Я – Викентий из Флавиев, сын Констанция и Фаустины, рода Тита Флавия сына Веспасиана, и правнук мудрого филозофа Климента Тита Флавия Александрийского. Прадед мой собрал сокровище бесценное из многих тысяч манускриптий и таблиций, содержащих великую мудрость многих времен, коей собранием ныне я и владею. И вот я был доблестным воином и справедливым вельможею, но убелились сединами власы мои. И дочери мои – Агния, и Фелицата, и Капитолина, и Юстиния стали женами в славных домах высокородных патрициев, и посвятил я остаток дней своих трудомыслию великому и постижению смысла жизни человеческой. А слава об искушенности моей во многих мудростях распространилась меж домами; и если возникали споры в термах Римских, где знатные граждане производили умные речи, тогда говорили так: «А пошлёмте мальчика к Викентию Флавию, что он скажет?» И был день, Высокочтимая Елена дала сына своего Константина, дабы я учил его цифрам и архимедике, и языкам, и притчам, и риторике Квинтиллиановой, и историю по Аппиану толковал. И упражнял дабы в премудростях, ибо желательны премудрости для этого отрока по знатности рода его; и как будут многие и многие от разумения его в будущем зависеть. И учил я Константина семь лет, и вот уже голос его стал звучать, как голос мужа, и налились мускулы его силой, и затихал боевой конь под ним, чувствуя на себе не мальчика, но воина. И стало Константину шестнадцать лет. Юноша весьма радовал учителя своего волею и стремлением преуспеть в науках; и был разум его – как бурлящий поток; и мысль его была как острый скребок брадобрея; и было слово его разумным и успокаивающим слух волнующегося. И многие часы вели мы беседы о судьбах Рима; и как кесарям устроить так, чтобы рабы были довольны и сыты, а граждане – горды кесарями своими. Но вот решил я, что пришло время говорить о том, чем были заняты все мысли мои в последние годы: о Начале Начал, и сути всего, и смысле мироздания. И был день; и был вечер. Воины эскорта Константинова коротали время свое игрою в кости, а старец и юноша возлежали на ложах своих подле убранного фруктами стола. И была беседа…

БЕСЕДА ПЕРВАЯ.

– …Итак, единобожие необходимо Риму. – сказал я. Константин внимал мне, не отрывая взора своего от моего лица; и пытливость в этом взоре, смешанная с любопытством, окрыляла мысль мою и позволяла речи моей течь ровно и совершенно по благодатному руслу. Ибо что еще так, как благодарный слушатель, питает оратора энергией?!

– Итак, Риму необходимо единобожие. – сказал я. – Никто более не верит в старых богов. Давно не верят – ни в римских богов, ни в греческих… Рим теперь слишком просвещён и образован для того, чтобы преклонятся перед идолами – Рим смеется уже над идолами! Не только просвещенные граждане, но даже и рабы не говорят о богах иначе, кроме как с иронией и насмешкой – чего же более? Влечет это брожение нравов, циничными и безнравственными становятся народы римские – и будет время, застонет и заскрежещет зубами Империя от боли, вызванной болезнями внутренними. Болезнями не телесными, но духа общественного болезнями!

…Обрати взор свой на Египет, юноша. Эта самая отсталая провинция наша, нищая и мрачная. Бедный народ. А ведь когда-то это был великий народ; народ, перед которым трепетали многие и многие народы, и служили ему, и платили подати ему, и почитали как своего господина! Но – отринул Египет богов своих. Жрецы и фараоны, бездумно оперируя богами своими, привнесли народам осознание слабости богов своих; низринули их. Нынче – один бог главный, а завтра – другой; а там, глядишь – оба отодвинуты в непочтительности, а старшим провозглашен третий. Боги перестали вызывать уважение; а если неуважаемы боги – кто же будет уважать фараонов? Силою меча не сохранишь уважения, ибо меч – в руках у воина, а воин имеет собственные мысли в своей голове. У фараона же – только две руки! И вот, некогда могучее тело сгнило изнутри, лишенное силы духа своего, как гниет кипарис, отсеченный от корней своих. И те, кто ранее обращали лицо свое к Египту лишь со страхом и смирением, растерзали его, аки собаки терзают старого и больного льва, немощного в болезнях своих! Нельзя Риму повторить такой судьбы. Рим должен принять Бога – единого и всемогущего, Бога-творца, Бога-созидателя…

