Мы здесь. Мы все здесь. Нас много, но не то чтобы очень, мы любим молчать, любим думать о своем. Мы давно собрались здесь, на этом поле, не все пришли по своей воле. Да кто ж их спрашивал. Шли, шли и пришли.
      Сюда, куда по утрам наползает туман. Такой густой, смахивает на вату, которую по недоразумению вымочили в воде - плотные белые комки снаружи, а внутри в глубине холодно, и сырость пробирает тебя до костей. Я еще помню, каково это. Помню, хотя было это очень давно.
      Я тоже здесь, среди них, это даже приятно. Во всяком случае много приятней, чем быть одному.
      Здесь, в тумане, только ты и лодочник.
      Мы не разговариваем, мы молчим и не строим планов на будущее. Не строю и я, хотя было время, когда мысль летала дикой птицей, стремилась в вольный полет, когда мечтал и надеялся.
      Но мечты умерли, а вслед за ними исчезла надежда. Вот тогда я и успокоился, ибо когда умирает надежда, дергаться больше не стоит. Остается смотреть на это и радоваться, что тебе дана возможность видеть. А такое дано не многим в нашей темной общине.
      Я смотрю, наблюдаю, я спокоен.
      И все-таки каждый год с нетерпением, граничащим с безумием, жду один день, жаркий день в середине июля.
      А затем ожидаю ночь.
      И обида и разочарование каждый раз становятся все горше.

      Деревня. Не то чтобы очень большая - маленькая. Не в глуши - пятьсот километров от Москвы. Поволжье. Шоссе где-то в стороне, разбитая грунтовка ведет в деревню. Мелкая речка с чистой водой. Кучка бревенчатых домиков с заколоченными, слепыми окошками. Дворцы из красного кирпича у самой кромки леса. Маленькое кладбище под кронами хвойных деревьев, часть выходит на берег, и кресты одиноко чернеют на малиновом закатном фоне по вечерам. Березовая роща с вытоптанной землей, узенькие дорожки в траве. Поле. Легенда о лодочнике.
      Скорее, байка. Животные пропадали в деревне всегда, и это не пугало. Исчезнувшая дворовая шавка по кличке Шарик. Блохастая псина, брехливая на удивление, найденная в речке без лап и частично без головы с одним единственным укоряющим глазом. Пусть, меньше собачьих полудиких стай, которые скалят зубы на прохожих и не признают бывших хозяев.
      Всех бы передавить, перестрелять, да вот руки не доходят.
      Домашний скот. Козы и овцы. Вывели на прогулку в поле. Легкий туман, и, гляди- ка, одной не досчитались.
      Может, найдут, а может, нет.
      Места не дикие, да и народу много в лесах, тут тебе и охотники, и праздношатающиеся, и бандюки.
      Не глушь, а вот скот убивают. Жестоко, головы почти отрывают. Одну овцу нашли у самого кладбища, доползла сама, видно, вырвалась от мучителей. Только голая вернулась, без шкуры, и издохла через полтора часа в сарае. Жаль животину.
      Одно время грешили на приезжих. Мол, в лесах прячутся. Какие-то ритуалы устраивают, то ли сатанисты, то ли вудуисты, то ли язычники. Сам черт не разберет.
      Пытались узнать, застать на месте преступления. Приезжал компетентный исследователь, на деле оказавшийся корреспондентом одной "желтой" газеты. Поулыбался, поводил глазами, а потом вместе с пятью селянами направился в лес.
      Обратно шел, не улыбаясь, мрачный, даже морщин прибавилось. Один из сопровождавших его скатился в овраг, ногу сломал, хорошо хоть не шею.
      Заночевали они в лесу. До утра мучились кошмарами, кто-то чуть с ума не сошел, бредил, кричал что-то о тумане. Да только не слушали его. Корреспондент быстро распрощался и уехал, высказав версию о ритуальных убийствах. Говорил, что должны были какие-нибудь следы остаться - знаки, место от кострища, отпечатки ног. Земля там мягкая, ступи, и будет твой след год за годом виден, пока не засыплет его пожелтевшей опавшей хвоей.
      А тут ничего. Висит животина на дереве, морды нет, челюсти ухмыляются саркастически, глаза ловят синюю крону. И все, никаких следов.
      Понятное дело - версий много. И о волках говорили. Таких высмеивали, спрашивали, как это он умудрился подвесить овцу на ель. Уж не вундеркинд ли?
      Оправдываясь, ссылались на медведя. Он, мол, на задних лапах ходит. Может, и подвесил скотину по своей прихоти.
      Но все же сходились на том, что нет такого зверя, который подвешивает туши убитых овец к корявым лесным стволам.
      Хотя убиты те были прямо-таки со звериной жестокостью.
      Известно, что жестокости и у людей хватает.
      Говорили о инопланетянах, подкрепляли свою правоту пожелтевшими вырезками из той же самой газеты, где был изображен павший скот со страшными ранами на боках и совершенно без крови. Если такое есть, то почему бы не появиться инопланетникам и в деревне?
      Предлагали версию йети. Мол, умный, раздерет жертву в утреннем тумане и подвесит на дереве, чтобы зверье лесное не достало.
      Смешно. Приезжие выдвигали теории. Местные помалкивали, и только старики нет- нет, да и расскажут под вечер историю про лодочника. Над ними смеются, но дух рассказов парит над деревней, как вольный сокол или черный ворон, смотрит и зачастую проникает в избушки с окнами, запертыми на ночь ставнями.
     
      - Мама, не хочу спать! - капризничает ребенок. Он кривится, садится на огромной кровати, упираясь спиной в бревенчатую стену, - не буду спать.
      - Тшш! - говорит мать, - тихо. Ложись быстро!
      За окном темень, редкие электрические огоньки давятся тьмой, в отдалении глухо шумит лес, прячет за собой круглую, изъеденную ржой луну. Ребенок знает про лес, иногда ему снится темный густой бор, полный неведомых чудовищ.
      Он отворачивается от окна:
      - Не буду спать!!!
      Мать хмурится, наклоняется к нему.
      - Не капризничай. Знаешь, что случается с детьми, которые плохо себя ведут?
      - Что?! - спрашивает ребенок, широко распахивая глаза.
      - Их забирает лодочник! Слышал про его темную ладью, которая скользит над землей? Каждую ночь, как выпадает туман, он обходит деревню и смотрит в окна. Если видит детей, которые не спят, забирает их. И никто не может помешать ему.
      Сын бросает испуганный взгляд в окно - там темнота, только лес шумит однотонно, как море.
      - А что с ними бывает? - спрашивает он.
      - Он сажает их в ладью и увозит в лес, в самую темень, там даже днем темно. Полная лодка детей, - мать улыбается, - спи. Тех, кто хорошо себя ведет, он не трогает. И тебя не тронет.
