами. Его жена сидела рядом в такой же позе. Ее руки были заведены за спинку стула, ее красный халат был задран слишком высоко, она почти плакала.

– Я не знаю этих соседок в лицо, – глотая половину звуков, умирающим голосом вещала Мария Степаненко. Она смотрела на мужа с укором. Кажется, впервые она пожалела о браке с человеком слишком богатым и знаменитым в финансовой среде этого города. – Смотрю в глазок, а там… Милое лицо… Извините, говорит и с праздником… Сметаны для салата просит… А все ведь закрыто уже… И я… Это…

Ее белые волосы паклей свисали со взмокшего лба. Макияж размывался по щекам. Жертва наводнения выглядит лучше. Женоненавистник, завидев подобную картину, радостно потер бы руки.

– Послушайте, товарищи… – Сергей Степаненко, сорокалетний мужчина с заметным брюшком и багровыми щечками, осекся. Бандит по кличке Мздырь повернулся к нему, глядя поверх солнцезащитных /конспирация!/ очков. – Граждане!.. Панове!.. Хлопці!.. Господа!.. Мужики…

Выбирая приличествующие случаю и обстановке обращение, Степаненко вдруг начал картавить.

– Ну? – лениво протянул все так же смотрящий поверх очков Мздырь.

Высокий, статный, гладко выбрит, с родинкой на щеке, в черной кожанке. Лет двадцать пять. В спортивных штанах Adidas и кроссовках. Во рту постоянная сигарета.

– Возьмите деньги. Они в шкафчике. Там, где нижнее белье Машки. Возьмите, – затараторил финансист, благо язык его, в отличие от рук и ног, не был привязан. Тираду он завершил великодушно: – Возьмите и уходите!

Бандитов четверо. Трое мужчин и одна женщина. Представительница прекрасной половины человечества – ее называли Анжела – выглядела замученной конспектами пятикурсницей из педагогического, но глаза вместо идей Макаренко и Сухомлинского были наполнены равнодушным холодом стали. Налетчики копошились у ребенка лет десяти, привязывая его тем же способом, что и родителей. Егор, так звали мальчика, отчаянно сопротивлялся, несмотря на умоляющие взгляды матери. В нем уже играла удаль героев боевиков, которые, как правило, никогда не сдаются.

– Тихо, тварь! – сурово приказал Корж финансисту. Этот громадный борец с рыжей щетиной, похоже, командовал парадом. – Тихо. Сейчас я наберу пахана и сообщу, что мы уже пьем чай у тебя в гостях. Где телефон?

Степаненко обреченно кивнул головой в сторону прихожей.

Без каких-либо приказов, после красноречивого взгляда Коржа, самый маленький и молодой из шайки, которого все называли почему-то Петросяном, миновал сваленную во время сопротивления /«…А кто вы такие? А по какому праву! А что вы себе позво…»/ мебель – и исчез в темном коридоре.

С полным равнодушием Корж сказал, доставая из кармана спортивного пуховика пачку Davidoff:

– Дальше он приедет сюда.

На мгновение стала видна рукоятка пистолета, торчавшая из-за поясной резинки штанов. Корж вытащил его и переложил во внутренний карман куртки. Полуавтоматический пятнадцатизарядный военный пистолет Беретта М92.

– У меня все равно нет таких денег. Вы с ума сошли! На мне долг в пять раз меньше, его я отдам. Но больше?!

Корж усмехнулся и торчавшая в уголке рта сигарета криво дернулась. Чиркнула зажигалка. Мощный и неожиданный удар по пивному месту извлек глубокое «Аргх-кх». Мария Степаненко, до этого тихонько повизгивающая, громко вскрикнула и потеряла сознание. Ее голова склонилась набок, как у внимательно прислушивающегося человека.

– Не трогайте папку! – завопил Егор из другого конца комнаты. – Оставьте его в покое!

Корж принял телефон из рук Петросяна и царственно указал телескопической антенной на орущего мальчишку.

– Заткните рот маленькому засранцу.

А затем, обращаясь непосредственно к финансисту, тяжело дышащему, вспотевшему, уверенно сказал:

– Найдешь бабки. Иначе наш общий друг Мздырь отрежет тебе уши и поджарит на сале, выжатом из твоей толстой задницы. А я займусь твоей сучкой. Ты только посмотри, до чего она хороша. Знаешь, что я с ней буду вытворять на твоих глазах?

Он выпустил струйку дыма вверх и еще раз ударил Степаненко. Из носа задолжавшего финансиста потекла кровь. На руке у громилы блеснули ключи, целая связка с фирменным брелком Митцубиси Моторз. Он использовал их в качестве кастета. Темно-вишневый джип Grand Cherokee стоял под окнами квартиры и если высунуться в форточку, можно увидеть огонек сигнализации на панели машины.

Мальчишке залепили рот скотчем и кляпом, носовым платком. От этого мальчуган стал похож на запасливого хомяка. Мздырь с дикой усмешкой покрутил окурком перед глазами Егора.

– Смелый, мелкий? – хихикнул и бросил окурок на пол, потеряв интерес. Егор никак не реагировал.

На миг в доме воцарилась тишина. Тикали часы и еле слышно капала вода из крана. Воспользовавшись паузой, Корж потер щетину, набрал номер и коротко поговорил. Он пользовался каким-то странным, отрывистым, нечленораздельным языком, в основном состоящим из однокоренных слов и ругательств. Во время разговора он дирижировал растопыренными пальцами.

– Будет через минут двадцать, – удовлетворенно сообщил он результаты своего гавкающего общения с невидимым паханом. Коротышка Петросян довольно потер руки и стер пот с маленького узенького лобика. Он стоял у книжного шкафа с толстыми фолиантами классической литературы и смотрелся почти символически контрастно.

Если бы у Шарикова был сын, он выглядел точно также.

– А пока наведите маленький шмон, – пожелал Корж, обводя массивным подбородком комнату. Взгляд его скользнул, не задерживаясь, по развешенным на стенах репродукциям голландской живописи перешел на Петросяна. Без особого труда того можно было тоже отнести к репродукциям, но другого рода. – Бабки, золото, камни и все ценное в этот ящик.

Он отшвырнул ногой лежавший прямо перед ним стул и небрежно выдвинул шухляду из письменного стола. Все ее содержимое весело вывалилось на пол. Блокноты, карандаши, фломастеры, ручки и маркеры, ластики, скрепки и кнопки – канцелярские принадлежности – рассыпались по всей комнате.

