Ощущения возникали медленно. Сначала были запахи… Запахи душистой мирры и мускуса, и выделанной овчины, и горьких трав… Потом мысль зацепилась за глухой, как будто издалека зовущий голос: «Раввуни! Раввуни!» Голос был знакомым. Тяжелые веки поднялись не сразу – потребовалось усилие… Задрожали, заколыхались перед глазами размытые темные и светлые пятна, отчего захотелось снова закрыть их – эти слезящиеся, непослушные глаза. Сознание с трудом, нехотя возвращалось в противящийся пробуждению мозг, и вместе с сознанием возвращалась боль. Болели плечи и ступни ног, с каждым вздохом боль ударяла в подреберье, словно огнем жгло ладони. Терций застонал и провел языком по пересохшим губам, тут же ощутив, как чья-то рука заботливо промакнула их влажной губкой. Пятна замедляли свою пляску и постепенно оформлялись в очертания предметов. Терций понял наконец: это Иеуда склонился над ним и гладит его по волосам, по лицу… Прикосновения прохладных рук его были приятны.

– Раввуни! Ты проснулся… – голос Иеуды прерывался от тревоги и… восхищения?

– Брат… – язык повиновался с трудом. Терций отдохнул немного, прежде чем произнести следующие слова. – Брат. Мы сделали это?

– Мы сделали это! Радуйся, Христос! Свершилось!

– Что… было…

– Тебя укололи копьем, острие которого было смочено древним зельем египетских жрецов – Высокий сказал так. Ты стал как мертвый. Ты в самом деле был, как мертвый!!! Иосиф взял тебя и поместил в свой новый гроб. А воины Высокого ночью забрали тебя и принесли сюда. Сейчас день, Равви. Мария уже сказала всем, что тебя нет в гробу… – Иеуда осторожно просунул свою ладонь под затылок Терция и приподнял голову его, поднеся к губам чашу с горячим питьем. – Пей, Равви. Это поможет тебе. Высокий сказал, что еще до захода солнца ты будешь бодр и наполнен силой.

Терций трижды отхлебнул из чаши и откинулся на подушки. В ушах немного шумело, все тело от пят до головы покалывали тысячи иголочек.

– Где Высокий, брат?

– За ним пошли. Высокий повелел позвать его, когда ты проснешься. Вот он идет… – Иеуда попятился от ложа и склонился в поклоне: в комнату стремительно и энергично входил имперский наместник, прокуратор Иудеи Высокий Понтий Пилат.

– Вставай, Бог, тебя ждут великие дела!!! – загрохотал в ставшей сразу тесной комнате густой бас Высокого.

Иеуда робко жался в угол, насмешливо, но с некоторой долей опасения поглядывая на размахивающего руками прокуратора, который не мог устоять на месте от переполнявшей его энергии: ходил широкими шагами вокруг ложа, на котором возлежал Терций, и довольно ухмылялся.

– Или тебе понравилось быть мертвым, а? Ах-ха-ха-ха!!! Больше не нужно тебе быть мертвым. Теперь ты нужен – живой!!! Теперь ты не просто Христос. Теперь ты – Сотер! Спаситель. Так разомни же чресла свои, иди и – спасай!!! – Пилат опустился наконец на край ложа и хлопнул лежащего по груди, отчего тот опять чуть не потерял сознание.

– Каждый из вас – и Христос, и Спаситель… – прошептал Терций.

– Раны твои – пустяки, – грохотал Пилат, не слушая. – Любой из римских воинов не обратил бы внимания на такие раны! Мой грек промыл их плесенью и присыпал веком. Они заживут быстро, но прежде их увидят те, кто увидит тебя – живого, восставшего от смерти!!!

– Что будет дальше, Высокий?

– Дальше будет то, что написано. Ты тайно выйдешь отсюда и явишься этим овцам, что ходили за тобой. Явишься, как воскресший из мертвых. Объявишь их своей экклесией и пошлёшь нести свидетельство о тебе, на досаду этим порождения ехидны – фарисеям и книжникам! А потом «вознесешься на небо». Ха-ха! Я дам тебе воинов и товары, я дам тебе денег и ты уйдешь далеко. В Дакию или Сарматию. Или еще дальше. Там ты будешь купцом или кем захочешь…

– Кто же буду я теперь? Римлянин Терций – третий сын гордого всадника Антиппы Эвксинского – по велению кесаря смерти предан прокуратором Пилатом, а иудей Йошухуа, сын плотника Иосифа – вознесся на небо… Кем же буду я?..

