Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
Rambler's Top100


Аркадий Калантарян


Спокойной ночи, Сьюзен!..






1.


Сегодня я, как и обещал жене, пораньше улизнул с заседания кафедры.

Эти заседания давно уже носили чисто ритуальный характер и влияли на учебный процесс не больше, чем кран, протекающий у меня на кухне, влияет на уровень Тихого океана. Пол Фридман – заведующий кафедрой – будучи посредственным философом и, что хуже всего, никудышным оратором, всю жизнь в своих трудах кидался из одной крайности в другую, и вот, в последние годы (став грузным немолодым человеком с вечно лоснящимся лицом) судорожно застыл где-то посредине, словно Буриданов осел, – найдя золотую середину, но, рискуя умереть с голоду, растеряв весь свой престиж и остатки репутации. В конце концов, у него развился комплекс непоследовательности; он путал мистику и мистицизм, отчаянно перевирал цитаты античных философов и ни с того ни с сего вдруг принимался ругать Фрейда, не подозревая, что тем самым лишь подтверждает его правоту и становится предметом насмешек своих более образованных коллег...

Каждый из сидящих здесь думал о своем, некоторые тихо переговаривались, и никому не было никакого дела до того, о чем говорил Фридман. Лично меня от него уже тошнило. В какой-то момент у меня закружилась голова; я просто встал и направился к выходу, ощущая, как спину мне буравят двадцать пар глаз: ненавидящие – Фридмана, и завистливые – остальных преподавателей. Но мне на это уже было наплевать.

Я шел домой.



2.


По своей натуре я не из тех, кто любит активный отдых. Теннис, рыбалка, всякие там походы – это не для меня. Мне подавай мое любимое кресло и какую-нибудь интересную книгу, – и в ближайшие час-полтора я – самый счастливый человек в мире!

Дети были в школе, до прихода жены оставалось еще добрых два часа; и вот я уже поудобнее устроился в кресле с томиком Шелли в одной руке и с сигарой в другой, как вдруг раздался телефонный звонок.

Я прекрасно знаю: если я собрался отдохнуть и в это время звонит телефон, то такой звонок не предвещает ничего хорошего, и лучше всего просто не подходить к телефону. Но тогда я весь день буду думать о том, кто же это звонил, и изведу себя этим вопросом. Так что, в конце концов, я решил поднять трубку, и дальнейшие события убедили меня в том, что я поступил правильно.



3.


Я не сразу узнал звонившего, и прошло не меньше минуты, прежде чем я его вспомнил.

Это был Джеральд Бредфорд, мой университетский товарищ, с которым я не виделся уже лет пятнадцать. Мы с ним оба были родом из западных штатов, вроде земляков в этом городе. Вероятно именно поэтому в университете нас считали друзьями, каковыми мы, разумеется, не были. После окончания я остался преподавать в родном университете и осел в этом городе, а Бредфорд отправился в кругосветное путешествие, о котором давно уже мечтал. Спустя месяц я получил от него письмо аж с острова Мадагаскар, еще через два месяца – другое, – откуда-то из Австралии, на письма эти не ответил и больше известий о нем не имел. Правда, поговаривали, будто Бредфорд, происходивший кстати из старинного аристократического рода, промотал свое наследство и, остепенившись, осел где-то в Калифорнии, но я не очень-то верил этому. Бредфорд всегда был очень избалованным ребенком и мне было очень трудно представить его остепенившимся. Впрочем, кто знает...

– Ты, видно, не очень рад мне? – смеясь, спросил Бредфорд.

– Что ты, что ты! Просто столько лет прошло, не ожидал снова услышать твой голос. Как жизнь?

– Помаленьку... Послушай, старик, как ты смотришь на то, чтобы посидеть немного в моей холостяцкой берлоге, выпить, поболтать о том, о сем...

(О нет! Только не это! Только не сегодня. Мой Шелли!..)

– Прости, Джеральд, сегодня никак не получится. Ко мне должны прийти, то есть... Ну, в общем, не мог бы ты позвонить мне на той неделе?..