– Вот так его… – Корж разгреб ногами стопку блокнотов, презрительно нахмурил брови и повернулся к остальным. – Ищите, братва. Я не верю, что в этом кукольном домике не найдется каких-то десять-пятнадцать тысяч зеленых.

Все трое немедленно засуетились. Петросян с бесцеремонностью опорожнил оставшиеся две шухляды. В одной из них лежали стопка чистой бумаги формата А4. Она разлетелась по полу подобно осенней листве.

– Ишь, писака! – презрительно заметил Петросян. Он смотрел на белые листочки с несколько недоуменным видом, очевидно, плохо догадываясь об их предназначении. Затем Петросян заглянул за работающий телевизор. На экране демонстрировался художественный фильм «Ирония судьбы или с легким паром». За большим Sony ничего, кроме пыли и хаоса проводов в паутине, не было.

Мздырь в это время сбросил на пол елку – большую, свежую, пахнущую лесом и опилками. Добрая половина игрушек, висящих на ней, звонко разбилась, и молчаливое негодование маленького Егора в этот момент достигло апогея.

– Анжела, – процедил Мздырь гнусаво, – проверь за книгами. Один мой знакомый педик хранил за букварями видео, где они с дружком лизали друг другу.

Рыжая направилась к книжному шкафу, а Мария Степаненко, до этого пребывающая вне сознания, неожиданно издала какой-то отрывистый и короткий смешок, больше похожий на собачье тявканье. Имей бандиты воображение и знание рок-музыки, они непременно заметили бы потрясающее сходство расплывающейся косметики жены предпринимателя с гримом Джина Симмонса, бас-гитариста группы Kiss. Глаза всех присутствующих на время обратились на нее. Что значил этот возглас, осталось неизвестным – Мария Степаненко вновь погрузилась в небытие, так было проще, поскольку присутствующее общество не располагало к какому-либо вербальному общению.

Глухие звуки ударов.

Вывалив из книжного шкафа все книги, Анжела безжалостно наступила черным сапогом на созданную кипу. Она недовольно пнула носком «Трех мушкетеров» в красной обложке и уныло покачало головой – пусто.

– Бог мой, я же говорил: деньги в нижнем белье моей жены! – раздраженно повторил Степаненко-старший, в глубине души надеясь, что с этой находкой прекратится обыск с пристрастиями. Кровь под его носом засохла, а бегающие глаза все чаще останавливались на спине Коржа, как самого главного.

В длинном шкафу-стенке было много отделений. Наугад открыв первую попавшуюся ореховую дверцу, Анжела сразу попала на исподнее. Она извлекла из-под горы лифчиков и трусов сине-зеленую пачку тампонов, а оттуда – перетянутые резинкой деньги. Купюры с гетманом Мазепой. С полным равнодушием швырнув пачку в пустой ящик, она повернулась к следующему отделению стенки, вытащив оттуда белый парик и бигуди.

– Смотри в сахарницах, за фотографиями, между простынями, – Корж спрыгнул со стола, где восседал, как кот, наблюдающий за ерзающими по полу мышками. Анжела уже растормошила несколько фотоальбомов и целые россыпи валявшихся у ее ног снимков наводили на ассоциацию с маленькой девочкой, поедающей апельсины в несметных количествах и небрежно швыряющей корки на пол.

– Петросян, а ты пошебурши посуду, – приказал Корж сыну Шарикова, дождем скидывая с небольшой тумбочки ряд киндер-сюрпризов – Егор играл перед внезапным вторжением. Полчища бегемотиков, уток, ветряных мельниц, машинок и солдатиков с ноготь полетело вниз. – И ты, Мздырь, займись делом.

Он уселся на тумбочку напротив Марии Степаненко с самодовольным видом. Игнорируя тревожный взгляд ее мужа, он похотливо осклабился, положил руку на бедро, медленно провел по гладкой белой коже женщины, слегка сжал ладонь. Мария сквозь защитную дрему обморока вяло повела плечами и брезгливо дернула ногой, тщетно пытаясь сбросить руку бандита.

– Так как, хмырь? – глаза Коржа горели. – Найдешь ли ты бабки или мне пару палок твоей суке накинуть, в качестве лекарства от забывчивости?

Сергей Степаненко заметно нервничал.

– Оставьте нас в покое. Нет у нас денег! Все, что есть, в этой коробке.

И он кивнул головой на пачку Tampaks и рулончик перетянутых жгутом купюр рядом. Корж гаденько и мерзко улыбнулся. Пришло время цитат рекламных пауз «Русского радио».

– Скажи мне, кому ты должен и я скажу, доживешь ли ты до пенсии. Петросян? Ставь сковородку. А ты, Мздырь и ты выйдите. Хочу кое-что показать. Не получать тебе пенсию, старичок.

Мздырь чиркнул зажигалкой, крепко затянулся. В этот момент в дверь позвонили.

– Нет, говоришь? – повернулась Анжела. Она держала в руках раскрытый кожаный кошелек. Еще немного – и из ее раздувшихся ноздрей пошел бы дым. – Здесь семь сотен зелени.

Корж махнул рукой.

– Открой. Сейчас будем решать. А ты молодец. Долг отработала.

С грацией первоклассной балерины в комнату на цыпочках вошел Петросян.

– Что? – недовольно спросил Корж. – Кто там? Открывай дверь, чурка!

Петросян был возбужден и взволнован.

– Там Дед Мороз.

– Кто?

Звонок повторился.

– Не время для твоих идиотских шуточек, клоун.

– В натуре какой-то козел в бороде и в шапке. Говорит, что Дед Мороз по вызову, – вернулась из прихожей Анжела, тоже ступая потише.

– То есть как? Ты что, спросила его, кто там?

– В глазок посмотрела. Он, наверное, шаги услышал или еще как-то, короче – стал вдруг громко говорить, что он…

Звонок раздался еще раз. Требовательно и настойчиво. Словно говоря: «Да ладно вам, уж я то знаю, что вы дома, открывайте!». Корж встал, наморщил лоб и прошелся по заваленной домашней утварью комнате. Закурил снова.

– Дьявол… – наконец изрек он, когда дверной звонок разразился очередной трелью. Он не заметил, как связанные муж и благополучно очнувшаяся жена вопросительно переглянулись. – А если не открывать?

