Маленький тихий городок Алмонте… Мы переехали туда, когда мне было восемь лет. Переехали не потому, что так было нужно. А потому, что так захотела мама. Местечко, которое мама назвала городом осени, казалось ничего особенного из себя не представляет. Но когда мы впервые посетили Алмонте проездом, мама всё время вертела головой, как ребёнок, и восторгалась то старенькой заброшенной электростанцией, то ржавым металическим флажком с потускневшей надписью "Добро пожаловать", поскрипывая болтавшемся на цепи у въезда в город, то узкими какими-то уж совсем несовременными улицами…

 

Помню, - ещё отец долго возмущался, приводя всевозможные весомые с его точки зрения аргументы: далеко добираться до работы, бензин, километраж - время и деньги; да и скучно жить в таком захолустье. А мама настаивала:

- Это мой город. Я хочу здесь жить.

 

По своей натуре, мама у нас упрямая. Сам я точно тогда не знал, упряма ли мама на самом деле, но отец часто любил повторять:

- Приходиться констатировать факт, - мама так упряма, что меня следует наградить медалью "За многотерпение".

Мама отшучивалась:

- У тебя и так уже места, свободного от медалей, на груди не осталось, - и добавляла, - но если мы переедем в Алмонте, я награжу тебя ещё одной, "За многопонимание".

 

И мы переехали.

 

Довольно скоро отец и мы с братом привыкли к тамошней жизни. Привыкли к столетним домам, к причудливым старомодным вывескам у входа в магазины, к крутым, покрытым сплошь яблоневыми садами, берегам реки. Привыкли и постепенно перестали замечать. Мама тоже по-своему привыкла. Она любила бродить по узким улочкам города или сидеть подолгу у реки, глядя в никуда. А по вечерам мы пили чай и играли в лото. Я очень любил играть в лото, особенно, как и все дети, выигрывать. Отец время от времени поглядывал на телевизор, нервно подёргивая ногой под столом. Ещё бы, - в это время шёл футбол или хоккей. Мама почти всегда проигрывала и говорила, что всё в жизни уже выиграла, поэтому ей больше не положено.

 

Так мы и жили. Летом по воскресеньям рано утром мама ездила на местный рынок за овощами и фруктами. Мы с нетерпением её поджидали в сладком предвкушении отведать свежей клубники или земляники со сметаной. В один из таких воскресных дней мама, по своему обыкновению, отправилась на рынок. Её почему-то долго не было в тот день, и мы уже начали волноваться. Отец волновался молча. Он всегда волновался молча. Только часто смотрел на часы и сдвигал брови так, будто у него болела голова. Но вот хлопнула входная дверь, послышалась знакомая возня в прихожей, и мы поспешили навстречу. Мама казалась немного взволнованной. Она суетливо раскладывала покупки по полкам холодильника и кухонных стелажей, снова и снова ныряя руками в корзинки и пакеты. В ней чувствовалось напряжённое ожидание вопроса.

 

- Ну что наконец?, - не выдержал отец, - Ты чего так долго? Мы волновались. Санька плакал.

 

Санька - это мой младший брат. Тогда он был совсем крохой и всегда плакал, если родители где-нибудь задерживались.

 

Осчастливленная долгожданным вопросом, мама бросилась отцу на шею, - он немного даже оторопел от неожиданности.

- Сейчас мы поедем! Я покажу! Это секрет!, - тарахтела она быстро и бессвязно.

- Куда? Зачем? Лично я никуда не поеду. Я пылесосить собирался…

- А я поеду! И я! И я! Поехали, мама!, - наперебой кричали мы с Санькой.

 

Под напором нашего несного верещания и маминых уговоров отец быстро сдался, и мы, погрузишись в машину, которую отец любовно называл "невестушкой" за её белый цвет, тронулись в путь. Путь наш оказался совсем недлинным. На одной из уже знакомых нам улочек города мы припарковались и дальше двинулись пешком. Мама с важным видом знатока шла впереди, указывая нам дорогу. Мы с братом в припрыжку бежали за ней, а отец лениво плёлся следом.

 

- Мы пришли! - торжественно объявила мама, остановившись на углу заброшенного деревянного дома.