– Я прочел те иудейские тексты, что ты дал мне, Учитель. Я поражен и взволнован… – сказал Константин. – Очень сильно написано в текстах этих!!! Ты иудейского Бога имеешь в виду, учитель? Это очень сильный Бог!

– На самом деле Бог один, мой мальчик. Лишь имена у него разные… Вот – иудеи описали его… Рим необходимо привести к этому Богу, но сначала этот Бог нуждается в серьезных изменениях…

– Как понять это, мудрый учитель? Разве может человек изменить Бога?!!

– Человек может изменить себя, юноша. А Бог… Смотри: вот гроздь. – я протянул руку свою и взял гроздь винных ягод с золотого блюда. – Я попрошу тебя рассказать мне о ней, и ты расскажешь. Вот этот раб, что машет опахалом над нашими главами, расскажет о ней совсем по-другому, юноша! А рыбник, который утром приносил мне налимьи печенки – расскажет о ней по-своему… Но речь идет об одной и той же грозди! Посмотри на мои сандалии: я привез их из Исаврии, здесь не носят таких. Ты видел их; ты опишешь их завтра Августу, Август – Виктору, Виктор – Илиодору… А после Илиодор расскажет мне о них, и из рассказа его я не узнаю собственных сандалий!!! Боги изменяются, мальчик. Рассказывают о них люди. Люди и изменяют богов в рассказах своих.

– Иудейский Бог – могучий Бог и… И создатель всего! Иудейский Бог вызывает страх и уважение – зачем же нужно изменять его, учитель?

– Страх и уважение? Страх – и уважение… Никогда не употребляй этих слов вместе, Константин. Или страх, или – уважение, так! Оба эти чувства сразу не уживутся в одной душе. Римским рабам, может, и сгодился бы Бог, вызывающий страх. А свободный римский гражданин сегодня примет только того Бога, которого будет уважать. Но Риму нужен только один Бог, Константин! Один, а не два – для рабов и граждан отдельно! Посему – лишь уважаемый Бог будет принят к сердцу своему и рабом, и гражданином. Иудейский же Бог – благодатен Он, как Создатель человека и всего сущего, но… Во многом Он – безнравственен; и не вызовет уважения в том виде, в котором описывается в писаниях иудейских. Только страх. Его рабы описывали, о нравственности представления не имеющие, и получился – Бог рабов. Они и сами называют себя «рабами божьими», хотя тут же славят Бога, как своего Отца! Но скажи мне, мальчик: много рабов в твоем доме, ты видишь их каждый день; разве они и ты – одно и то же для отца твоего?!! Разве ставит отец твой сына своего рядом с рабом? Эти люди, обращаясь к Богу в текстах своих, говорят: «Отец мой, я сын твой, я раб твой!» Эти люди не имели никогда отцов, если говорят так… Или же волки были их отцы? Но даже и волк не выращивает раба из щенка своего, но – волка он выращивает из щенка своего! Разве раба создавал их Бог в человеке? По образу и подобию своему создал он человека, так что же: и Он – раб?!! Нет, не примет просвещенный Рим такой формулы к сердцу своему. И никакого блага осмысление такого Бога не принесет народам. Вот иудеи – взгляни на них. Они очень давно живут с этим Богом, и что же? Приняли они закон Его? Нет; но лишь говорят так, а делают – противное; и ложь великая суть наполнение сердец их. Они все поголовно ходят в дом, называемый «исинагог», где прославляют Бога своего, и клянутся в приятии Его, и сами умиляются от чистосердия своего, и как овечки покорные они в доме этом! Но лишь только переступив порог исинагога означенного, выйдя за пределы его в реальную жизнь, овечками быть перестают. И отбирают от слабого, и злословят ближнего, и поднимают руку на соседа своего, и хлеб свой ставят выше жизни брата своего! А теперь открой свои уши, мальчик, и слушай, что я скажу тебе. И    б у д е т       т а к ,       и       н е       м о ж е т       б ы т ь       и н а ч е       –       и б о       т а к о й       Б о г ,       к а к и м       о н и       р и с у ю т       е г о ,       н е       м о ж е т       п о д в и г н у т ь       д у ш у       ч е л о в е ч е с к у ю       н и       к       ч е м у,       к р о м е       л ж и !!!