– Поднимет весь дом на ноги. Наверняка пара-тройка соседей этих ублюдков знает, что они дома, – подала голос Анжела.

В отличие от остальных, она превосходно увидела глаза супругов, полные надежды. Она вытащила из заднего кармана коричневых джинс пистолет. Направила черное бесконечное дуло в голову Марии. Сняла предохранитель.

– Анжела, остынь, – услышав щелчок, бросил Корж.

– Может, сюда его? Порешить вместе с ними? – предложить Петросян. Но командующий парадом недовольно сморщил нос.

– Нет. Много шума. Ты его затащи, попробуй. Там на лестнице все слышно.

– Тогда впустим его, – предложила Анжела.

– И что?

– А то. Откуда он знает, как семья этих ублюдков выглядит? Я сыграю роль мамаши, этой лохудры, а кто-то из вас, кобельков – роль толстячка. Мороз отрабатывает, ставит галочку в своем списке вызовов и направляется в следующую квартиру. Из-за количества выпитого наши рожи ему на завтра и не вспомнятся. Посади нас в одну камеру – не узнает.

– Мы не похожи на этих цивилов, – справедливо заметил Корж, косясь на беззаботно манипулирующую грозным оружием Анжелу, – но что-то в этом есть. А еще говорят, что бабу слушать – последнее дело… Врут.

– Врут. Какая разница, как мы похожи или нет.

– А если опознание? – встрял Петросян.

– Я видела где-то белый парик. Да вот он, – Анжела подняла с пола ворох белых волос, спутанных, нечесаных, вылитый скальп. – А ты или Мздырь положите подушку под рубаху. Это накинет пяток годков. Если все пройдет как надо, он уйдет через минут пять, а мы останемся здесь без проблем. И никаких опознаний, пусть поймают.

– Как? Как он уйдет?

– Господи, Корж! Уйдет и все. Да у меня кум такой же поц. Они все синие, как изолента, ходят на эти праздники. Артисты. Хорошо, хоть один, без Снегурочки.

– Не нравится мне это. Да заткнись ты! – крикнул Корж в сторону двери.

Звонок, начавший в который раз свою настырную песнь, замолчал.

Повернувшись и понизив голос, он сказал Анжеле:

– Хорошо, я буду этим козлом. Мздырь зеленый еще. Одевай парик. Петросян, подушку с кушетки. Заклейте рот этим двум. Выключи эту ерунду по телевизору. И Мздырь?! Выкинь свои дерьмовые папиросы. Воняет хуже, чем параша летом. Дерьмо. Дьявол.

Мздырь немедленно отбросил прочь окурок. Петросян начал улыбаться – какой-то звериной улыбкой гиены или собаки, никак не человека, но Анжела пнула его дулом пистолета.

– Ты можешь быть спокойным, дебил? Корж, его надо впустить любой ценой. А дальше как ты решишь, так и будет. Но за дверью он чересчур шумный.

С треском отдирая кусок скотча от бобины, Мздырь вздрогнул и взбудоражено прошептал:

– Корж, но куда? Тут же бардак, шмон?

– Дьявол… Анжела, убери пушку. Мздырь, ты бери елку и дуй в другую комнату. Я сам залеплю им пасти.

Анжела сняла плащ и отдала Беретту Петросяну, затем собрала свои волосы в пучок и надела парик.

– Сойдет. Нам на кухне пересидеть или возле этих… – вопросительно уставился на девушку сын Шарикова.

– Здесь. Стой. Развяжи малого. Ведь вся эта педагогика для него. Слушай, киндер, – обратился Корж к Егору. Стянув с себя спортивный пуховик, он проверил наличие оружия и только тогда продолжил. – Сейчас мы развяжем тебя. Ты будешь с нами играть. В другой комнате. Правила игры следующие. Первое – я папа, второе – эта девчоночка /он махнул рукой назад/ мама, третье – ты наш любимый сынок. Пока все ясно? И если ты хоть как-то выдашь нас, дашь знак, что мы не твои папа мама, этому мудриле с наклеенной бородой… Если ты улыбнешься, пернешь, махнешь так, что я подумаю, что ты хочешь выдать нас… Друг Петросян и Мздырь отрежут головы твоим настоящим старичкам. И конечно, мне придется то же самое сделать и с тобой, и даже с тем придурком, который сейчас звонит в дверь так, словно мы ему денег должны. Ты понял, киндер? Это игра. В которой нельзя пищать.

Маленький мальчик кивнул. Петросян разрезал липкую ленту складным ножом-бабочкой и снял остатки скотча с его рук и ног. Затем он взял у патрона пуховик и аккуратно положил его на кушетку. Егор несколько раз чихнул.

– Хорошо. Только не обижайте маму. И не бей папку больше, – вытирая рукавом нос, сказал он спокойно. Такой вот себе сломленный стихией герой.

В комнату влетел Мздырь. Он быстро выключил телевизор и повернулся к Коржу.

– Я поставил елку в спальню. Там холодновато, но зато есть всякие лампочки и гирлянды. Елка хреново выглядит. Игрушки, шары висячие побиты.

– Прокатит.

– Если что-то не так пойдет, только знак дай. Я сразу гада…

– Так и сделаем. Но без сигнала не соваться. И не курить в комнате, когда он будет там. Свет притуши. Вон, возле двери выключатель.

Анжела помогла застегнуть пуговицы на рубашке Коржа. Подушка никак не хотела походить на живот.

– Ну ее, вынь, – рявкнул Корж. – Сходи, посмотри, может он ушел. Три минуты прошло.

– Стоит, сучья кровь, – доложил коротышка Петросян. – Стоит и смотрит в глазок с другой стороны.

– Киндер, пошли. Ты меня ведь понял, да? – еще раз спросил Корж, взяв Егора за руку. – Молчать. Только пикни. Еще лучше притворись, что у тебя горло больное и говорить ты не можешь. Анжела, открывай дверь. Дьявол, что мы делаем…

И закрутилось, понеслось.

– Здравствуйте, мои любимые! – зычным басом поприветствовал их Дед Мороз, входя в квартиру. С ним внутрь ворвался холодный воздух с лестничной площадки.

– Слышь, Мздырь? – прошипел Петросян. – А если бригадир позвонит?

