Держась за стальные прутья парапета, я заворожено глядел туда, где метрах в 15-ти подо мной клокотала и пенилась зловещими водоворотами стихия. Казалось, подчинившись дьявольскому гипнозу, так взирает жертва на кобру-убийцу пред её смертоносным броском. Или же «прыгун»-самоубийца в стоп-кадре последних секунд своих, отдавшись магнетическому воздействию зелёной лужайки внизу, уничтожаюшему страх и разделяющее их многоэтажное расстояние. Отличие меж нами заключалась лишь в том, что их-то песенка была спета, – я же прощаться с жизнью не собирался. Напротив, планируемый поступок мой носил сугубо жизне- и самоутверждающий характер. По крайней мере, под тем углом зрения, под коим глядят на него распахнутые в наивном упрямстве глаза одиннадцатилетнего мальчишки...

Наташа Георгадзе была грузинкой наполовину, по отцу – и, вероятно, в этом крылась причина её неповторимой, редкостной красоты. Мягкие и улыбчивые черты лица обрамляли сверху орлиным размахом тонкие крылья бровей, под которыми пылали самые прекрасные огни на свете – её огромные и невероятно выразительные глаза. Похоже, я даже не знал их цвета – какой-то волшебный светлый тон, причудливо контрастирующий с чёрными, как смоль, слегка вьющимися локонами, местами непослушно выбивающимися из тщательно уложенной конструкции причёски. Сам цвет глаз был не столь уж важен – меня буквально пожирала их бесконечная глубина, способная отражать во всех подробностях мельчайшие оттенки человеческих эмоций...

Я втюрился моментально, едва она возникла в нашем четвёртом классе. Причём, не только я – почти все мальчишки, позабыв незадолго до этого демократически распределённых меж нами «своих» девчонок, прелюдно петушились и жеребячились, пытаясь высечь хотя бы искорку благосклонности из восковой бледности её лица. По поводу «всех» я, однако, не беспокоился – в сумме «мужских качеств», как они понимаются нами в раннем отроческом возрасте, я находился бесспорно на высоте. Иными словами, бегал быстрее всех стометровку, выше других лазал по деревьям и довольно прилично отвечал на уроках. Ну и, конечно, был второй в классе по росту – после увальня Валеры, который уж ни в коем случае в счёт не шёл. Словом, парень я был хоть куда.

И продолжал им оставаться до самого пятого класса, пока к нам не пришёл Стас Беляев, который вместе с родителями прибыл с «заработков» откуда-то с севера. Длинноволосый и худощавый, он напоминал мне полярного волка – поджарого, сильного и своевольного. С первых же дней он дал понять Гураму, нашему негласному предводителю с внешностью штангиста, что в рваный рубль не ставит табели о рангах и «прочие ваши кавказские штучки». Последующий вскоре после этого поединок закончился-таки поражением Стаса, но при этом тот лёжа на лопатках сдавленно прохрипел: «Если ещё на меня прыгать будешь, получишь перо под ребро!» Негромко произнесённая реплика прозвучала столь откровенно-правдиво, что Гурам, для пущего вида выплюнув в воздух парочку стандартных угроз, оставил новичка в покое – и никогда с тех пор больше его не трогал.

Так вот, на первом же уроке физкультуры Беляев опередил меня в стометровке, на перемене забрался на самую верхушку тутового дерева, на котором мы играли «ловитки», и когда тонкая ветвь опасно изогнулась, с прыткостью обезьяны перебрался на нижний ярус, под восторженные возгласы девчонок оставив догоняющего его Гурама с носом. Симпатии Наташи явно грозили перекочёвать к нему – особенно после того, как на уроке арифметики Стас доказал, что владеет операциями с дробными числами ничуть не хуже, нежели гимнастическими трюками на деревьях.

Мне срочно нужен был «концепт», как любила говорить моя мать, вернее – короткий решающий правой «под дых» – как называл это дело отец. То есть, необходим был Поступок – с самой что ни на есть большой буквы «П» – способный водворить на своё прежнее место классную иерархию наших чувств и симпатий...

При этом надобно сказать, я всегда являлся противником насилия а ля весенние поединки тетерева, буйвола иль петуха. Тем более, в данном случае здравый смысл внятно нашёптывал мне, что подобным приёмом ничего путного было не достигнуть. А того гляди, ещё бы и самому побитым Табаки хвост поджимать пришлось...

Итак, я занялся поиском единственного козыря в колоде допустимых мальчишеским моральным кодексом поступков и достоинств. Поиском лихорадочным, самозабвенным – и результат долго жать себя не заставил. А явился мне в лице случайно обнаруженной во «вражьем» лагере слабости. Слабости настолько существенной, что я твёрдо решил именно на ней строить КОНЦЕПТ своего тайного контрнаступления.

Как оказалось, наш «полярный волк» не умел плавать. Выяснилось это случайно, когда мы в конце сентября отправились с классом на экскурсию в городской парк, в самом центре которого поблёскивало живописное искусственное озерцо – с белым песочком по краям, грибками зонтиков, голубенькими раздевалками и прочей пляжной утварью. День стоял великолепный – как это обычно имело место в Закавказье в первой половине осени – иссушающий волю летний зной ретировался, уступив место тому благодатному состоянию природы, что обычно в средней полосе России именуют купальным сезоном.