– Почему, мудрый старец? Почему не может быть иначе?

– Я хочу, чтобы ты подумал над этим, юноша. Потом я объясню тебе, в чем тут дело, объясню обязательно; но сначала подумай сам, мальчик мой. Ты ведь прочел писания эти, вот и подумай, почему…

– Но скажи мне, Учитель: как же можно изменить этого Бога, если… Ведь это же не Виктор сказал Илиодору; и не Илиодор Августу. Ведь это написано письменами в древних текстах от лица тех, кто слушал Бога, кто говорил с ним? Допустим, ты, мудрый Викентий, напишешь иначе. Но ты ведь не от Бога это напишешь; ты ведь не разговаривал с Богом! Кто поверит тебе?

– А если я скажу тебе, мальчик, что я разговаривал с Богом? Разве ты не поверишь мне? Разве я – лжец?

– …

– Лет триста назад Пилат Понтийский распял на кресте некоего Иешуса, называемого «Христос». По его имени иудейская секта называет себя «христианами»…

– Это те, кого Диоклетиан избивает, я знаю. Очень зол на них император. Елена говорит – зря. Елена говорит: они раздражают, пока в самом низу ходят. Но если возвысить их и посадить рядом с патрициями римскими, можно необычайно укрепить власть свою.

– Елена – мудрая женщина… …Так вот, этот Иешус объявил себя посвященным Богом учить людей; и – учил. И хотя сам он называл себя Сыном Божьим, те, кого он учил, назвали его воплощением Бога, и самим Богом, и ипостасью Его. Видишь? Люди сами превознесут тебя до небес – зарони лишь малое зерно в души их. И вот в итоге христиане уже изменили немного закон иудейский; пусть в малом, пусть в незначительном, в непринципиальном вовсе, но – изменили ведь? …Прадед мой, Климент Александрийский, христианство это досконально изучил и весьма прилежно потрудился, дабы идеи его с филозофией гуманизма эллинского соединить. Труды его ты прочтешь, они Бога иудейского чуть более приемлемым делают для просвещенного Рима, но… Я не знаю, как пропустил он среди собраний своих воистину самородок драгоценный, которому несть цены!!! Видно, не было у Климента времени разобраться в собственной библиотеке…

Я горд, мальчик мой, что увидел я больше мудрого прадеда моего и понял больше его. Понял – главное… Я знаю, юноша, каков Бог. Я знаю, что с этим Богом Рим расцветет прекрасным цветком до самых краев земли, и все народы получат покой, и мир, и радость под великим крылом его!

– Расскажи же, Учитель!

– Не все сразу, мой юный Константин. Много я должен рассказать тебе, и все это впереди. Обдумай сначала то, что я сказал тебе. Помечтай. Мечты юношей порой бывают более короткой дорогой к мудрости, нежели размышления старцев. Ино мечтай почаще, мальчик мой!

И стемнело, и рабы зажгли светильни, и ночная прохлада была приятна, как объятия греческой гетеры. И был я доволен, и был я рад, что чело юноши хмурится в размышлении, и взор его не мечется неприкаянно, но успокоился на руках его, тереблющих край платья его. Воины эскорта Константинова коротали время свое игрою в кости, а старец и юноша возлежали на ложах своих подле убранного фруктами стола…