– А я откуда знаю? – с нотками раздражения на той же громкости прошептал Мздырь. – Чего не спросил? Тьфу.

Анжела смущенно улыбнулась и прикрыла дверь в гостинную

– Вы уж извините... – она была прирожденной актрисой. – Но на кухне подгорал плов, да и ребенок наш немного расшалился.

Дед Мороз – за счет одеяния очень высокий и массивный – важно прошел в соседнюю комнату, следуя за Коржом и маленьким мальчиком. В правой руке у него был посох, в левой – красный мешок с желтым шнурком-удавкой. Шел он с таким видом, будто на нем сидел, по меньшей мере, королевский пурпур, а не потертая шуба с ватой вместо овчинки на рукавах. Анжела замыкала это шествие, поправляя на ходу никудышно сидящий парик с более чем нервозной поспешностью.

– Ну, детка, слушай, – торжественно изрек Дед Мороз, поворачивая свою белую бороду к Егору. – Из давних стран прибыл я. Путь мой лежал через холода, жару, снег, дождь. Снегурочка, внучка моя, приболела чуток и отстала в дороге. Поэтому я один, мой маленький друг.

Он несколько раз стукнул посохом – покрашенной серебрянкой шваброй – об пол, будто подчеркивая всю важность сказанного. Корж неодобрительно, напрочь забыв о роли, слушал пафосно говорившего лицедея с заметной иронией. Егор же влюбленно пялился на Деда Мороза, внимая каждому его слову.

– Простите, пожалуйста. Наши планы слегка изменились, – шепнула на ухо сказочному персонажу Анжела, придерживая парик рукой. – Наш ребенок провинился. Мы с мужем решили, что вам нужно сократить вашу программу только до сказки. В целях, как говорится, воспитания. Но, конечно, денег возвращать не надо.

Дед Мороз кивнул головой. Все ясно, почему бы нет?

Попросив, Анжела отошла к большой двуспальной кровати, став позади мальчика. Корж сидел на мягком лиловом пуфике, перебросив одну ногу через другую. На стоявшую в углу елку, повернутую расторопным и смышленым Мздырем именно тем боком, где разбитых игрушек было больше всего, Дед Мороз даже не посмотрел.

– Сказку услышал я по пути сюда от куниц-пересмешников. Сказывали они, что жил на земле однажды старый и никому не нужный старик. Ходил он в собес пенсию переоформлять, играл с соседом в шахматы, пил на праздник рюмку. Ничем, ничем абсолютно не выделялся. Любил он только в осеннем парке подкармливать одну рыженькую собачку, – певуче, нараспев начал сказочник. – И ей он, по старости своей немудреной, рассказывал про свою жизнь. Жаловался, говорил про мечты и планы. Вспоминал внучков. Старики ведь часто любят говорить с животными. А ты любишь?

– Люблю, Дедушка Мороз! – влюбленно ответил мальчик.

– И я люблю. Но продолжим. Однажды, как говорится, в час небывало жаркого заката, он сидел в парке…

По лицам обоих лже-родителей скользнуло недоумение. Сказка, которую с такой фальшивой дидактичностью начал рассказывать Дед Мороз, никак не соответствовала возрасту ребенка и еще важнее – настроению празднику. Анжела скрестила руки на груди и села на край кровати, скептически глядя на машущего посохом и рукой комедианта.

– …парке и в очередной раз болтал с собакой. И тут она заговорила с ним. Говорит, я не простая собака, а собака-барабака, могу любое желание выполнить по твоему заказу. Мол, добр ты был со мной, позволь и мне тебе приятное сделать. Старик думал-думал, и загадал. Говорит, хочу снова молодым стать. На что собака-барабака отвечает: да, пожалуйста. Но только, говорит, не навсегда, у меня и сил таких нет. А быть тебе молодым, пока не заснешь. Вот сейчас пойди, в фонтане умойся, помолодей, а когда уснешь, то снова старичком станешь. Ну, как, говорит, хочешь или чего другого загадаем?

Дед Мороз сделал небольшую паузу. Рассказывал он увлеченно, но ужасно непрофессионально. Опять зачем-то стукнул посохом об пол. Загадочно улыбнулся.

– Да, хочу, – с новыми силами продолжил он, – и хочу поскорее. Сказано – сделано. Стал он молодым, как в сказке про молодильные яблочки в садах Елены Прекрасной. Но когда наступил вечер…

– Нет, нет! – закричал вдруг Егор. Корж встрепенулся, стрелка на его условном манометре опасности задергалась и занервничала. – Это была Василиса Прекрасная, а Елена в троянской войне была, нам Евгений Константинович в школе рассказывал! И бабушка Яга! Бабушка Яга!

– Ты прав, проказник! – живо откликнулся Дед Мороз, наклоняясь к мешку. – И вот тебе за это подарочек. Держи! С новым годом, с новым счастьем тебя!

Длинная коробка с нарисованной пожарной машиной.

Неловкость, связанная с нелепо рассказанной историей, рассеялась. Анжела вяло и апатично улыбнулась.

– Скажи спасибо доброму Дедушке Морозу.

– Спасибо.

– Но это еще не все, – таинственно и интригующе произнес Дед Мороз, разворачиваясь. Он вытащил из мешка маленькую коробочку и кинул ее прямо в руки Анжеле. – С новым годом! Пусть этот подарок улыбается вам всю оставшуюся жизнь.

– Кубик-рубик? – слегка удивленно протянула она, рассмотрев поближе.

Что-то начинало происходить, но так стремительно, так быстро…

– И для вас найдется сюрприз, молодой папа, – Дед Мороз бросил коробку побольше в руки Коржу. – Это автоматическая бритва Philips, лучшая из всех.

– А это! – с особой, личной гордостью он в третий раз наклонился к своему мешку, – кольт бельгийского производства. Тоже лучший /«… что за че…»/ в своем роде.

Красное пятнышко от лазерного прицела уставилось прямо в лоб все еще разглядывающему темно-коричневую коробку индийского чая Коржу. Пистолет сухо щелкнул – на ствол был накручен неуклюжий глушитель – и третий глаз у псевдо-папы непомерно расширился. Кровь заляпала бежевые занавески за его спиной. Анжела раскрыла рот, чтобы закричать, но не успела. Второй щелчок кольта снес половину головы девушки. Парик сполз на развороченную часть лица и немедленно пропитался кровью. Души обеих, если таковые у них имелись, полетели на свидание к Люциферу.