– Кем-нибудь да будешь, ха-ха… Ты решишь это. Ты умен. Потому я и сберег тебя от смерти, Терций, когда Тиберий приказал казнить тебя. Потому, что ты многажды умнее любого, кого встречал я под этим солнцем. Немного жутко мне – не человеческое это… Но разве сделал бы я тебя Христосом, если бы не великая мудрость твоя? Пусть мудрость твоя покажет тебе путь. Живи, человек, ты оказал мне огромную услугу! Я – воин; я привык смотреть в глаза врагу моему и разить его мечом. Мне не нравиться, когда враг падает ниц передо мною и целует мои ноги; но лишь только я отвернусь – вонзает ядовитое жало свое мне в пятку… Теперь посмотрим, до того ли будет этим детям ехидны, чтобы наушничать кесарю и кляузничать на меня! Теперь есть твое стадо, твоя экклесия, как свидетели противозакония тех, что говорят, будто берегут закон иудейский… Пор-р-рождения скорпиона!!!

– Синедрион убьёт Иеуду, а все остальные – глупы и наивны. Все остальные не смогут противостоять книжникам, если ты не поможешь, Высокий… Ты нарочно собрал мне таких глупцов?

– Я защищу их! Пока жив Понтий Пилат, ни один волос не упадет с головы твоих двенадцати!!! …Вернее, одиннадцати. Иеуда уйдет с тобой.

– Почему?!! Иеуда – лучший! Он один понял все, чему я учил. Остальные не поняли и десятой доли…

– Знаешь, о чем говорят сегодня в Иерушаломе? В народе говорят: «Иеуда Искариот предал своего учителя за тридцать сребренников маккавейской чеканки. Иеуда обрёк Мессию на смерть». … Пусть так и будет. Так нужно, Терций. Иначе как бы сбылось написанное в писаниях их?

– Мало времени было у меня. Хвала тебе, что дозволил ты мне проповедовать дерзко без опасения, но мало дал ты мне времени, Высокий. Я не успел…

– Э-эй, Сын Божий!!! Ты увлекся в мечтах своих! Разве не за то приговорил тебя кесарь, что мысли твои – острый меч для кесарей? Я разве не наместник кесаря в Иудее? Я разве не властитель? Разве смог бы я властвовать по-прежнему, если донес бы ты до народов мысли свои? Я не для того оставил тебе жизнь, чтобы размыл ты землю под домом власти моей. Но лишь для того, чтобы расшатал ты осиное гнездо книжников иудейских, саддукеев с фарисеями; лишил их почета в народе их… Теперь они распяли тебя – Христоса и Спасителя. Тебя, которого пришествие предрекалось писаниями их и как венец всех их писаний ожидалось! Теперь они – преступники своего Бога; и об этом твои двенадцать… Одиннадцать, то есть, понесут свидетельство по всей земле Иудейской. Твоих же мыслей более не нужно мне; они – опасны. Ибо если некого будет судить – зачем же судия? Если раб – мой брат, кто же будет пасти волов моих? Если каждый будет, как… О-о-о!!! Иди с миром, Терций. Я спас тебе жизнь, а ты оказал мне услугу. Мы закрыли счета свои; и да будет так, более ничего. Уходи, Йошухуа Сотер Христос, Царь Иудейский. Но доведи сначала до конца миссию свою…

– Я исполню ее, Высокий. Пусть Мария скажет всем, чтобы ждали меня в Галилее. Я приду. Я потрясу их, Высокий, и нацелю – остальное сделает фантазия человеческая… Но жаль мне: не будет, как я хотел, не будет… Глупы… Эх, если бы Иеуда…

Пилат сделал останавливающий жест рукой:

– Когда закончишь дела с экклесией своей, Минима с его воинами проводит тебя. – Прокуратор кивнул на дверной проем, где застыл, скрестив руки на груди, могучий великан с покрытым шрамами лицом – центурион Минима. – Теперь же тебе нужно окрепнуть. Пей питье, что даст тебе Иеуда – это поставит тебя на ноги.

– Я сам себе питье. Через триста вдохов я буду здоров.

– Ах, да… Ну, что ж… Набирайся сил; мы поговорим еще, прежде чем выйти тебе в Иерушалом. А сейчас я должен идти. – Пилат махнул рукой и так же стремительно, как и входил, покинул комнату.

– Да будет так, – произнес Терций. – Здесь не будет больше свободы. Будем стучаться к разуму людей в Дакии или Сарматии, Иеуда. Люди везде люди, везде братья, и какая разница…

…А громко топающий по каменному полу крытой галереи имперский наместник, прокуратор Иудеи Высокий Понтий Пилат бросил через плечо сопровождавшему его центуриону:

– Нынче ты повезешь налоги кесарю, Минима. Этих возьмешь с собой. Перережешь им шеи и бросишь в море.

– Слушаю, повелитель. – бесстрастно ответил Минима.