- Ну и что? Куда пришли? - оглядывался вокруг отец.

- Протри глаза. Читай.

 

У дороги стоял указатель с короткой надписью "ул. Надежд". В первый момент ни отец, ни мы с Санькой не поняли, - при чём здесь эта надпись. Потом отец сказал:

- Хм, странно. Улица Надежд. Первый раз встречаю такое название улицы.

 

Тогда, еще ребёнком, я не раз замечал, что взрослые всегда говорят "странно", если им что-то непонятно. Вот и маму отец называл странной. Он просто не знал, что она - волшебница. А я это знал. Санька, наверное, тоже знал. Но тогда, совершенно не понимая, зачем мы остановились, он сделал серьёзное лицо, сморщил лобик, подражая отцу, и картаво повторил:

- Хм, стлянно.

Впрочем, ему и так было хорошо, - папа и мама рядом, и все мы куда-то целенапрвленно идём. А я стал приставать к родителям с распросами, - что эта надпись означает, и зачем мы здесь.

 

- Сейчас мы пойдём по этой улице, - разъясняла мама, - и когда дойдём до конца, произойдёт чудо.

- Какое чудо? - не отставал я.

- Увидишь.

 

Улочка была длинной и извилистой. От нетерпения увидеть обещанное чудо я всё время забегал вперёд, а потом останавливался и ждал всех остальных. Поглощённый стремлением как можно скорее добраться до того самого места, где должно произойти чудо, и потому не питая большого интереса ко всему остальному, располагавшемуся на пути к моему главному пункту, я только бессознательно выхватывал детским любопытным и жадным взглядом то какое-нибудь особенно широкое и ветвистое дерево, на которое было бы здорово взобраться и ощутить себя сильным и смелым, то большой черный с блестяшками мотоцикл, то роскошную гроздь ранних черешень, казалось, так и просившуюся , чтобы её кто-то сорвал… Знак "Проезда нет"… Что это? Как выяснилось, улица вела в тупик. В конце показался высокий дом из крупного камня с большим количеством окон и широким балконом на подпорках. Помню, что моё внимание привлёк навесной замок на огромной тяжелой двери дома. Я тогда ещё подумал, что теперь таких дверей и замков уже не бывает. А ещё о том, что ключ от такого большого замка, наверное, очень неудобно носить, и в карман он не поместился бы.

 

- Ну что, всё? Погуляли и домой? - засуетился, обрадованный концу путешествия, отец, - Да и ветер подымается. Прохладно что-то.

 

Отец был прав. Нежное безоблачное утро незаметно перешло в пасмурный полдень. Подымался, всё больше усиливаясь, порывистый ветер.

 

- Смотрите! Смотрите! - почти зaтерялся в оглушительном порыве ветра мамин голос.

 

Всё произошло так быстро, что трудно было разобрать, - отчего вдруг распахнулись окна и балконные двери дома. Оттуда вылетело множество голубых мотыльков. Среди них - большие (казалось это именно они делают ветер воздушными и, как-будто, слегка замедленными, взмахами своих крылышек) и совсем маленькие. Сказочное нежно-голубое мотыльковое облако всё больше приближалось к нам и вот уже парило над нашими головами, теряя свои очертания и делаясь полупрозрачным.

 

- Что это, мама? - с замиранием духа прошептал я.

- Это наши надежды. Они вселяются в наши души и делают нас сильными.

 

Облако становилось всё более прозрачным и наконец совсем растворилось.

 

- Теперь я сильный? Скажи, мама, - я сильный?

- Ты сильный, сынок. Теперь никакие беды и невзгоды тебе не страшны. Ты - сильный.

- И Санька сильный? И папа? И ты?

- Да, сына. И Санька, и папа, и я.

 

 

 

Много лет прошло с тех пор. Родители и сейчас живут в Алмонте. Мы с Санькой изредка навещаем их. Каждый раз, когда мне приходиться бывать у родителей, я стараюсь специально проехать мимо странного указателя "ул. Надежд". И снова, в который раз, вспоминаю шумную и непоседливую маму и степенного немного медлительного отца, от которого всегда исходило чувство силы и молчаливой уверенности, тогда ещё совсем молодыми; вижу изумлённые широко открытые глаза белокурого курносого Саньки, распахнутые окна старого дома и парящее над нами нежно-голубое облако наших надежд.