– Вы по всамделешнему их убили? – как-то деловито поинтересовался Егор.

– Всамделешнее не бывает.

– Здорово! Там еще двое, – заговорщицки понизив голос до шепота, сказал мальчик. Он весь загорелся. – А можно, я постреляю? Там мама в халате. И Петросян.

– Да? И что они делают?

– Они связали папку и требовали денег. А на маму положил руку морж, вот этот дядя.

– Ладно, корешок, сейчас разберемся, – Дед Мороз наклонился и положил обратно в мешок две коробочки.

В эту минуту Петросян, бесцеремонно вместе с напарником Мздырем лапающий связанную жену финансиста, замер и прислушался.

– Что-то слишком тихо.

– Говорят они. Бу-бу-бу. Небось, сказки про всякое дерьмо или хороводы…

Под мощным ударом дверь распахнулась, скрипнув на петлях. Зажегся ослепляюще яркий свет. Дед Мороз кувырком ворвался в комнату, из стойки выбросил вперед обе руки с пистолетом. Красное пятнышко пробежало по плечам Мздыря подобно таракану, поспешно убегающему от тапка. Когда оно остановилось на шее у гладковыбритого бандита, раздался негромкий щелчок. Голову бандита отбросило назад. Воздух через разорванное горло вырвался наружу с сиплым свистом, как сигнал паровоза на станции. Кровь фонтанчиком брызнула на остолбеневшего Петросяна.

Второй выстрел был не столь удачным. Пуля попала в плечо сыну Шарикова, отбросив его на пару шагов от обнаженной груди Марии Степаненко, к книжному шкафу.

– Нет! – прохрипел Петросян, выставив вперед руку и прикрывая ею лицо. Он споткнулся об книги, упал.

Дед Мороз улыбнулся.

– А тебя я персонально поздравляю! С новым годом, корешок! – и нажал на спусковой крючок.

Егор тем временем освободил рты родителям.

– Пап, пап, он сначала сказку про собаку-барабаку рассказывал, а потом бух! Бах!

– Спасибо, мужик, – фыркнул Сергей Степаненко с какой-то пьяной благодарностью, двигая челюстью влево-вправо, – эти сукины дети хотели обокрасть нас. Вызывай ментов, друг. Скоро сюда приедет их главный, собака неблагодарная. Возьмем с поличным.

– Он уже больше никуда не приедет… Эй, корешок! – позвал Дед Мороз Егора, суетящегося у ног матери, – а ну, кыш-кыш оттуда. Я сам.

– Но…

– Быстренько, – сурово приказал Дед Мороз, поправляя липовую бороду, – жаль вас разочаровывать, но я преследую подобные низменные планы. Мне позарез нужны деньги. Понимаете, отстал от поезда. Да и паспорт. И на операцию…

– Ах ты мразь. И ты туда же. Вырядился клоуном, а сам…

– Да. Только я вас, коль покажите, где клад зарыт, жить оставлю, а эти отморозки – хм… Они еще бы и хомячка на кухне газом отравили, чтоб вообще свидетелей не было. Ага, не зря, не зря. Лион Фейхтвангер… – поменял неожиданно тон Дед Мороз. Он наклонился и вытащил из-под руки Петросяна книгу в белой обложке. – Вы не против, если я возьму почитать? Мне очень нравятся…

Сказать, что Дед Мороз выглядел нелепо с пистолетом в одной руке и книгой в другой – значило отнестись к нему по крайней мере неуважительно.

– Бери и уходи, – прервал его Сергей Степаненко. – Деньги прямо за тобой в ящике. На полу стоит.

Любитель книг посмотрел на содержимое ящика и неодобрительно поцокал языком.

– Маловато. Ладно, – буднично зевнул и почесал рукояткой пистолета за ухом, – ладно. Я сам поищу, а вы не волнуйтесь так. Вы мне не помешаете.

Красный лучик игриво нащупал пивной животик коммерсанта.

– Господи, Сережа! – истерично завопила жена, – да где ты эти деньги прячешь, скажи. Жить надоело?

– Устами женщин глаголет мудрость. Недаром они в операх поют. Так где? – Дед Мороз перевел дуло на мальчика и подергал пистолетом вверх-вниз.

– За зеркалом, в мешочке. В спальне.

– Поздравляю. Разумный выбор. Корешок, беги на кухню и закрой дверь плотненько, – приказал повеселевший Дед Мороз, засовывая книгу за пояс, – чтобы я слышал щелчок.

– Там нет двери. Там висят бамбуковые палочки, – хмуро ответил Егор.

– Тогда в туалет, верно? Бегом, корешок. Не заставляй меня привязывать тебя к батарее центрального отопления. Щелчок, корешок. Я хочу услышать ядреный щелчок.

Егор прошмыгнул в коридор и через несколько секунд магнитная защелка на двери туалета издала тот самый заветный щелчок.

– Пойду, пошуршу. Если найду, то мы, вероятно, больше не увидимся, – хохотнул Дед Мороз, выходя из комнаты, – но что-то мне подсказывает, что вы не будете скучать. А вот если не найду…

– Твою ядреную мать! – закричал он несколькими минутами позже. – Да здесь собран национальный банк Украины. Моя старушка-мать больше не будет продавать вязаные носочки по субботам на базаре. А знаете, говорят, что все большие состояния нажиты нечестным трудом. Это правда? А-а? Правда?

Сергей Степаненко печально, взглядом побитой собаки посмотрел на свою жену.

– Пропала дача и новая машина.

– Ты такой жлоб! – в ответ в сердцах рявкнула Мария.

Через пять минут из подъезда быстро вышел мужчина в кожаной куртке. В руках его было два пакета, пластиковый и тканевый. Он задумчиво посмотрел на вишневый джип, стоявший у входа и прошел мимо. Оглянувшись по сторонам, он бросил тряпочный мешок в щербатую мусорку за углом дома. Затем достал из другого пакета бутылку водки Absolute, и безжалостно вылил все ее содержимое в мусорный контейнер. А затем бросил туда горящий коробок спичек.

С четверть минуты поглядев на огонь, мужчина уверенно отправился дальше. Стряхивая снег с волос, он несколько раз пригладил небольшую бородку.

– С новым мать его годом, – тихо сказал сам себе.