– Я тебя очень прошу, – перебил меня Бредфорд. – Понимаешь, я всего дней десять, как приехал в этот город и у меня тут возникла небольшая проблема. Мне нужно с тобой посоветоваться.

("Проблема". Ну конечно. Я так и знал! Как только у Бредфорда возникала проблема, он тут же бежал ко мне).

– Ну ладно, так и быть, я загляну к тебе, но только ненадолго. Где ты остановился?

– Спасибо, старик, я знал, что ты мне не откажешь!



4.


– Мистер Бредфорд у себя. – Портье смотрел сквозь меня куда-то в бесконечность. С такими людьми всегда чувствуешь себя в чем-то виноватым и хочется поскорее избавить их от своего присутствия.

Я коротко поблагодарил его и торопливо зашагал к лифту.

Номер Бредфорда выглядел так, как выглядят номера в гостиницах, где всегда исправно меняют полотенца в ванной, но где чемодан рекомендуется запирать на ключ. Только над изголовьем широкой кровати висела картина – удачная репродукция неудачной вещи Ван Дейка, да на противоположной стене, поверх ковра, висели сабля и кинжал, возможно 17-го века.

Бредфорд налил мне немного виски в бокал одного со мной роста, с айсбергом на дне. Он слегка нервничал; поглядывал на часы, подходил к окну, ставил свой бокал на столик, снова брал в руки, снова поглядывал на часы. Он ни о чем не спрашивал меня – a мы ведь как-никак столько лет не виделись! – а я не счел уместным рассказывать о себе, понимая, что говорить сегодня будет Бредфорд.



5.


– На третий день после своего приезда, вечером, я спустился купить сигарет, – рассказывал Бредфорд, – и на тротуаре перед гостиницей столкнулся с какой-то женщиной, которая на секунду оглянувшись, тихо произнесла: "простите" и пошла дальше. Знаешь, она, насколько я успел заметить, не была красавицей, на которую оглядываются на улице; волосы ее были коротко острижены, а линии ее фигуры скрадывало длинное свободное платье. Одним словом, у нее была, казалось, заурядная внешность. Но было что-то во взгляде ее густых карих глаз, в ее голосе – бархатном, с легкой хрипотцой – что-то такое, от чего я остановился, как вкопанный и, глядя ей в след, подумал: "Вот сейчас она дойдет до перекрестка, перейдет улицу и навсегда исчезнет из моей жизни". Я понял, что никогда себе не прощу, если не поговорю с ней. Лучше сделать что-то и жалеть об этом, чем не сделать и потом всю жизнь ненавидеть себя за упущенную возможность...

Я догнал эту женщину и дотронулся до ее руки. Она обернулась и посмотрела на меня своими не то удивленными, не то смеющимися (а может и удивленными и смеющимися одновременно) глазами. "Прошу прощения, – сказал я, – мне показалось, что вы уйдете, и я вас больше никогда не увижу".

Она звонко рассмеялась и сказала, что каждый день ходит по этой дороге. Я предложил проводить ее до автобусной остановки и она, помедлив ровно настолько, чтобы я начал беспокоиться, согласилась.

 

По дороге я рассказал ей немного о себе; она в свою очередь сказала, что зовут ее Сьюзен, она работает медсестрой в клинике неподалеку отсюда, у нее есть муж (ну конечно!) и дети – двое, кажется.

Так, беседуя, мы дошли до остановки, потом, не сговариваясь, повернули обратно. Остановившись перед гостиницей, мы долго стояли, глядя друг на друга; потом она ушла, а я смотрел ей вслед, и перед глазами у меня было ее лицо и ее удивительные карие глаза, подобных которым я никогда прежде не видел...

На следующий день я ждал Сьюзен на том же месте перед гостиницей. Она немного опаздывала, и я чуть было не побежал ей навстречу, когда увидел ее.

Мы немного постояли перед входом; я не знал, о чем говорить. Тогда она сказала, что хочет посмотреть, как я живу.