      Ребенок покорно кивает и смотрит, как она гасит свет. Он знает, что в эту ночь не заснет. Будет лежать, зажмурив глаза, боясь посмотреть в окно и увидеть темную фигуру в лунном свете.
      Лодочник. Может, он посчитает его спящим?
      Забеспокоился народ, когда исчезла корова, местная буренка Фрося, в черно- белых пятнах.
      Как всегда, скотину выгнали в поле, попастись кормовой травой, которую сеяли каждый год.
      Пастух, деревенский мужик, выпасал коров не первый раз и никогда не боялся предрассветного тумана. Даже после того, как стали пропадать животные.
      Захар выгнал трех своих питомиц спозаранку. Две черно-белые и одна бурая коровы неспешным шагом ушли в туман, а пастух уселся посреди поля на складной стульчик и обратил свой взор в сторону дорогих коттеджей, которые сейчас были не видны, но в скором времени обещали заблестеть на утреннем солнце своими обширными окнами. Было тихо, только туман лениво клубился вокруг, да где-то одиноко гудел автомобильный двигатель.
      Захара клонило в сон. В отдалении глухо звякали коровьи колокольцы. Один, второй, третий, более звонкий - Фроськин.
      Она и сама подавала голос в тумане, далеко не уходила. Знала, где пастись. Захар понуро зевал, передергивал плечами от утренней сырости. Глаза слипались.
      Бряк-бряк, колокольцы, роса на траве, голубое небо пробивается сквозь туман. День будет хороший - солнечный, жаркий, настоящий июльский денек.
      Колоколец брякнул еще, и еще, словно корова двигалась мерной рысцой.
      Бряк-бряк-бряк-бряк. Только она не удалялась, а как будто обегала пастуха по неширокому кругу.
      Захар удивленно поднял голову. Сощурив глаза, глянул в туман, но там лишь белесая мгла.
      А колокольчик звенел все быстрее и быстрее.
      - Фроська! - позвал Захар, - ты что там?!
      В ответ звон, чуть справа, чуть слева, по кругу. Однообразный и слишком быстрый. Один раз звякнуло за спиной, пастух поспешно обернулся, но увидел лишь седые завитки утреннего тумана.
      Захар до боли в глазах пытался углядеть темный силуэт коровы, но тщетно.
      - Да что ж это? - сказал он, внезапно осипнув.
      Колоколец звенел, ритм все ускорялся, прыгал безумно в тумане, вводил в недоумение.
      И пугал
      Потому что так звенеть он не мог.
      - Да что ж, - повторил Захар. Но звон колокольца заглушил его слова.
      Теперь он звенел как одержимый.
      Туман напирал кругом, спутывал направления и не давал видеть. Туман игрался со звуками, насмехался, дразнил серебряным колокольчиком. Где-то над головой синело равнодушное небо, трава была мокра от росы, и прозрачные капельки беззвучно орошали рыхлую землю.
      И дикий неистовый колокольный звон. Сумасшедшее эхо металось вокруг, и казалось, что звенит уже не один колокольчик, а целый сонм, они сплетались в один безудержный медный звон, который теперь налетал со всех сторон, кружился вокруг и безумно давил на уши.
      Захар вскочил, затравленно озирался, мучительно щурился, пытаясь рассмотреть хоть что-то.
      Брякбрякюрякбюрякбряк - накладывалось друг на друга.
      А затем оборвалось.
      Настала тишь, и ленивые туманные щупальца завивались у него под ногами. Было слышно, как некая утренняя птаха поет свою нехитрую песенку. За белой завесой тарахтел автомобильный двигатель.
      Захар во все глаза смотрел на туман, сердце тяжело бухало, в глазах темнело.
      Он боялся. Стоя здесь посреди колышущейся белой завесы, он боялся до икоты, до судорог. Как не боялся даже три года назад, когда попал в омут с мощным течением. Как не боялся совсем недавно, когда на его старом автомобиле неожиданно лопнула изношенная покрышка.
      - Фроська, - тихо сказал он, а потом из тумана выступил мутный, темный абрис. Пастух сделал шаг вперед, приняв силуэт за вышедшую из тумана корову, и остановился.
      Это не было коровой, как не было овцой, лошадью или иной скотиной.
      Хотя бы потому, что коровья туша не может висеть в метре от земли, вяло покачиваясь в туманном воздухе.
      Бряк...звякнуло в отдалении.
      Захар смотрел на силуэт, его била дрожь, а потом пришло узнавание, и пастух без сил повалился на холодную землю.
      Мутные очертания баркаса, расплывчатая фигура, сотканная из тумана, ощущение тяжелого взгляда.
      - Л... - попытался выговорить Захар, - Лло...
      Фигура шевельнулась, взмахнула рукой, и Захар увидел массивное весло, мощно загребавшее утренний воздух. Силуэт сдвинулся и мягко заскользил прочь, сразу же растворившись в белом потоке.
      Стало совсем тихо. Надрывающийся движок у реки заглох, захлебнувшись. Птица сгинула.
      Находящийся в полубредовом состоянии от пережитого Захар так и остался сидеть, не найдя в себе ни сил, ни храбрости сдвинуться с места. И оставался в таком положении, пока утреннее жаркое солнце не разогнало туманную завесу, явив его взору ослепительно зеленое поле и двух коров, невозмутимо пасущихся в отдалении. Лишь после того, как последние клочья тумана спрятались в сырых и темных лесных дебрях, он с трудом поднялся и прошел несколько шагов в том направлении, откуда он последний раз слышал побрякивание колокольца.
      Следы не заставили себя ждать. Чуть примятая трава, несколько ослепительно красных капель росы, и розовая ленточка с колокольчиком. Ее край был излохмачен и как будто изжеван, некрасивые бурые пятна расплывались по гладкой розовой ткани.
      Захар всхлипнул.
      Больше коров он не пас, да и вообще скоро опустился, стал пугаться каждого темного угла, сильно запил. А потом и вовсе уехал из деревни, задешево спихнув свой добротный дом случайным приезжим.



      Деревня осталась. Остались и поле, и кладбище, и река, и голубое небо с редкими пушистыми облаками.
      Конечно, пастух не мог не рассказывать о происшедшем. Ему не верили, над ним смеялись. Хотя смеялись уже настороженно, а некоторые и вовсе не смеялись. А кто-то, приходя домой, доставал, чистил и заряжал ружье.
      Все больше в деревне было мрачных лиц. Конечно, людей трудно испугать рассказами о лодочнике. Особенно, если человек сам его не наблюдал. Но последующие исчезновения вынужденно заставили чаще оглядываться и не ходить в одиночку.
