- Когда рождается маленький человечек, вряд ли кто знает, что он чувствует, как ощущает себя в этом мире, что твориться в его крохотной головке. Вакуум ли там, вселенская пустота, первородный хаос, или же имеется какой-то наполнитель, какие то знания, передающиеся на уровне генов, какое-то, пользуясь Фрейдовской терминологией, коллективное бессознательное. Вряд ли кто знает, мы вырастаем и, увы, забываем свои первые минуты, часы, дни, годы. Однако я помню, - сказала Ева, и взор ее стал мутным, как воды Ганга в половодье, - когда я родилась во второй раз. Мое тело и разум были наполнены болью. Я не знала кто, что, где, зачем, свет, тьма, было лишь одно, поглотившее все иные, знание боли, невыносимой, всеобъемлющей.
      - Это Юнг, - пробормотал себе под нос Ник.
      - Что? - выбитая из седла и больно ударившаяся о землю, спросила Ева.
      - Коллективное бессознательное - это Юнговский термин. Юнговский, как смешно звучит. Фрейд немного о другом писал. Кстати, откуда ты знаешь о Фрейде?
      - Да был у меня один знакомый бомж, говорил, что профессор философии, мол выгнали его из института и даже чуть не посадили. Он со студентов своих строго спрашивал, ну и ученики накатали на него донос, дескать, для того, чтобы сдать ему экзамен на четыре - минет, а если на пять - придется попотеть и, говорит, до чего додумались, что, мол, он и мальчиками не брезгует. Ну, по понятным причинам дело замяли, его вышибли, а там и семейные неурядицы, в общем, оказался он на улице. Все мне про каких-то идиотов рассказывал, ну и о Фрейде тоже, это, я так поняла, его любимый философ был, а чего он там писал, черт его знает, о Эдипе каком-то, который то ли мать трахнул, то ли отца завалил, а, может, и то, и другое. Ну и говорил, что все мы связаны, я имею в виду - люди, одним единым бессознательным, и, мол, это у детей во снах проявляется. И рассказывал мне, какие у детей сны бывают, будто бы я не знаю, - глотая сизый дым словно в забытьи бормотал Ева. - Хотя, конечно, может статься так, что и не знаю. Я не помню своего детства, чего уж там о снах-то говорить. Один только эпизод, словно рваный клочок, некий такой навязчивый образ встает передо мной, как только пытаюсь хоть что-то вспомнить, да словно бы и не я это вовсе, а кто-то другой. Маленькая девочка в грязных детских колготках и черном фартуке, а на руке повязка с красным крестом по типу санитарки. Да это все с пьянки, не иначе, или, может быть, от того, что башку стрясли, словно лампочку, чего-нибудь там и замкнуло. А кто его знает, нашу медицину все только ругают, может и правильно ругают, а, может, и нет. Ведь меня, после того как машина сбила, мертвой признали, скорая отказалась вести, мол, покойников не возим. В принципе, я их понять могу, череп раскрошен, вся в кровище, в говнище, может, и вправду дохлая была, кто знает. Многие говорят, перед смертью вся жизнь перед глазами проносится, может и так, у меня ничего не проносилось, никаких тебе туннелей, света, одним словом, ни хрена ничего такого не было. Помню только эту девочку лет восьми - десяти, в грязных колготках, в черном фартуке, стоит перед классом и учит стихотворение. И вдруг начинает плакать, а класс совершенно безликий, черная желчная масса гогочет и тычет пальцем на струю, которая, словно фонтанчик, вытекает у той девочки между ног и, ударяясь об пол, превращается в лужу. Вот и все мое детство, обоссавшаяся девочка да безликий хихикающий класс.
      Ева умолкла, прикурив новую сигарету от только что докуренной. Взгляд ее был мрачен, ей вновь пришлось пережить эти мокрые колготки, этот смех, летящий в нее сотней стрел, эти кислотные слезы, разъедающие бархатную детскую душу, распятую на школьной доске одноклассниками, корчащуюся под пристальным взглядом прокуратора класса, подвергшего девочку наказанию за не выученное стихотворение.
      Ник слушал вполуха эти сентиментальные излияния бомжихи, в его голове носились неясные мысли, навеянные смертью Евы, и потихоньку выстраивались в некую концепцию, совершенно бредовую по своему характеру.
      - Слушай, Ева, - нарушил тишину Ник, - как ты думаешь, мужчина и женщина, несомненно, отличаются друг от друга и по психическим, и по физиологическим данным, это все ясно, то есть различия налицо, но что их в таком случае объединяет, может то, что они с помощью орудий труда воздействуют на окружающий мир. Но так или иначе жизнь разделила их на мужчину и женщину, а смерть вновь соединила, и теперь они уже стали не мужик и баба, а труп и труп. Это уже не человек, так как человек - это субъект общественно-исторической деятельности, высшая ступень живых организмов на земле. Он, то есть человек, отличается от животных тем, что творит вокруг себя изгородь - культуру, человек, творящий культуру, а, каково? Глупо и непонятно, ну да ладно, обратимся к трупу, как же с ним обстоят дела, налицо все признаки отсутствия человеческого. Хорошо, он разлагается, культурно ли это, скорее природно. Однако некоторые культурологи говорят, что и природа способна творить культуру, по-моему, бред собачий. Давай, чтобы не путаться, охарактеризуем человека как созидающего, природа тоже созидает, но он, человек созидает орудия труда с помощью орудий труда по велению сердца, по необходимости или же еще по каким-то неведомым причинам. А природа? Ну ладно, оставим демагогию, вернемся к трупу. Мы выяснили, что он не человек и даже не животное, значит природа, а это некая иная половая принадлежность, хотя половые признаки при этом у него никуда не деваются, но все же теряют свое функциональное предназначение после того как человек умирает.
      Казалось, что Ева совершенно равнодушно пропускает мимо ушей весь этот бред, однако она пристально посмотрела на Ника, затем отвела взгляд и хрипловато с твердостью в голосе произнесла:
      - Я не знаю и знать не хочу, что у тебя за интерес такой, а мне так вот, веришь, все равно.
      Ева залпом допила оставшиеся полстакана водки, занюхала рукавом и вновь засунула в рот сигарету. Казалось, что водка совсем не имеет никакого воздействия на ее ослабленный долгими скитаниями организм, но в тот момент, когда Ник попытался что-то сказать в свое оправдание, женщина грохнулась на пол, словно свергнутый монумент тирану. Юноша смотрел на пьяное, распластанное по полу тело и думал: "а ведь я могу тебя запросто убить". Он взял со стола нож и, порезав ломтями тусклый свет лампочки, побрел, преодолевая возлежащее на полу препятствие, чистить зубы и спать.
      Пока Ева уютно почивала на кухонном полу, юноша, мучимый бессонницей, взялся за перо.