Он улыбался. Из пакета задорно торчали цветы, и на дне лежало нечто объемное.





История четвертая

«Лифт»


Сквозь истошные визги гитары в магнитофоне Аня услышала дверной звонок. На секунду уменьшив звук и убедившись, что кто-то действительно звонит в дверь, она спрыгнула с кровати и помчалась в прихожую. Дверь открылась и явила на тусклый свет лампы Виктора, отряхивающегося от снега. Ни дать, ни взять – оживший снеговик в плаще и ботинках.

– Ну, заходи, – притворно суровым тоном пригласила Аня молодого человека, – ты в курсе, что опоздал на пятнадцать минут?

Вместо ожидаемого извинения Виктор чмокнул девушку в щеку и прошел внутрь. От него так и веяло холодом.

– Как дела?

– Так… – неопределенно отозвалась Аня, – вроде паршиво, а вроде и... Впрочем, нет, здоровски.

– Уверена?

– Абсолютно, солнышко.

Виктор повесил серый плащ на вешалку – ряд черных, с облезлой кое-где краской крючков. Скинул шапку, перчатки и шарф на стоящий в прихожей холодильник. На парне был коричневый свитер с длинными закатанными рукавами, больше напоминающий изящно изготовленную смирительную рубашку. Свитер связала хозяйка квартиры. Надо отдать должное ее мастерству – кроме длиннющих рукавов, все остальное было сделано на совесть.

– Слушай, найди себе занятие на пару минут, – Аня вышла в другую комнату, – я переоденусь и пойдем.

– Нет проблем.

– Ты извини за бардак, но я еще не убиралась, да и не хочется что-то.

– Лентяйка.

– От лентяйки слышу.

– Твоя кошка на меня странно смотрит, – заметил молодой человек, – будто хочет сожрать меня.

– Я ее понимаю. Я бы тоже тебя сожрала, – расхохоталась Аня за дверью, – сейчас иду, спасу.

Она выплыла из комнаты в дорогущем аромате Kenzo, и теперь на ней сидел сиреневый гольф и черные обтягивающие джинсы. Короткие, до белоснежной шеи, черные волосы были обработаны лаком и воплощены в прическу, напоминающую взрыв на макаронной фабрике. Черные тени увеличивали без того громадные глазища, придавая также некий магический смысл их выражению.

– А может, никуда не пойдем? – завидев красоту, деловито подал на попятную молодой человек.

– Так, смотреть, руками не трогать, – деловито пресекла его интимный взгляд Аня.

Они вышли в коридор. Кошка вылезла из-под плиты и величаво расположилась напротив двери в уборную. Виктор помог девушке одеться.

– Чао, киса, – махнул он перчатками. Дверь захлопнулась и они вышли в полуосвещенный подъезд.

– Я хоть кого-то там знаю? – на ходу достегивая свой плащ, спросил несколькими минутами позже Виктор. Они шли по вечернему городу в окружении царящей повсюду атмосферы праздника.

Аня пинала ногами снег, создавая миниатюрные лавины и такие же снежные бури.

– Очень смешно… Кроме Макса… Олег-Рёва, Ревский. Может, подругу его видел на день города, Миронову Ольку. Ленка. Она клевая, на меня чем-то похожа, внутренне я имею в виду. Парня ее ты не знаешь, но тебе от понравится. Ты же любишь сумасшедших коллекционировать? Вроде меня?

– У него такая же красивая задница и грудь с родинкой?

– Нет, – ухмыльнулась Аня, – он большой и толстый, как Сергей Крылов. Помнишь такого?

– Это певец такой с высоким голосом и небритый?

– Ага.

– Не помню.

– Ленка вместе со мной работает, только в читальном зале. Поговорить про книги любит. Так что готовься. «Углубленная дотошность в сочинениях Цвейга берет начало от «Девида Копперфилда», по сути, вся литература конца девятнадцатого – начала двадцатого века вышла из этого великого романа». Хотя может быть, на нее дурочка нападет, как ты там твой тезка Крючков говорит, внутренний ребенок? Тогда спасайся. И даже не пробуй на ней свой солдатский юмор.

– Будешь обижать – снег за шиворот насыплю, – меланхолично отозвался молодой человек.

Перебрасываясь ничего не значущими фразами, они прошли полквартала – ряд однотипных многоэтажек – и свернули в проулок. В пластиковом кульке в руках молодого человека лежала бутылка шампанского и коробка «Вечернего Киева», только что купленная в киоске. Продавец обрадовался им, как родным, поздравляя и желая всех благ.

Виктор рассказывал про удачно пройденную сессию – он был заочником в Киевском экономическом, разумеется, не вдаваясь в подробности о количестве выпитого длинными скучными вечерами в холодном общежитии. Спросил, чем занималась его вторая половина в последние дни года. Вторая половина напряженно вздохнула и не ответила.

– Слушай, вообще-то надо было какие-то маски, костюмы одеть, – неловко перевела она тему. Ум пытливый заподозрил бы неладное, но Виктор получал удовольствие от декабрьской стужи, валящего без перерыва снега и практически не слышал свою подругу. Запах улицы перебивал запахи подозрения.

– Зачем? – просто спросил он.

Мимо прошел Дед Мороз, весьма потасканного вида, в ветхой одежде, помахивающий серебрянным посохом.

– Ну, веселее будет.

Они подошли к мрачновато уходящему в небо десятиэтажному дому и направились к первому подъезду.

– Мы же раньше на подобные мероприятия всегда выряжались, как клоуны. Да и Олежка просил.

Петли подъездной двери запели свою песнь.

– От последнего костюма шотландского горца меня до сих пор типает. – Виктор зашел за девушкой в лифт и нажал обожженую зажигалкой «восьмерку». Это когда я благодаря своим не в меру трезвым друзьям напился в дымину и бегал по квартире с пустым самоваром и лопаткой для переворачивания блинчиков…

– Крича, что ты Дункан МакЛауд из клана бессмертных, – улыбаясь, закончила девушка.

Лифт дернулся несколько раз, протяжно заскрипели натяжные тросы и кабина остановилась.

– Очень мило, – цокая языком, прокоментировала Аня, снимая с головы берет и стряхивая с него снег.

– Этаж четвертый-пятый. Может шестой. Что-то заклинило – свет же не погас.