      И снова стали слушать стариков. А тем только дай волю, враз все замшелые сказанья на свет повыволакивают.



      - Всегда он был, - говорит старик.
      В избе полутьма. Одинокий торшер кое-как разгоняет темноту. Рассказчик сидит на проваленном кожаном диване с заплатой на правом валике, полуприкрыв глаза. Ночь стучится в окно, моросит слабенький дождь, словно не лето сейчас, не середина июля.
      В комнате люди. Их много, одеты в промокшие дождевики из брезента и полиэтилена. Они внимательно слушают рассказчика.
      - Сколько себя помню, напарывался на него народ. Там, на поле, на одном и том же месте. Лодочник. Откуда он взялся, не знаю. Да и никто, наверное, не знает. Появляется не всегда, скорее редко. В одно и то же время. Летом, в июле, не глубокой ночью, а на рассвете. Здесь у нас всегда туман, с речки поднимается вместе с солнцем. Вот это его время и есть, - старик улыбается, но лица людей вокруг остаются серьезны. - Конечно, бывает он не каждое утро, но если уж появился... Лодочник, то держись. В черном, как смола, челне, легком и быстром, сам в туманном балахоне, и лица не видно. Загребает веслом, только вместо воды у него туман. Тихо скользит по полю, ищет одиночек, мелких зверьков. Скот домашний, а может, и людей. Убивает он их, этот лодочник.
      Иногда, правда, щадит. Но как выбирает, по какому виду - не знаю.
      Мне дед говорил, мол, связан он с местным кладбищем деревенским. Оттуда выплывает, туда и возвращается, когда солнце туман разгоняет. Может, стоит его там поискать.
      Он замолкает, оглядывает величаво слушателей, те серьезны - больше никто не смеется. Вчера пропал первый человек - незнакомый, приезжий, турист. Ушел в лес и больше не вернулся.
      Дождь моросит за окном, грунтовая деревенская дорога медленно, но верно размокает сизой глиной. Задумчиво, со страхом люди смотрят в окна. Сегодня им еще идти домой.
      Но тумана с утра не будет, и это радует.
      - В этом году он особенно лютует, - произносит старик, и лица вокруг темнеют, - так не лютовал с войны, когда полдеревни непонятно куда сгинуло. Скоро пропадут другие, а потом вернутся эти. Попомните мое слово.
      Только им не помогайте, бесполезно. Он ведь и не живой даже, лодочник.



      Потом пропало еще несколько человек. Двое приезжих, с огромными оранжевыми рюкзаками за спиной. Общительные и доброжелательные, удивлялись замкнутости и мрачности деревенских. Фотографировались на фоне речки. Заночевали в поле, поставив палатку рядом с деревней.
      В лес не ходили.
      Около полудня трое детей обнаружили медленно плывущий по течению оранжевый блин, с вяло шевелящимися щупальцами тесемок. Выловленный предмет оказался той самой палаткой, сильно истертой, со ободранными до белизны боками и несколькими вывороченными из земли колышками, что по-прежнему были привязаны к тесемкам.
      Дети с визгом выкинули предмет, когда обнаружили на его внутренней стороне обгорелое пятно, напоминающее лицо одного из туристов, словно снятое на моментальную фотографию. Лицо пялилось черными угольками глаз, рот был распахнут в безмолвном истерическом крике, а в середине хранил запеченный след от языка, цвета подгоревшего молока.
      Информированные о жуткой находке взрослые недолго смотрели на сажевый оттиск пропавшего. Буквально через полчаса злосчастная палатка была прилюдно сожжена на костре.
      Бензина туда не жалели, а черное обгорелое пятно поспешили забросать землей.
      И больше никакой реакции.
      Следом в деревне появилось еще несколько человек. Этих пытались спасти, отговаривали от похода в лес, предлагали жилье под ночлег. Кто-то остался и выжил. Кто-то ушел, и больше его не видели, хотя постоянно находились те, кто утверждал, что в своих походах в лес не раз и не два натыкался на повисшие на нижних ветвях бездыханные тела. Им не верили. И вовсе не потому, что слыли они болтунами, а потому, что не верил народ в возможность сходить в лес и вернуться живым.
      Но это выражалось скорее в бормотании себе под нос да перешептываниях при встречах друг с другом. А деревня жила своей обычной жизнью. Июль входил в силу, наливался жаром, и в полдень все спешили под навесы, дабы укрыться от палящего солнца.
      Жара в то лето достигала тридцати градусов.
      Конечно, происходящее не могло не коснуться обитателей дорогих домов на той стороне поля. Однажды под вечер два джипа, битком набитых нетрезвым народом сомнительного вида, затеяли гонки по полю, а затем продолжили свое ралли по лесным дорожкам.
      Пропали оба, хотя ветер той же ночью донес до слуха деревенских звуки беспорядочных выстрелов. Но то могли и деревья трещать, да мало ли что.
      Нельзя сказать, что пропажа джипов очень опечалила или испугала деревенских. Даже сейчас выдвигались более прозаичные версии, чем мистический лодочник. Народ в машинах, что ни говори, был сомнительный, могли свои же прикончить.
      Хоть говорили и о лодочнике. В деревне в последнее время пошла такая манера - все сваливать на него.
      Джипы никто не искал, и скоро селяне выяснили, что в роскошных домах из красного кирпича больше никто не живет. Состоятельные хозяева в страхе покинули насиженное место, возвратившись в мегаполисы.
      Деревенским бежать было некуда, и они лишь удвоили бдительность. В эти дни встретить на улице вооруженного человека было уже не редкость. Ходили только группами, скот выл и ныл, но не выгонялся, траву скашивали тесными кучками по десять человек. Страшные легенды множились, и некоторые стали хвастаться, что видели лодочника самолично.
      Но это уж был брех, без сомнения.
      История с джипами получила продолжение меньше чем через неделю. Осматривающий в бинокль поле селянин обнаружил у противоположного его края под тенями лесных деревьев серебристую искорку, которая оказалась вроде бы одним из джипов. Однако видно было плохо, а сходить посмотреть поближе никто не сподобился - боялись.
      Тот, с биноклем, потом утверждал, что джип цвета металлик не просто стоял под лесными кронами, а был как бы вкопан в мягкую землю по самое брюхо. В ответ деревенские только махали руками, были заботы поважнее. Тут бы самим уцелеть.
      В итоге слухи просочились за пределы деревни. И вслед за ними в деревушку заявились они.
      Охотники.
      Узнать их было просто, хотя они ничем не отличались от безвременно сгинувших туристов. Однако внимательный взгляд и серьезные выражения лиц, чем-то роднившие их с деревенскими, говорили сами за себя. Старик предупреждал не зря. И даже внешняя абсурдность легенды о лодочнике не помогла, охотники явились его убить.