6.


Мы поднялись ко мне и она, окинув комнату мимолетным взглядом, сказала: "Здесь очень мило", и подойдя к этому кинжалу на стене, стала его рассматривать. Я стоял у нее за спиной; наклонившись к ней, я обнял ее и поцеловал обнаженное плечо. Она обернулась и ответила долгим, жадным поцелуем. Потом вдруг вырвалась из моих объятий и подошла к окну.

– Мы взрослые люди, – медленно говорила она, – а я не очень старомодна. Ты мне нравишься, и будь я свободна, возможно, все сложилось бы иначе. Но у меня есть муж, и за все эти десять лет он ни разу не причинил мне боль. И я знаю: если я изменю ему, я себе этого не прощу.

– Послушай, милая Сьюзен, – сказал я, взяв ее за руку, – изменишь ты ему или нет, потом ты будешь сожалеть в любом случае. Так получи хотя бы удовольствие!

Она рассмеялась, и позвонив мужу, сказала, что остается в клинике дежурить вместо заболевшей подруги. Потом повесила трубку и спросила: "Ну что, ты доволен?"

С этого дня мы стали любовниками...

 

– Да ты меня не слушаешь! – вдруг воскликнул Бредфорд. – Черт, тебе, наверно, все это неинтересно?

Я слушал его рассказ с закрытыми глазами и он, должно быть, подумал, что я задремал.

– Нет, нет, Джеральд, я слушаю тебя очень внимательно, поверь мне. – Итак, вы стали любовниками. Ну что ж, тебя, пожалуй, можно поздравить. Из твоих слов я понял, что ты познакомился с прекрасной женщиной и, честно говоря, не совсем понимаю, в чем тут проблема. Кстати, как часто вы... встречаетесь?

– Почти каждый день. Всю эту неделю она забегает ко мне после работы и мы с ней проводим вместе час, не больше. Потом она спешит домой, к мужу. Вот в этом и состоит моя проблема: каждый раз, когда она уходит от меня, я вижу по ее лицу, что она разрывается между любовью и чувством долга. И сам мучаюсь, видя ее страдания. О разводе она и слышать не хочет: детям нужен отец и я, при всей своей любви к ней, не смогу заменить им родного отца.

– Да, действительно проблема, – усмехнулся я. – И ты настолько увлечен этой... как ее – Сьюзен? – что согласен взять ее к себе, да еще с детьми...

– Если бы ты хоть раз увидел ее, ты не стал бы так говорить. Одного ее взгляда достаточно, чтобы мужчину превратить в тряпку, и из тряпки сделать мужчину. Я готов на все ради того, чтобы, просыпаясь по утрам, видеть ее лицо рядом и говорить ей: "Доброе утро, Сьюзен"...

Бредфорд посмотрел на часы и подошел к окну. Осторожно, не раздвигая занавесок, он выглянул на улицу и, улыбнувшись, поманил меня пальцем:

– Вот она. Полюбуйся! – и на цыпочках вернулся в свое кресло.



7.


...Она сидела за столиком в кафе, расположившемся прямо на тротуаре (парижская мода!), через дорогу от гостиницы. Эта женщина была слишком далеко, чтобы я мог рассмотреть ее глаза, однако фигура у нее была скорее юношеской, чем женской, да и красавицей ее трудно было назвать. Я знал, каких слов ожидал от меня Бредфорд, но мне не хотелось кривить душой, даже здесь.

– Ну что ж, – произнес я задумчиво, – с такого расстояния невозможно ее хорошенько рассмотреть. Но одно могу сказать определенно – она в моем вкусе.

– В твоем вкусе? – Бредфорд вдруг расхохотался, откинувшись в кресле. – В твоем вкусе! В твоем вкусе... – Лицо его снова стало серьезным. – Да она самая прекрасная женщина в мире!

– Возможно, возможно... – улыбнулся я и сел в кресло.

Бредфорд снова наполнил мой бокал и протянул его мне.