И вот, уступив голосистому давлению учеников и заручившись поддержкой двух сопровождающих нас папаш, «классная» дала наконец своё «добро». При условии, конечно же, что никто не станет заплывать глубже пояса караулящего нас в воде физрука. Что и говорить, мы были согласны, готовые за проявление подобной лояльности не в понарошку расцеловать нашу Марью Ивановну в обе щёки. Кое-как побросав одёжку под парковыми зонтиками, мы почти в полном составе 5-го «А» класса ринулись в ласковую прозрачную свежесть под безоблачным субтропическим небом...

Вот тут-то пред нами и всплыла на поверхность вся Беляевская ущербность: он остался сидеть на берегу – вместе с медузоподобным Валерой и одной весьма консервативно воспитанной азербайджаночкой. Остался, сославшись на отсутствие плавок и ещё на что-то, уж совсем нелепое.

Однако, увы, он не был бы, наверное, Стасом Беляевым, не попытайся обратить своё поражение в выигрыш – даже в сей малообещающей ситуации. Не могу сказать в точности, как ему удалось договориться в лодочном прокате, расположенном поблизости на берегу, но уже через пять минут наш «северный друг» выписывал зигзаги вокруг пляжа на катамаране, поднимая снопы брызг и притягивая к себе завистливо-восхищённые вгляды девчонок. Мало того, у него хватило наглости подплыть к нашей черноволосой богине, мОгущей в её пёстром, волнующе-раздельном купальничке дать фору самОй юной Афродите, и предложить ей прокатиться вместе с ним. И уж не знаю, чем бы закончился этот столь прекрасно начавшийся для меня денёк, если бы наш физрук своим зычно-мерзким баском – ох, как сердечно оценил я его тогда! – не принудил судёнышко самовольщика к срочной швартовке...

Отныне я знал наверняка – победить Стаса возможно только в царстве Нептуна. Но не на искусственном озёрном пляже, нет – а в той суровой, исполненной нагОго царского откровения стихии, где уже не прикроешься, словно фиговым листком, каким-то там катамараном, лодкой иль отсутсвием плавок... Речь шла, конечно же, о самом живописном и волнующем месте города – мосте через Маренский канал. О том самом, что пролегал рядом с плотиной, зажавшей в тиски своевольную Куру и направляющей рокочущую толщу горной реки в обход, к дальним безводным районам.

Вид с моста на плотину мог без труда посоперничать со зрелищем далёкого Ниагарского водопада – струной напрягая нервы и студя кровь в жилах взглянувшего на него в первый раз. Высокая стальная сетка заместо перил оберегала нервы особенно впечатлительных прохожих. С противоположной же стороны моста – всего-то в двадцати метрах от разъярённой нептуновской мясорубки – над змеящимися и клокочущими завихрениями красовались лишь скромный декоративный заборчик, открывая с высоты своей звёздное небо возможностей для всяческого рода камиказе, матчо, доморощенных каскадёров и прочих любителей русско-грузинской рулетки...

В этот солнечный, наивно улыбающийся воскресный полдень к таковым принадлежал и я. Ведь именно в это время родители Наташи имели обыкновение прогуливаться с дочерью в парке. Ну, а попасть туда они могли не иначе, как чрез центральный вход, которому и предшествовал вышеупомянутый мост.

Я всё рассчитал, дав осечку лишь во времени, – и стоял на узеньком бетонном бордюрчике по ту сторону перил уже свыше часа. Пальцы затекли, солнце грозило пропалить плешь в моих рыжих волосах, под которыми начинал плавиться и мутнеть рассудок. Страх перед прыжком постепенно тлел, замещаясь истомным желанием наконец-то остудить своё тело и струной напрягшуюся волю. И потому когда я увидел ЕЁ – почувствовал накатившуюся волну облегчения, как после трудного экзамена, к которому готовился слишком долго и напряжённо. Зато теперь, выпалив ответ «на отлично», можно всё к чертям позабыть и расслабиться – с тщеславным, приторно-сладеньким, но таким приятным чувстом собственного превосходства...

Подпустив объект своего вожделения поближе – кажется, даже улыбнувшись ей и небрежно кивнув родителям – я шагнул от них прочь... Летел долго, будто во сне, удивлённо наслаждаясь этим неведомым прежде ощущением. Солдатиком войдя в воду, вспомнил: нырнуть поглубже, уйти от водоворотов – и так понизу отплыть как можно дальше от опасного места. Мозги работали чётко, как на контрольной по математики, пуская в ход неведомые винтики и пружины тонких, но натренированных мальчишеских мышц. Словно рыба, я не боролся с пучиной, а лишь подчинял её стремительный натиск своим хитроумным планам...

Однако вынырнуть мне довелось не скоро – лишь спустя много лет, когда Наташа, вопреки всеобще-мужскому пониманию здравого смысла, вышла замуж за своего сокурсника из пединститута – того самого нашего увальня Валеру. И это была уже – совершенно другая история...