      Первая пара заявилась сразу после пропажи автомобилей. Тщательно опросила местных, послушала стариков. Выходили днем в поле, что-то там исследовали, осматривали.
      Вернулись, сказали, что металл у дальней кромки леса не автомобиль. Всю ночь готовили снаряжение, чистили ружья. К рассвету ушли. И не следа.
      Потом в течение недели приходило еще несколько. Обычно парами, один раз шесть человек. Приходили, осматривались, шли ловить лодочника и бесследно растворялись в лесах. Деревенские уже шарахались от них, не пускали в дома и старались с ними не разговаривать.
      А охотники все шли, и казалось, их совсем не пугает печальная участь, постигшая других.
      Приходили угрюмые люди с ружьями, мастера оккультных наук с костяными оберегами, некие высушенные типы с металлическими лозами в руках. Эти пугали деревенских больше всего. Но все они нашли свой конец в лесной чаще.
      Стекались охотники, видимо, со всей области, если не страны, и деревушка негласно прославилась по всей округе так, что народ избегал сюда ездить и даже подходить близко. А по речке иногда плыли неопознанные трупы.
      Местные относились к происходящему с олимпийским спокойствием, твердо решив перетерпеть любую напасть, сколь бы кошмарной она не была. Они лишь усилили меры предосторожности.
      И вот на переломе лета, шестнадцатого июля, заявились эти двое. В отличие от предшественников, они были на машинах - один на старенькой потрепанной "Ниве", второй на почти новом джипе "Киа" темно-вишневого цвета. Были они неразговорчивы, прицельно стреляли глазами, что-то примеривали, одеты в плотные брезентовки темно-зеленого цвета и тяжелые резиновые сапоги до колен, какими пользуются рыболовы. Ружья лежали в чехлах, в ножнах на поясе острые финки, а в рюкзаке одного из них покоился серебристый предмет причудливой формы.
      С селянами не разговаривали, спешно готовились к охоте на лодочника, и видно было, что они из породы людей, которые всегда добиваются своего.
      Так бы и ушли, выехав в ночь прямо с маленькой площадки на берегу реки, если бы не местный дед Тарас, помня о судьбе предыдущих охотников, не выдержав, поспешил к ним предупредить.
      О поле, кладбище, лесе и, конечно, о лодочнике...



      - Дыра! - произнес Спицын безапелляционно, сморщился, глядя, как по реке медленно и величественно плывет остов дохлой собаки, - у них хоть электричество здесь есть?
      - Есть, - сказал Коршунов, - вон какие хоромы стоят.
      Он махнул рукой в сторону поля, где возвышались трехэтажные дома из красного кирпича. Их стекла ярко блестели, так что слепило глаза даже с такого расстояния.
      Июльское солнце стояло над головами, вольготно расположившись в белесом, вылинявшем небе. Прямые его лучи падали на деревню, поле и речку, вызывая в ней тысячи золотых блесток. Жара стояла в районе тридцати, и охотники были вынуждены снять тяжелые, непромокаемые куртки.
      - Ты думаешь, местные там живут? - Спицын вздохнул и прислонился к обшарпанному боку машины, он думал о ночи.
      - А там никто не живет. Хозяева испугались до икоты, собрали манатки и свалили прочь. Пустые дома эти. Вот если лодочника убьем, вернутся.
      - Да нам-то что до них, - сказал Спицын. - Нас лодочник должен волновать, а не эти нувориши.
      Они замолчали, глядя на ровно текущую воду речки. Она была мелкая, и светлое песчаное дно в морщинках дюн проглядывало сквозь прозрачную воду.
      Охотники были готовы и прекрасно знали о случившемся с их предшественниками. Но в отличие от сгинувших искателей Спицын и Коршунов были на многократно испытанных и проверенных автомобилях, и у них находился талисман.
      Занятная эта вещица была спрятана в рюкзаке и обернута тремя слоями мягкого материала. Длинный серебристый предмет, напоминающий узкую арфу без струн или изогнутые рога. Древние символы располагались от основания до остро заточенных кончиков, переливались и поблескивали, иногда накладывались друг на друга, связываясь в причудливый и непонятный узор. Спицын старался не смотреть на талисман, он казался ему чуждым, непонятным и хранящим некую тайную угрозу.
      Но теперь эта вещь, вырытая на далеком отсюда кладбище, должна послужить им защитой.
      И послужит, охотники верили в нее и знали, что применят без колебаний.
      Искали они ее долго, рылись в архивах, шатались по глубинке, опрашивали население и внимательно записывали легенды и сказания. Им повезло. Рассказ о туманном лодочнике привлек внимание, и их препроводили к местному колдуну, наделенному чудодейственной силой. Тот оказался неприятного вида дедком, ютящимся в подгнившей у самой земли избе. Летучих мышей, черных котов и прочих тварей вокруг него не было. Он внимательно выслушал их рассказ, покивал с умным видом и сказал, что лодочника надо извести. Не первый он такой, и в других местах появлялся. Тут он тоже был, но он, колдун, самолично этого лодочника и прибил. Есть, мол, говорил дед, у каждого из них оберег. И пока этот самый оберег-талисман лежит на кладбище (а лодочник неразрывно с ним связан), убить его сложно.
      Но раз уж он прикончил чудище без талисмана, то они могут пойти и забрать его с местного маленького кладбища.
      Они поверили и откопали эту самую вещь, скрытую сейчас в рюкзаке. Верили в нее и надеялись убить лодочника.
      - Не будет больше деревню терзать, - произнес Коршунов мрачно, потом перехватил взгляд Спицына в сторону машины, произнес:
      - Думаешь, не врал колдун? Сработает?
      - Что за жизнь без риска, - ответил его спутник, - лодочник такой. Если уж начал бушевать, не остановится, пока полдеревни не изведет. Бывали такие случаи.
      - Бывали, - кивнул Коршунов, - тварь, людей жрет без разбору, да и зверей не жалеет.
      Спицын кивнул. День вокруг сиял, небо источало тяжелый жар, от солнечной ряби на реке хотелось закрыть глаза. Стояло безветрие, и только стрижи черными молниями носились над водой, предупреждая - скоро погода испортится.
      В такой день не думаешь ни о тумане, ни о лесной тьме. Абсурдным представляется и само существование лодочника.
      - Июль, - сказал Коршунов, - не попадем в топлую?
      Спицын отвернулся от реки, посмотрел на него:
      - Что за топлая?
