Я – Константин, сын Констанция Хлора и Елены Кипрейской, волею выбора своего Август Великой Римской Империи. После смерти отца моего втроём мы сели править Римом: Ликиний и Максентий были соправителями моими. Я смотрел на власть свою едино лишь как на инструмент, посредством которого смогу открыть народам Мудрость великую, что познал я от учителя юности моей, славного Викентия Флавия. Лишь в одном видел я цель свою: открыть Риму глаза на мудрость эту. Поначалу и Максентия с Ликинием считал я потенциальными союзниками своими, ибо думал: разве не примет с восторгом любой человек ЭТО, когда узнает? Но лишь только попытался я привлечь помощников себе из окружения своего, поделившись с ними тем, что взял я от Викентия; лишь только сделал первые шаги, я понял, какая трудность встала предо мною – смешная и печальная проблема... Да, истинно: всякий примет ЭТО с радостью великой; всякий, кто не болен разумом своим. Всякий примет, и восхитится, но... Но лишь тогда, когда услышит до конца! Вот в чем препятствие мое: мне не дадут сказать до к о н ц а. Знать римская убьет меня, лишь только произнесу я первое слово – ибо в первом же слове заподозрит покушение на выгоды ее... В Риме не церемонятся с правителями, не выгодными знати...

Долго думал я, и нашёл путь. Путь медленный и скрытный, но обещающий удачу. Думал я: «Вот – «христиане». Во всех землях, во всех провинциях есть общины их, во всех народах римских есть доля их, и триста лет строили они церковь свою: весь Рим, как паутиною, опутан нитями ее. Они – вне закона, и избивают их, и изгоняют; но все же много сочувствующих им найдется в самых знатных домах, в самых почётных семействах римских. Их бьют, ибо они противопоставили себя власти цезарей; но признай они власть – и смирится Рим с их учением, ибо не опасно оно знатным и высоким! Я знаю, что мне делать. Я примирю христиан с властью – я знаю, как! А потом я дам им силу; я весь Рим брошу к ногам их! Пройдет лет десять, или двадцать, и удивится знать римская, внезапно осознав, что нет больше власти у нее; но власть – у церкови христианской.» Так думал я; и знал я: будет так. Я знал. И знал я, что будет дальше. Новая знать – христианская – не преграда мне. Славе моей, и почету моему, и влиянию не будет пределов в новом здании: ибо кто даст им силу и кто даст им власть? Не я ли? В моих руках будет войско великое, владеющее умами народов римских; но не будет единства в войске этом – я позабочусь об этом. Не составит это труда, ибо легко единым им быть в гонении, но лишь получат власть – перессорятся, как сварливые жёны в персидских гаремах! Я позабочусь. И останется мне лишь одно: вбросить в этого паука, что сотни щупальцев раскинет по всей Империи, дабы сеять ложь поганую в разумы человеческие; вбросить истинную Мудрость об истинном Боге и Сыне Его – и лопнет ложь эта, как перезрелый каштан лопается под копытом боевого коня: ибо какая ложь способна противостоять той Мудрости, коей я владею?!!

Так думал я; и думал: власть единоличная нужна мне для воплощения плана моего. И взял я триста воинов, лишь затем, чтобы сопровождали меня. И с Запада, где правил, пришел под стены Рима, и встал под стенами, и сказал: «Я пришел взять Рим.» Центурион Гер Невозмутимый изумился впервые в жизни своей, и говорил: «Кесарь! И я, и воины мои умрём за тебя без колебаний; но разве ты – самоубийца?! Здоров ли ты, господин мой?!!» Но я лишь улыбался: откуда знать Геру, что и десяти Римам смешно противиться Равному Богу, если крепка Вера его? И Максентий выслал ко мне консула, и сказал мне консул: «Высокочтимый кесарь! Кесарь Максентий беспокоится, что напекло голову твою солнцем, и болезнь посетила голову твою. Кесарь Максентий просит тебя дорогим гостем с почётом взойти во дворец его, и лучшие лекари помогут тебе!» Но лишь улыбался я, и сказал: «Я пришел взять Рим.» И в растерянности удалился консул. И видел я, как в растерянности переговариваются воины на стенах Города; и мои триста стояли ровным строем, блестя доспехами и не вынимая из ножен мечей…

…Через час двадцатитысячный гарнизон положил на землю оружие свое. Шесть воинских начальников выехали ко мне и сказали: «Открыты ворота для тебя, повелитель. Войди в Город, император, и прими присягу от воинов твоих.» Невозмутимый Гер не мог вымолвить ни слова, ибо онемел от удивления… Ликиний, племянник мой, вероятно, не менее был удивлён. Не стал он искушать судьбу и соперничать со мной: отрёкся от власти и назвал меня своим господином. Так стал я властителем всей необъятной Империи Римской.

Преданы были мне воины и послушны народы; уважали меня – ибо уважал я, и сочувствовал всякому, и легко было мне воплотить в явь первую часть плана моего. Двадцать четыре года прошло с тех пор, как взял себе я всю власть в Риме. И вот уже церковь христианская из гонимой и притесняемой обратилась в центральное ядро, в мощный стержень всего Великого Рима; и немыслимо уже управление, и немыслима власть без церкови этой... Теперь за малым дело: имея готовые мехи, вылить из них старое вино, и налить молодое. Вскрыть ложь зловредную, и наполнить выстроенный дом истинной мудростью – дабы обратилась гидра стоглавая в трибуна Любви, и в чистый родник, из коего всякий почерпнет Мудрость Великую о Равном Богу Сыне Божьем, Подобном Любящему Отцу своему. За малым дело...

Но увидел я: ошибся я. Ошибся я, полагая, что легче будет мне изменить сотворенное мною, когда вытеснит оно то препятствие, которое не рискнул я брать приступом. Понял я, что ошибся, когда увидел, какое чудище создал я руками своими... И обеспокоен я, ибо сознаю: как бы ни бодрился я, и как бы ни храбрился – нет во мне уверенности, и точит сомнение: достанет ли сил у меня справиться с Ложью Великой? Ибо выше высоких гор вознеслась ложь эта стараниями моими... Теперь пора начинать мне битву за Мудрость – ибо мало времени у меня в этой жизни, годы мои перешагнули уже за пятьдесят...

«Я – смогу; я – справлюсь; я – приду к победе!» – твержу я себе, но холодеет тело моё и чело моё покрывается потом, когда озираю я то, что сотворил недомыслием своим...

О, Бог мой, Отец мой!!! Что будет ?.. Ч Т О Б У Д Е Т ?!!