 

 

 

 

 

 

 

 

      Хорошо, что есть боги

 

 

 

Бабушка сказала, что Рождество - от слова "рождаться" и что названо так, потому что в этот день родился Бог. Странно. Я всегда думал, что боги это не люди, а значит и рождаться они не могут. Но раз бабушка говорит, - значит, могут. А если боги рождаются, то почему тогда не умирают, как все люди на земле?..

 

- Игнаша, иди ешь, зайчик.

 

Это бабушка. Она всегда называет меня зайчиком или котиком, когда зовет кушать. Хитрит. Я знаю. Мне тогда не хочется с ней спорить, я быстро ем и обязательно показываю бабушке пустую тарелку:

 

- Ба, ба, стри, стри.

- Вот умница. Иди, кролик, теперь погуляй, новый аппетит нагуляй. Гуляй, пока молодой!

 

Бабушка у меня весёлая. Всегда поговорками или прибаутками какими-то смешными говорит. Всё время что-то делает и никогда не устаёт. Иногда я даже удивляюсь ей. Прибегаю вечером после войнушки, ноги все в комариных укусах и даже болят от беготни, есть хочется - слюнки текут. А она тут как тут, с синим тазиком в руках и совсем не усталая:

 

- В ногах правды нет. Садись, голубчик. Вот тазичек, вот водичка, вот мылко. Помой ножки, а потом блинчиков с молочком и спать.

 

И я сладко засыпаю на большой пружинной кровати с мягкой толстой периной.

 

- Игнаша, - ерошит бабушка мои волосы, - съешь мёдику, да и спи себе дальше.

 

Каждое утро, ещё темно, она мне даёт ложку мёда зачем-то, я с закрытыми глазами её слизываю и не просыпаясь падаю снова на любимую цветастую подушку.

 

Мы давно живем с бабушкой вдвоём. Мама тогда сказала, что куда-то поступила (я не понял вообще-то, куда и зачем) и что будет приезжать часто. Мама приезжала редко. Сначала я плакал. А потом мне так понравилось жить с весёлой бабушкой, что я совсем перестал плакать и ждать маминых приездов.

 

- Игнаша, солнышко, цветик мой василёчек, иди песенку споём.

 

Бабушка усаживалась на деревянный стул с маленькой подушкой, а я рядышком на низкую табуретку.

 

"При-и доро-о-женьке-е растёт кудрява берёза,

При-и доро-о-женьке-е растёт кудрявый Игнашенька..."

 

Она всегда поёт такие нескладные песенки-истории, придумывает и сразу поёт. А я кладу ей голову на колени (от бабушкиного передника пахнет пирожками с мясом) и слушаю, что будет дальше.

 

Однажды бабушка заболела. Это было и вправду неожиданно. Я часто простужался, а она никогда не болела. Но тогда бабушка всё причитала:

 

- Слегла бабушка, внучек. Слегла.

 

"Как же "слегла"? Ведь приносила сегодня утром снова мёд на ложке. Не слегла, значит".

 

А ночью я слышал, как за стенкой бабушка разговаривала с Богом. Точно так разговаривала, как с живым человеком: "О Боже, Господи Всевышний, спаси и сохрани дитятко неприкаянное. Не оставляй его, сердешного, добротою своею великой и будь ему опорой незримою. Во имя отца и сына и святага духа. Аминь".

 

Я никогда не видел Бога и никак не мог понять, как он может быть опорой.

"Бог - самый главный. Он всё и про всех знает", - разъясняла мне бабушка каждый раз, когда я приставал к ней с распросами о том, кто такой Бог и зачем она с ним разговаривает.

 

Если Бог - самый главный для бабушки, а бабушка - самая главная для меня, значит, она - тоже бог. Но ведь боги не умирают. Значит и бабушка никогда не умрет. Как хорошо. Хорошо, что есть боги...

 

- Бабушка, бабушка всевышняя, не оставляй Игнашу, будь ему опорой, - тихо повторял Игнаша, засыпая на любимой цветастой подушке.