– Нам надо поторопиться: если через десять минут я не спущусь к ней, она сама сюда придет.

Я отхлебнул большой глоток.

– Спасибо. – Виски было действительно отменное. – Скажи мне, Джеральд, насколько далеко ты мог бы зайти в своем стремлении удержать эту женщину?

Бредфорд задумался.

– Когда я встречался с Сьюзен, мне, конечно, было немного жаль ее благоверного. Но, в конце концов, если женщина изменяет мужу, значит, он сам виноват в этом, не так ли? Кроме того, я чувствую, что Сьюзен не сможет долго разрываться между нами двумя. Рано или поздно наступит кризис; думаю, чувство долга, наконец, возьмет верх и она покинет меня...

Бредфорд замолчал и уставился в одну точку. Я проследил за его взглядом и увидел кинжал, висевший на стене.

Я постучал ногтем мизинца по своему бокалу и спросил:

– Послушай, Джеральд. Если я скажу тебе, что убийство – единственный выход, ты пойдешь на это?

Бредфорд резко поднялся с кресла, подошел к стене и вынул кинжал из ножен.

– Черт возьми, – тихо произнес он, задумчиво рассматривая блестящее лезвие. – Эта женщина способна превратить в убийцу даже такого человека, как я.

С кинжалом в руке он повернулся ко мне и тотчас...



8.


И тотчас на потолке заплескались солнечные зайчики; в тот же миг я понял, для чего я здесь.

Бредфорд позвал меня не для того, чтобы советоваться со мной, мои советы ему были не нужны. Ему было нужно, чтобы кто-то посторонний убедил его в необходимости и неотвратимости того, на что он сам давно уже решился. Не знаю, можно ли назвать это трусостью, но Бредфорд боялся, панически боялся признаться даже самому себе, что идея, которую он так давно вынашивал, родилась в его голове, а не была привнесена извне. И вот я здесь – для того, чтобы подсказать Бредфорду мысль, которая возникла в его мозгу. Потому что Бредфорд стремился – вероятно, подсознательно – свалить на меня часть ответственности за еще не содеянный грех.

Но был еще один выход, о котором Бредфорд не подозревал...

Я поставил бокал на ковер рядом с креслом и, подойдя к Джеральду, взял у него из рук кинжал; Бредфорд пытался заглянуть мне в глаза.

– О чем ты думаешь, Ник?

Я думал о том, запомнил меня портье или нет. Но вслух я сказал:

– Что ж, Бредфорд, если ты твердо решился, я думаю, убийство – действительно единственный выход из создавшейся ситуации.

Я положил левую руку ему на плечо; Бредфорд облегченно вздохнул.

– Черт, приятель, у меня словно гора с плеч...

– У меня тоже! – крикнул я и, резко дернув на себя Бредфорда за плечо, вогнал в него кинжал – по самую рукоятку.

Бредфорд открыл рот, словно хотел что-то сказать, но поперхнулся собственной кровью. Глаза его широко раскрылись, но меня он уже не видел – он был мертв. Я разжал руку, сжимавшую кинжал и Бредфорд, обмякнув, сполз на пол и, уставившись стеклянными глазами в потолок, замер.

Я осмотрел свою одежду – на ней не было ни пятнышка. Я вытер носовым платком рукоятку кинжала и свой бокал. Сначала я хотел вымыть бокал и поставить на место; но портье все равно вспомнит, что к Бредфорду кто-то приходил, так что делать это не имело смысла.

Я накинул платок на дверную ручку, открыл дверь и вышел из номера. Не желая еще раз встречаться с портье (да и с любовницей Бредфорда!) я спустился по запасной лестнице. Выйдя с черного хода и оказавшись под пасмурным небом, я поднял воротник и пошел бродить по городу...



9.


Меня явно подкарауливали. Когда я через два часа подходил к дому (небольшой двухэтажный домик в тихом и не очень дорогом районе), я заметил, как задернулся уголок занавески в окне первого этажа. Я сделал вид, будто ниџего увидел и постарался придать лицу серьезное выражение. Едва я открыл дверь, на меня набросились, оглашая дом воинственным кличем индейцев, двое кучерявых бесят, и чуть не сбили меня с ног.