      - Да ночь топлая. Легенда. Сказка. Мол, одна ночь в середине июля - самая жаркая. Душная. Если в такую пройтись по берегу речки, то можно увидеть плывущего утопленника, кто утонул совсем недавно. И будет он как бы живой, и глаза у него открыты, а губы шевелятся, и рассказывает он о своей жизни, - Коршунов коротко усмехнулся, провожая глазами уплывающую прочь дохлую собаку. - И если увидел его, то он привяжется и будет потом являться по ночам. Заходить со спины и класть холодную руку тебе на плечо. Такая ночь... топлая.
      Спицын смотрел на него равнодушно.
      - Пугаешь? - спросил он.
      - Пугаю. Это старая сказка, мне еще прабабка в детстве рассказывала. Тогда я верил. Сейчас - нет.
      - А лодочник? В него тоже не верили.
      На солнце набежало редкое облачко, но не выдержало мощного жара и на глазах растаяло. Вдалеке шумел негромкий лес, подсвеченный яркими лучами, ловил стеклом блики вкопанный по колеса джип.
      - Чем нам могут помешать утопленники? Мы же будем в лесу.
      Спицын пожал плечами:
      - Ты сам завел о них разговор. О топлой ночи. - Забудь, - махнул рукой Коршунов, - не до утопленников. Тут лодочник есть, он погаже их будет.
      - Почему он собственно лодочник? Зачем она ему?
      - Не лодка, челн.
      - Ну и?
      Первый охотник вздохнул:
      - Сравнивали с Хароном, мол, тоже плавает, забирает души. Но я думаю иначе.
      - Что? - спросил Спицын, он внимательно смотрел на Коршунова.
      - Я думаю, на лодке удобней плыть над туманом. Темно, земли не видно, можно споткнуться.
      Секунду Спицын смотрел на него, потом прыснул и затрясся в приступе истерического смеха. Коршунов с непроницаемым выражением лица смотрел на него.
      - Боже мой, какой идиотизм! - простонал охотник сквозь смех. - Утопленники, лодочник. Да зачем мы вообще сюда ввязались? Тут недалеко город, люди, цивилизация, жизнь простая, карьера, деньги. А здесь лодочник, который плавает в тумане на челне, чтобы не замочить ноги.
      - Да успокойся ты, - произнес Коршунов тихо, - в жизни все бывает.
      Но тот продолжал тихо смеяться. Да, они были готовы к схватке. У них есть талисман.
      Но они боялись.
      Весь солнечный день они готовились к походу. Проверяли машины, чистили ружья и настраивали на одну частоту СВ рации внутри автомобилей. Над каждым возвышалась длинная, мотающаяся при езде антенна. Спицын то и дело бросал настороженные взгляды в сторону леса, щупал рюкзак с талисманом.
      И они думали. Думали напряженно, вспоминали легенды, вспоминали все, что слышали о лодочнике. Вспоминали далекую и спокойную жизнь в Москве, еще до того, как загорелись желанием поймать и убить лодочника. С начала лета они были одержимы одной легендой.
      Как и многие до них.
      Потому что тому, кто собственноручно убьет лодочника и пустит его в челне на текущую воду, а не в туман, достанется вся его сила.
      Может быть, он и сам станет лодочником.
      А может, и нет.
      Охотников это не волновало, они стремились к иррациональному, они желали его. Хотя часто оно и ломало хрупкие преграды здравого смысла.
      Приходили местные, пристально смотрели на них с расстояния. О чем-то переговаривались друг с другом, печально кивали головами, уходили. Без всяких сомнений они решили, что Спицына с Коршуновым ждет та же незавидная доля, что и остальных. Но они не знали о талисмане.
      - Ничего, - бормотал себе под нос Спицын, поглядывая на местных, - скоро сможете вздохнуть спокойно. А мы даже платы не потребуем.
      Когда все было проверено, они закрыли дверцы машин и присели на песчаный бережок, глядя, как вода течет мимо них, чтобы в конечном итоге влиться в речку Волгу.
      Солнце перевалило через полдень, но нельзя сказать, что жара стала меньше. Они перебрались в тень, под развесистую плакучую иву, моющую грязноватые июльские листья в речке. Там и задержались до вечера, глядя на воду и перекидываясь ни к чему не обязывающими фразами.
      Местные постояли и ушли, махнув рукой и принявшись ждать новых охотников. Судьбу этих они, видимо, уже решили - сгинут.
      Когда солнце уже двигалось к горизонту, а звуки вокруг затихали, готовясь даровать деревне тихий и спокойный летний вечер, Коршунов понюхал воздух, глянул на небо. Потом сказал:
      - Сыро, а вечером будет туман. Самое время.
      Спицын медленно кивнул, не отрываясь от лениво текущей воды:
      - Туман...
      Часов в десять в деревне залаяла собака - единственная, оставшаяся после рейдов лодочника. Пес лаял громко, истерично, захлебываясь. Брех его несся над рекой бился о правый берег, отлетал назад слабеньким эхом, что тут же тонуло в проточной воде. Потом на него кто-то рявкнул, и животина замолчала, может быть, спряталась под крыльцо.
      Стало совсем тихо, а солнце ярким оранжевым шаром висело над самым горизонтом, скрывшись за зубчатой кромкой хвойного леса. Мягкие тени пали на поле.
      Стрижи перестали сновать над водой и попрятались в своих норках, вырытых в песчаном обрыве правого берега.
      В деревне закрывали ставни и подпирали изнутри двери - это уже вошло в привычку.
      Стало прохладнее, тени от лесных деревьев налились темнотой. Бирюзово-голубое небо на западе оттеняло фиолетово-бархатное на востоке. Единственная звезда смотрела как маленький, но очень острый ледяной глаз.
      В одиннадцать легкий, но бодряще-холодный ветерок пронесся над окрестностями. Охотники смотрели в небеса.
      В половине двенадцатого появился туман.
      Он был невысоким, но очень густым и холодным, поднимался с реки и, как вязкая жидкость, медленно вплывал в поле. Он скрывал поникшую траву, закрытые бутоны цветов, загонял мелких полевых зверьков в норки и был как медленный, белый прилив, почти неосязаемый, но столь же неумолимый и пунктуальный.
      Погода для лодочника. Коршунов был прав.
      Без четверти двенадцать охотники без слов поднялись. Глянули друг на друга и почти бегом отправились к машинам. Спицын оглядывался на поле, на туман, против воли выискивал вожделенную фигуру на челне, парящую над землей.
      Сели в машины, завели двигатели, перекинулись парой слов по радиостанциям. Спицын оглянулся, и напарник кивнул ему, еле видимый через автомобильные стекла.
      Вынут талисман из многочисленных оберток. Его кладут на торпеду, и серебряные острые рога угрожающе смотрят направо. Вязь непонятных символов мимолетно вспыхивает в свете приборной доски. Ночь сгущается стремительно, быстро минуя фазу мягких сумерек. Обычная летняя ночь. Короткая, и в четыре снова будет восход. Поэтому они должны успеть, уложиться в эти четыре с хвостиком часа. Успеть найти и убить лодочника.
