Ева открыла глаза, солнечный зайчик выплясывал на ее лице ритуальный танец. Ник сидел за столом и что-то строчил, вокруг него везде валялись листы исписанной бумаги. Ева подняла лежащий рядом с ней листок и принялась читать.
     
      Выдох отчаяния. Подземные бункеры, лабиринты души - все взорвано. На их месте произрастают кривые тополя, искореженные взрывной волной, цепной реакцией пустоты и равнинности. Горное ущелье никуда не ведет. Волен ли ты сказать А, если сотни спаренных глаз и ушей наблюдают за твоими руками, заглядывают в твой рот, в надежде разглядеть среди размельченной хлебной массы спрятанную литеру Б. Это мои руки и мой рот, я волен делать все. Так ли это? В трех миллиардах литературных источников встречается проблема человека-бога. Но как бы там ни было, это навевает скуку. Выпущенные из рук вожжи дают вознице свободу выбора: либо она помчится без устали, подгоняемая ветром, либо остановится, так и не погрузив свою потную морду в душистое сено в призрачном пункте Б...

- Насколько скользки вышедшие ноги       из заточенья чрева из берлоги       не оставляя след в небесной выси       ни света звезд ни звука бренной мысли       когда и где водой отточенная камня грань       разрежет скользкую печать подошвы длань.

      Сидя за столом и тужась, марая буквами бумагу, юноша что-то бормотал себе под нос. Вдруг он заметил проснувшуюся Еву.
      - С добрым утром, тетя Хая, - хриплым, уставшим голосом произнес Ник.
      - Ты чего, так и не ложился? - удивленно спросила она его, доставая из скомканной пачки сигарету.
      - Нет, сейчас лягу, - устало произнес он, приподнимаясь из-за стола.