И правда, зарешеченная лампа дневного света все так же бледно освещала кабину лифта.

Аня взъерошила свои волосы и с силой несколько раз нажала на восьмерку, другие кнопки, наконец, на красную «СТОП» и желтую «ЗВОНОК», и в отчаянии – кабина не шелохнулась – стукнула кулаком по кнопочной панели.

– Эй! Спокойнее, малыш, – удивился Виктор, – либо сейчас поедем, либо месяц будем ждать.

Также безрезультатно он проделал тот же ряд операций.

– Э-эй! – громко с надеждой крикнул он, поднимая голову вверх, к залепленной жевательной резинкой вентиляционной решетке. – Мы застряли в лифте! Эй! Кто-нибудь!

Аня присоединилась к нему.

– Эй! Вытащите нас отсюда! Вызовите ремонтников! Мы застряли…

Неожиданно замолчав, она с силой и яростью изо всей мочи забарабанила руками по пластиковому покрытию стен, оскалив зубы.

– Да уж, позвоните 911 или Перри Мэйсону, – язвительно заметила она, стукнув напоследок еще и ногой.

Виктор выглядел недоуменным – он смотрел на разбушевавшуюся подругу, явно страдающую от чрезмерного наплыва эмоций, с каким-то медицинским удивлением.

– Господи, Нюськин, успокойся, – он постарался придать голосу спокойствие и участливость, – иди сюда. Все хорошо. Ну?

Его руки обняли Аню, она прильнула к нему. Он пригладил ее волосы, что-то нашептывая, покрыл поцелуями холодную шею и побледневшие щеки.

– Перестань! – с болезненной нервозностью отшатнулась от него девушка, – перестань, слышишь?

Виктор крепко сжал кулаки. Костяшки его пальцев побледнели. Он поставил пакет с шампанским на пол и скривил губы.

– Да пошла ты! Что за муха тебя укусила!

– Это все твоя вина.

– Моя?

– Какого мы сюда вообще пошли?

– Что? – выпучил глаза молодой человек. – Что? Да ведь это твои друзья! Чтоб они все жили долго!

– Боже, какой ты грубый!

– А ты добрая, воспитанная, начитанная… Да?

– Плохой, плохой, плохой, плохой…

– Ах, это я плохой? Это я грубый? Это я с ума схожу по пустякам?

– Да не в лифте дело! Как ты можешь так со мной, как ты можешь быть таким бесчувственным… – Аня отчаянно взмахнула руками.

Казалось, еще одно слово и она заплачет. Ее обведенные черным глаза смотрели тревожно и жалобно. Молодой человек вытер тыльной стороной ладони без того сухие губы, расстегнул свой плащ.

– Так, Смирнова, – требовательно, не допуская вежливых «со мной все в порядке» формул, спросил он.

Губы девушки дрожали.

– Что случилось? Все ведь хорошо, правда? Я с тобой. Зачем же ты так…

– Нет! Перестань! Не трогай меня! Не! – заносчиво и дерзко, еще громче закричала Аня.

Она влепила ему пощечину.

Хрустальные слезы, маленькими капельками сидевшие в уголках ее глаз, двумя дорожками прокатились по щекам. Худые руки вцепились борта плаща, крепко сжимая, словно желая разорвать.

– Да что с тобой такое…

На миг лицо девушки словно окаменело. А затем мертвенно-бледные щеки порозовели, хмурые глаза потупились, и кадык на тонкой шее судорожно задвигался. Словно вырывая из себя что-то ощутимое, мучительное, надсадно ноющее, Аня тихо сказала:

– У меня СПИД.

Она опустилась на грязный пол. Согнув ватные ноги в коленях и задев ими кулек с шампанским, она положила на них руки и снизу вверх посмотрела на молодого человека.

– У меня СПИД, – повторила она с неким извращенным чувством самоуничтожения, но тут же рассыпалась в истерике. – Я умру. Господи, умру, умру, умру…

Виктор медленно осел вниз, принимая туже позу. Так молча, сидя напротив, время от времени поднимая глаза и устремляя горький, печальный взгляд на девушку, он просидел не меньше десяти минут. Наконец, возможность говорить вернулась к нему вместе с чувствами. Он привлек Аню к себе. Она зарылась в складки его плаща и разревелась.

Прошло еще несколько бесконечно долгих минут.

– Когда ты узнала?

– Господи, прости меня, солнышко, любимый мой, прости, я…

– Когда?

– Вчера утром… С тобой все может быть в порядке, ведь бывают случаи, надо просто сходить, проверить…– нервно оживилась Аня, – а я, а у меня…

– А это точно…

– Это уже СПИД, а не вирус… Я живу с этой гадостью уже года два и вчера только узнала об этом. Господи, я умру, умру…

– Как… – обреченно не спросил, а как-то брякнул Виктор.

– Я не спала… Я… Это не важно… Я… Ты же помнишь, ты знаешь…

Виктор закрыл глаза. Ему хотелось сосредоточиться, убежать от нахлынувших и терзавших мыслей. Подумать, собрать куски и осколки воедино. Успокоить себя. Успокоить ее. Но вместо четко сформулированных ответов и фраз для этого в голове витали бессмысленные слова и банальные обрывки подслушанных во время пассивного смотрения телевизионных мыльных опер диалогов…

– Я вполне мог заразиться тоже, – отрешенно и подавленно сказал он. – А может… Ведь я чаще с резинкой, да. Уже год. Черт…

– Там в наркодиспансере была медсестра, тетя Маша, она за деньги и продукты приносила шприц – один на палату. Ни о каких проверках тогда еще не думали.

– Как это было все?.. Как ты узнала? – спросил Виктор.

– Я пошла туда одна. Я думала, что беременна. У меня была задержка на две недели. Врачиха сказала сдать кровь, а потом… – Аня приподнялась, высморкалась в платок, вытерла покрасневший нос и продолжила, – … Потом… Потом… Она сказала пройти дополнительный анализ на антитела. И еще один, после этих двух. А за результатами прийти тридцатого, я и пришла. Сидела в приемной и все женщины, беременные и нет, смотрели на меня. Будто знали, зачем я пришла. Будто на мне стояла печать или метка. Вышел врач. Он назвал мою фамилию и пригласил в кабинет. Там посадил в кресло и сказал, что анализы дали положительный результат. Никакого ребенка, забудь про половую жизнь, учет и регулярные проверки… Короче… Вот.