– Что принес нам папа сегодня?

Вопрос пятилетней Лиз не застал меня врасплох, однако подарка, по крайней мере такого, который можно было увидеть или потрогать, на этот раз у меня не было. (На самом деле сегодня я сделал им большой подарок и, надеюсь, став большими, они меня поймут). Однако Мартин, которому уже исполнилось семь лет, по-взрослому объяснил сестре: совсем не обязательно, чтобы папа каждый раз приносил подарок: "Мы ведь и так его любим, верно?"

– Любим, любим! – радостно закричала Лиззи и, хлопая в ладоши, принялась бегать по комнатам, а вождь краснокожих флегматично (то есть, немного уступая сестре в скорости) последовал за ней.

Жена встретила меня спокойным, домашним и чуть-чуть усталым поцелуем. За обедом дети подняли возню; Вождь чуть было не опрокинул свою тарелку, но жена не обращала на них внимания. Мне казалось, что она исподтишка наблюдает за мной, но не знаю, была она встревожена или нет. Я решил пока ничего ей не рассказывать, пусть она обо всем узнает сама, из газет.

 

После обеда дети отправились к себе в детскую. Я подошел к жене, сидящей за столом и поцеловал ее в ребячью макушку.

– Ты выглядишь очень усталой, дорогая. Иди лучше спать, я сам уложу детей и уберу со стола. Иди, ложись.

Жена, потянувшись как кошка, сладко зевнула и поднялась из-за стола.

– Ты прав, милый. Мне сегодня что-то нездоровится. – Она в последний раз попыталась что-то прочесть в моих глазах (или что-то сказать?), но я отвел взгляд. – Мне и вправду лучше прилечь,- добавила она и ушла.



10.


Я вымыл посуду, потом немного повозился на кухне, прибираясь. Случайно взглянув на свои руки, я вздрогнул: с моих ладоней стекало что-то красное. От страха я дико расхохотался и бросился к крану. Я вымыл руки с мылом, но это не помогло: по моим пальцам струилось это красное, и теперь оно к тому же лилось из крана. Тогда я понял, что это не кровь Бредфорда. Это Солнце истекало кровью...

Я подошел к окну и припал лицом к теплому стеклу. Закат заливал город мутными красными потоками, которые, бурля, неслись по улицам и вспенивались у подножий засиженных голубями памятников, разбивались о стены домов и заливали окна. Я пытался что-то скрыть от себя, – что-то такое, что можно утаить только от самого себя...

 

На лице Солнца появились первые предсумеречные морщины; небо стало серым и колюџим, как взгляд взбешенной от ревности любовницы. Я запер дверь, выключил свет в комнатах и осторожно вошел в спальню. Она лежала...



11.


Она лежала в постели, отбросив одеяло и по-детски подложив ладошку под щеку, и на ее лице играли блики неоновых огней, заменивших людям мерцание звезд. Я наклонился и осторожно поцеловал ее в висок, украшенный мальчишечьей и вместе с тем очаровательно изящной завитушкой. Жена тихонько застонала в полусне и, на секунду открыв глаза, встретила мой взгляд. И я понял, что Бредфорд по крайней мере в одном оказался прав: эта женщина могла превратить в убийцу любого. Даже такого человека, как я...

Я разделся и, стараясь не шуметь, тихо юркнул в постель. Перед тем как уснуть, я еще раз посмотрел на жену и прошептал:

– Спокойной ночи, дорогая. У нас обоих был тяжелый день.

Не удержавшись, я снова поцеловал жену – на этот раз в мочку уха, – и добавил:

– Спокойной ночи, Сьюзен, спокойной ночи...




 


 





Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
  • При перепечатке ссылайтесь на newlit.ru
  • Copyright © 2001 "Новая Литература"
  • e-mail: newlit@esnet.ru
  • Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100 be number one
    Поиск