      Напарники расчехляют ружья, кладут их на сидения рядом. Слышно, как Спицын взводит курок. Пули в стволах серебряные, дорогие. Глупо, возможно, но для охотников все средства хороши.
      На предохранитель, стволом от себя. Машина заводится. С секундной задержкой оживает и второй автомобиль. Включаются фары, разрывая на куски окружившую их ночь.
      - Пошли? - говорит Спицын, чуть нервно.
      - Пошли! - чуть искаженный голос по рации.
      На лодочника.
      "Нива" трогается и катит вдоль речки, в сторону леса. Тяжелый джип держится чуть позади. Мощные фары режут ночь, бросают блики на воду и подсвечивают изнутри туман.
      Они поворачивают в поле и все быстрее мчатся к лесу, посверкивая яркими задними фонарями. Многочисленные глаза провожают их из-за плотно притворенных ставень. Деревня ждет и, против всяких разумных доводов, надеется.



      Она еще не знает, как не знают мчащиеся к лесу охотники, что лодочник все-таки будет убит.
     
      Шли ровно. Сначала держались накатанной по полю дорожки, потом свернули чуть в сторону и по просеке углубились в лесные дебри.
      Сразу стало темнее, льющийся с неба звездный свет был заслонен темными кронами, а желтоватый свет фар стал бросать странные блики, прыгая как живое существо между корявыми стволами.
      Дорожка уходила вглубь, в самую темноту, где стволы деревьев становились все толще, а массивные кроны не давали ни малейшего шанса прорваться свету. Здесь и днем, должно быть, сумрачно и прохладно.
      Дорога была не слишком ровной, машины кидало, тяжело бухал задний мост, переваливаясь через кочки. Фары джипа светили в заднее стекло, создавая ощущение некоторой защищенности.
      - Как там впереди с дорогой? - ожила рация. Коршунов мог видеть только проносящиеся по бокам обшарпанные деревья с торчащими, обрубленными сучьями.
      - Да нормально, - сказал Спицын, - прокатали за лето, и зарасти не успело. Идет под уклон, в конце концов выйдет к речке.
      Трава тут не росла, только чахлый измученный кустарник пытался цепляться за жизнь, выставлял свои черные листья туда, откуда никогда не падал свет - мощный ковер опавшей хвои давил любую попытку роста в зародыше. Свет фар прорезал в темноте причудливые просеки. Дальше плясали тени, всегда разные, на что-то похожие. Кривлялись, прятались за стволами, чтобы на повороте неожиданно перебежать дорогу, бешено прыгая по утоптанной земле. Один раз фары осветили опаленное место, чуть в стороне - остаток кострища. Хотя пойди разбери в такой темноте.
      Спицын напряженно вел "Ниву" вперед, двигатель ревел на пониженной, надежно глушил звуки ночного леса, за что охотник был ему благодарен. Даже в этой жестяной коробке на колесах чувствовалась ночь. Может быть, сильнее, чем снаружи.
      Он поддал газу, проходя поворот, а потом темно-серое тело метнулось перед капотом, вынудив его круто затормозить. Спицын тихо выругался.
      С дороги на него смотрел волк. Не очень крупный, с поджатым хвостом и какими-то проплешинами на холке. Зверь замер перед машиной, оскалил клыки и нервно переступал передними лапами.
      Он не щурился, а глаза его отсвечивали в свете фар зелеными огоньками пусто, бездумно.
      - Что там у тебя... отвечай... зачем остановился?! - кричал Коршунов по рации.
      - Подожди, - произнес Спицын, - тут волк.
      - Что?! - донеслось из динамиков, но охотник не слушал, он приоткрыл окно и крикнул:
      - Ну-ка, ты... пшел!
      Волк нервно дернулся, отпрянул назад, а с оскаленных клыков на землю пал ком желтоватой пены. Глаза светили как две маленькие луны.
      И не ушел. Больше того, еще двое таких же зверей вышли из темноты, один нагло присел на тропе, выжидательно глядя на машину.
      Спицын снова ругнулся, потом тронул автомобиль прямо на волков. Как он и ожидал, те отошли в стороны, их хвосты нервно били по ногам. Глаза блеснули последний раз и погасли, когда хищники пропали из света фар. Он рванул вперед и скоро оставил это место позади.
      - Волки, - сказал Коршунов, - разве они здесь водятся?
      - Водятся, - произнес его напарник, - и всегда водились. Не смотри ты на них, они трусливы.
      - Идут сзади, - донеслось в ответ.
      - Что!?
      - Идут, говорю, сзади, за машиной трусят.
      Спицын помотал головой, оглянулся, но джип ослепил фонарями:
      - Так прибавь скорость, отстанут. Мало ли что им в голову взбрело.
      Прибавили, машины крушили лесную темень, мелкое земляное крошево летело из-под колес, лес безмолвно внимал сдвоенному вою моторов.
      - Ну как? - спросил Спицын. Дорога впереди плясала, причудливо изгибалась, вынуждала притормаживать. Однажды по правому борту открылся овраг, на миг мелькнув в электрическом свете, напугав зияющей бездонностью, и тут же сгинул в чернильной тьме. Охотник не был уверен, но вроде заметил на дне смутное движение. А еще там светилось что-то неприятным синевато-зеленым светом. Гнилушка, наверное.
      А может, и нет.
      Радиостанция захрипела, звук пробился с трудом. Словно лес глушил любой сигнал своим тяжелым хвойным пологом. Потом донесся ответ напарника:
      - Вроде отстают. А то на колеса бросались, пытались кусать. Может, бешеные?
      - Не знаю, - сказал Спицын, - может, бешеные, а может, на лодочнике сдвинутые. Он же вроде лесных зверей не трогает.
      - Понял, - сказал Коршунов и отключился. В своем массивном джипе, которого из- за габаритов мотало поменьше, он оглянулся - позади темень, только поблескивают красноватым волчьи глаза, те неслись за машинами, но с каждой минутой все больше отставали. Их зеленые глаза стали красными - вероятно, из-за задних фонарей. Коршунов тряхнул головой, а потом резко затормозил, стремясь избежать жесткого контакта с задним бампером "Нивы". Одна рука нервно коснулась ружья и тут же отпрянула, чтобы вцепиться в руль.
      Временами колеса попадали на узловатые, вывернутые из земли корни деревьев, бесцельно проворачивались, рвали на части мелкие корешки, остальные только выгибались, сильнее цепляясь за протектор. Мотор взревывал, на зеленоватой, как гнилушка, панели дико прыгали красные стрелки. В окна глядела ночь.