– Господи…

– Я вышла оттуда спокойная, даже пыталась улыбаться. Дура… – опять достала Аня платок. – Потом купила сигарет и зашла в какой-то дом, не помню, все как в тумане было, разревелась. Бабка с ведром на меня кричала и собака лаяла. Господи, я ведь умру. У меня не будет детей. Я не выйду замуж. Я не закончу институт. Меня выгонят с работы. Ты меня бросишь…

– Иди сюда.

Виктор оторвал Аню от себя. Наклонившись к ней и глядя прямо в глаза, красные от слез, он с нежностью поцеловал ее красные обветренные губы. Взгляд его был глубок и серьезен.

– Представляешь, я в школе восемнадцатой по просьбе тамошнего завуча сделала доклад о СПИДе чуть больше года назад. Ты помнишь, да? Вот ирония, а. Час трепаться про одноразовые иглы в больницах, свой инструмент в педикюрной, презервативы, не зная, что эта мразь уже внутри жрет меня…

Время остановилось.

Виктор медленно стянул с себя плащ и раскрыл молнию на кожанке у Ани. Его руки забрались под теплый гольф, осторожно коснулись мягкой груди, опустились ниже, к животу.

– Я ведь больше всего на свете люблю тебя… – севшим голосом прошептал он, целуя лицо Ани.

Пальцы скользнули вниз, нащупали пуговицу на джинсах и расстегнули ее.

– Что ты… – начала слабо сопротивляться Аня, – что ты делаешь?

Одной рукой продолжая ласкать живот девушки, он щелчком расстегнул ширинку на брюках.

– Нет, не надо! – она отодвинулась назад в неподдельном ужасе. – Вить, пожалуйста, не надо!

– Я хочу так…

Он с силой поднял ее. Потом стянул с нее джинсы вместе с нижним бельем. Потом с себя. Обхватив руками ее бедра, он приподнял ее и вошел сразу, до боли резко. Потом… Потом…

… раз… раз… раз… как считалочка летом… я внутри… жаркое солнце, пляж… старое одеяло вместо подстилки. Поплывем на другой берег? Займемся любовью?.. раз… тебе нравится… не делай мне больно… раз… Мороженое в стаканчике смотри… оно тает на моей груди… ты не хочешь…

/Люблю тебя…/

… хочешь… хочешь…хочешь… раз… раз… раз… натри мне спину кремом и включи радио… если долго… сильнее… смотреть в твои… люби меня милый… глаза можно утонуть… солнце… нарисуй меня… смотри что я могу… ржавая… трогай трахай меня там… сетка на твоей постели отсчитывает раз… раз… раз… я могу…

/Любить тебя вечно…/

… я могу сделать все в такую… раз… раз… раз… ночь… луна звезды… убери оттуда руку… губы… пахнут жасмином… зачем ты сделал эту татуировку… стриптиза… я бы тоже сожрала тебя… выйди отсюда не… подглядывай… мне нравится «Агата Кристи» и «Кино», а ему… классика и только… ты… никогда не умрем правда… старая зануда… раз… раз… раз… и я все равно…

/Люблю тебя люблю…/

… раз… это круто… одна жизнь ничего не стоит… начать сначала… подождать ее… видишь на небе звезды… а ты… а меня… я растворяюсь… я таю… я тону… да, господи, да… раз… же пресвятое да… вот… вот… оно близко сейчас… да… раз… вот… вот… вот… вот… оно…

Потом…

Аня сидела на полу, согнув ноги и задрав голову, смотрела на бледную лампу. Теплое семя ее мужчины стекало по бедрам.

– Я боялась. Я хотела сказать тебе после праздника. Или вообще не говорить и расстаться с тобой. Не знаю. Сказала бы после вечеринки, чтобы хоть ты провел праздник нормально. А здесь… Что-то прорвало...

Виктор открыл шампанское.

– Давай помолчим, хорошо?

– Ты на меня не… – робко рукой касаясь щеки парня и лаская ее легкими движениями, спросила полунамеком, высвечивая усталую, измученную улыбку, – ведь я… даже сказать страшно… я убила тебя… Хорошо, прости…

Где-то в первых минутах нового года лифт задрожал и поехал вверх. Похоже, кто-то вызвал его и этим привел в действие застопоренный механизм.

Двери открылись.

С другой стороны, моргая глазами и полураскрыв рот, на них смотрел Олег, хозяин квартиры № 217. Это он пригласил их. Его внешний вид не внушал ничего хорошего, скорее наоборот – всклокоченные волосы торчали в разные стороны, руки дрожали, постоянно натыкаясь, то на самих себя, то на пуговицы рубашки, то на лицо, словно проверяя, а на месте ли оно со всеми составляющими. Казалось, увиденная им картина – сидящая на полу Аня в трусиках, со спущенными джинсами и Виктор в таком же виде – привела без того спутанные мысли Олега в полный сумбур.

– Ой! – глупо, по-девичьи хихикнул он. И озабоченно оглянулся на свою дверь. – Там Таня и Таня. И водка.

Затем исчез, но перед этим зачем-то позвонил к соседям. Оттуда неслись звуки музыки – глубокий голос вещал о том, как упоительны в России вечера, и, скорее всего, звонок просто не услышали. Дверь лифта начала закрываться. Виктор едва успел поставить руку в сужающуюся щель между двумя полотнами. Вопреки обычному, она не открылась повторно, а клещами сжала запястье.

– Ань… Поторопись….

– Мы ведь правда не пойдем к ним?

– Обещаю.

Они выбрались из лифта и спустились на первый этаж.

На улице танцевал и кружился рыхлый и пушистый снег. Волосы девушки немедленно покрылись белым. В глазах ее стояли слезы. Виктор наклонился к ней, что-то еле слышно прошептал.

Ветер подхватил эти три слова, захватил их вместе со снегом и швырнул в лица холодных серых домов, в закрытые окна, в молчаливые каменные лики памятников, тряхнул ими ледяную гладь реки, подмел улицы и крыши, тревожа и оглушая весь полуспящий город, всю страну и весь мир.




Осень-зима 1998 года, Белая Церковь.

 






Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
  • При перепечатке ссылайтесь на newlit.ru
  • Copyright © 2001 "Новая Литература"
  • e-mail: newlit@esnet.ru
  • Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100 be number one
    Поиск