      Волков больше не встретили, да и другой живности не наблюдалось, охотники чуть успокоились, сбавили ход. Ночь была душной - типичная середина июля. Люди мучались от жары, чуть ли не задыхались, но не открывали окна, не пускали ночь внутрь. Дробящиеся тени служили им безмолвным парадом.
      В какой-то момент взошла луна, поднялась над горизонтом - массивная, желтая, полная. Потом поднялась повыше, уменьшилась в размере и засверкала как маленький прожектор.
      Спицын резко затормозил, машину повело влево. Ее колесо попало в рытвину, кинуло автомобиль в сторону. Позади останавливался Коршунов. Лучи фар передней машины осветили боковые заросли.
      - Что?! - крикнул Коршунов, - а, вижу. Там вроде палатка?
      Второй охотник молчал, потом хлопнула дверца машины, и он появился перед джипом. Махнул рукой: вылазь, мол.
      Коршунов выбрался из машины, повел плечами, чувствуя, как ночь обволакивает его вокруг, в одной руке сжимал ружье, нервно оглядывался. Моторы теперь дребезжали вполсилы, слышно было, как качаются разлапистые ветви елей. Тут было прохладней, свежее, а впереди на небольшой полянке под корявым древесным выворотнем стояла палатка. Обычная, оранжевая, чистенькая и новая. Рядом кострище - старое, разметенное дождями.
      - Ну и что? - спросил он, подходя к спутнику, - палатка. А жильцы? Туристы...
      - Вот, - произнес Спицын и указал стволом ружья чуть выше.
      Там виднелись туристы, вернее их ноги - сами тела, висевшие и чуть покачивающиеся, скрывала темнота. Ноги были обуты в растасканные кроссовки, запачканные какими-то нечистотами. Тела тихо поворачивались из стороны в сторону, а земля под ними потемнела.
      - Из пропавших? - спросил Коршунов.
      - Из них, - Спицын глянул вверх, прищурился, потом произнес, - безголовые.
      Охотника рядом передернуло:
      - А головы?
      - Их нет, впрочем, нам-то что за дело? Пошли.
      Он побрел к автомобилю, уселся внутрь. Коршунов остался один на один с ночью. Ему это не понравилось, и он поспешил укрыться в надежной кабине джипа.
      Рванули вперед, оставляя за бортом палатку и ее жильцов.
      Опять бег по ночному лесу. Чтобы не слишком отдаляться от поля, свернули направо - на заросшую узкую тропку. Теперь автомобили задевали боками низкие кустарники, противно скрежетали. Хвоя взвивалась чахлыми облачками, тут же оседала на черную землю.
      Луна помогала слабо, на дорогу редко падали ее синеватые лучики и тут же терялись в освещении фар. Дорога кренилась, изгибалась, вот они уже вынуждены едва ползти, дабы избежать столкновений.



      Потом увидели лодочника.
      Темная фигура в грубом деревянном баркасе появилась неожиданно. Просто взяла и вынырнула из темноты, возникла грубым черным силуэтом под развесистой древней елью с наполовину выдранными-вывороченными глянцевитыми корнями. Как будто вырезана из черной бумаги, подобно тем безликим бумажным фигуркам, что применяются в театре теней. Вынырнула внезапно, подействовала как удар, как шок. Лодочник стоял не шевелясь, только слабый ветерок трепал тяжелое его одеяние. Он держал что-то в правой руке.
      Может быть, весло.
      Спицын нажал на тормоза, одновременно отчаянно сигналя напарнику. Тот понял, рация молчала, а джип позади резко тормознул, заходясь юзом.
      Лодочник не двигался, выжидал. Зато охотники не мешкали. Как только машины остановились, они слаженно открыли дверцы и выскочили в ночь, на ходу снимая ружья с предохранителей и прицеливаясь. К поясу Спицына был прикреплен талисман.
      - Давай! - крикнул он второму охотнику, и они начали стрелять.
      Фары переднего автомобиля освещали эту сцену. Ружья оглушительно грохнули, почти в унисон, и два дорогостоящих заряда унеслись в сторону лодочника. Синеватый дым вознесся к сумрачным кронам. Фигура шатнулась.
      - Давай! - повторил Спицын, снова нажимая на курок, передергивая цевье дробовика.
      Они стреляли не переставая, перезаряжали и снова стреляли, выбирая момент так, чтобы бить без пауз. В воздухе пахло пороховым дымом, приклад мощно лупил плечо, а от фигуры лодочника разлетались в разные стороны ошметки какой-то рвани. Его мотало из стороны в сторону, руки безвольно взмахивали.
      Спицын улыбался, всаживая патрон за патроном в фигуру из тьмы, и больше не боялся. Оглушительное эхо диким зверем скакало по окрестностям, будило птиц, а стая мелкокостных волков в трех километрах от них с раздраженным ворчанием снялась с места ночевки и поспешила удалиться подальше.
      - Попался, - сказал охотник шепотом, хотя его никто не слышал за выстрелами, - думал против серебра устоишь? Думал?! - и снова давил на спуск. Ружье разогрелось так, что держать его стало трудно.
      В деревне проснулись среди ночи, мучительно долго вслушивались в нечто, похожее на отголоски далекого грома. Потом, прикрыв поплотнее ставни, легли спать, резюмировав: "Отмучились..."
      Лодочник упал. Взмахнув руками, нелепая черная фигура исчезла из света, а секундой позже непонятно как висящий в воздухе баркас грянулся оземь с характерным гулким звуком.
      Коршунов выстрелил по инерции, и серебряная пуля унеслась в лесные дебри.
      Настала тишь, только громко переругивались ночные создания, перепуганные неожиданной пальбой.
      - Убили! - крикнул Коршунов, - убили его!
      - Тихо! - шикнул Спицын.
      Они прислушались, но кроме тех маленьких лесных созданий лес не издавал ни звука. Остро пахло порохом, и Спицын чувствовал жжение в том месте, где к его щеке пристали частицы сгоревшего кордита. Луна холодно взирала на них через переплетение еловых лап.
      - Убили, - повторил Коршунов совсем тихо, - и талисман не нужен.
      Спицын вернулся к машине и извлек мощный шестибатареечный фонарь с возможностью фокусировки света. Включил его и направил во тьму, куда фары не доставали. Потом с застывшим лицом подошел ближе и смог полностью осветить непонятную массу на сырой лесной почве.
      - Убили? - опять сказал Коршунов, но на этот раз с вопросительной интонацией.
      Синеватый яркий луч фонаря медленно скользил по баркасу, лежавшему, накренившись, на мощных еловых корнях. Высветились драная, с облезлой краской поверхность, трещины, соскобы, серое дерево, ржавые уключины с сверкающими редкими точками чистого металла. Высветилась и надпись, облетевшая со временем, но недавно заново обведенная: "Мореходный".
      Да и не баркас это, не челн - это была невероятно древняя рыбацкая плоскодонка с треснутым днищем.
      Высветились и оборванные канаты, на которых она и была подвешена к кроне дерева. Луч миновал лодку, а затем осветил лежащую ничком фигуру в нелепом черном одеянии.
      - Ой, - произнес Спицын - Ой, черт...
      Луч скользнул на лицо - посиневшее, изуродованное выстрелами, слепо блеснул на треснутых стеклах очков.
      Виден был и канат, он держал голову мертвеца в поднятом положении, дабы создавать иллюзию прямостоящего существа. Еще два держали руки. На груди убитого была кровавая каша, среди которой выделялись две-три относительно крупные дыры.
      - Ой, черт, - повторил Спицын, глядя на распростертый труп, который явно был мертв еще до первого выстрела. Спицыну захотелось орать, плеваться и грязно материться, захотелось поднять ружье и всадить еще восьмерку патронов в эту несчастную мертвую куклу-человека, на которую кто-то напялил дурацкий черный балахон.
      Да почему кто-то. Лодочник это и сделал. Он любил охотиться на охотников.
      В руке у убитого ничего не было - это была рука, оторванная в локте и висевшая на двух-трех побуревших волоконцах.
      Коршунов оторопело смотрел на труп, потом поднял голову и увидел концы канатов, свисающих из кроны. Их перебили выстрелами, и мертвая жертва упала вниз, повинуясь земному тяготению. Коршунова затошнило.
      - Ну, тварь! - сказал Спицын, - провел, гад. Провел как... Слышишь меня, ты! - заорал он вдруг, и ночные животные, замолкнувшие было, поддержали его крик серией визгов и треска. - Я доберусь до тебя! Можешь не прятаться, понял?! Доберусь!
      - Да тише ты! - сказал Коршунов, - может, он рядом где-то...
      - Рядом! Он ушел давно! Поиздевался и ушел. Тварюга! Но, впрочем, - он снова глянул на труп, безмятежно почивающий на сырой земле, - раз плутает, прячется, значит боится.
      А потом он сделал то, что напарник от него совсем не ожидал. Коротко разбежался и пнул ветхий баркас в облупившийся от времени борт.
      "Мореходный" скрипнул и, громыхая, покатился куда-то во тьму. Охотник только плюнул вслед.
     
      Оба охотника, конечно, не знали, но убитый был видным председателем уфологического общества и одной из первых жертв лодочника. За то время, пока буйная тварь набирала силу, он успел уже слегка разложиться и потерять сходство с живым человеком. В частично оторванной руке все еще болталась стальная рамка, которой он определял аномальный фон в лесу как раз в тот момент, когда...
      Плоскодонка была украдена непосредственно из деревни.



      Фонарем Спицын кидаться не стал. Хотя и хотелось. Коршунов во все глаза смотрел на него. Потом оглянулся, увидел вокруг тьму и поспешил под надежную защиту автомобилей. Где-то внизу плоскодонка "Мореходный" достигла, наконец, своего дна.
      - Провел, - тихо сказал Спицын и тоже пошел к машине. Мертвеца оставили лежать и смотреть на луну.
      В машине пересчитали патроны. У Спицына оставалось восемь штук - картонных цилиндриков со схематичным изображением взлетающей утки на боку. Внутри серебряная начинка - очень хотелось верить, что она помогает. У Коршунова патронов осталось пять, палил в труп от души. Были, конечно, и простые, со свинцовой начинкой, но оба знали, что предыдущим охотникам это не помогло.
      Сели, завелись и тронулись прочь, все сильнее заворачивая в сторону невидимого восхода. Сейчас там было темно, как в могиле на деревенском кладбище. Там, где, может быть, гуляет лодочник.
      Снова пляска дороги перед глазами, блестящие, жесткие, как металл, корни, что бессмысленно хватают добычу, которую не могут удержать. Хвойный ковер убегает во тьму. Яркие фары в заднем стекле.
      - Откуда он, лодочник? - спросил Коршунов, в рации трещали помехи, и голос не был похож на его обычный. А может охотник Коршунов все еще отходил от дикой стрельбы.
      - Из тумана, - сказал Спицын. - Это все туман виноват. Помнишь финно-угров, их письмена?
      - Помню, - донеслось из джипа ,- те, что от них остались.
      - У них были духи земли, воды, огня, воздуха... стандарт, в общем. Кроме них - духи камня, леса, чувств и поступков - это уже нестандарт. Понимаешь?
      - Ну и?
      - Вот я и подумал. Если есть духи камня, леса и прочей муры, почему бы не быть духу тумана? То есть конкретизированного выражения водяного пара. Как тебе такое?
      - Чушь, по-моему.
      Спицын вздохнул:
      - Все равно, это туман виноват. Не будь его, не было бы и лодочника.
      Коршунов кивнул, сидя один в своей машине. Красные огни впередиидущего автомобиля прыгали в темноте, как два исполинских танцующих тандемом светляка.
      Луна миновала зенит и стала падать к горизонту, теперь ее лучи пробивались в лес чуть наклонно и гораздо слабее. Туман на поле и не думал пропадать. В деревне, в крайнем доме, тихо спавшая семья из трех человек неожиданно исчезла. Да так, что обнаружили это только через неделю, зайдя к ним в дом и увидев незаправленные кровати, до сих пор хранящие контуры тела. Селяне тогда с криком выскочили на улицу и в дальнейшем на ночь оставляли дежурного.
      На Коршунова против воли стал накатывать сон. Днем они спали, но совсем немного. Разве уснешь перед охотой. Да еще на такого опасного, как лодочник. Он крепче сжал руль руками, помотал головой, попробовал вызвать напарника по рации, но оттуда донеслись помехи, неясное потрескивание и бормотание эфира.
      Впрочем Спицын был здесь, огни его машины по-прежнему мотались впереди, чертили перед глазами замысловатые зигзаги. Забирали куда-то вправо.
      Но вот куда он сейчас повернул? Разве там есть дорога, одни спутанные заросли да звериная тропа. "Нива" свернула и покатилась куда-то под уклон.
      - Ну, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, - произнес Коршунов, съезжая с тропы в непролазные заросли. Он снова покрутил колесико радиостанции, и эфир донес до него три строки песни, отчаянно орущейся двумя пьяными голосами. Коршунов сморщился.
      Однако что делает Спицын? Тут почва заболочена, натужно хлюпает под колесами, так и сесть недолго. А после этого - какой лодочник? Или он решил так срезать дорогу? Но куда...
      Коршунов оставил рацию и требовательно загудел сигналом. Мигнул фарами. Огоньки впереди перестали трястись, замерли, а потом резво рванули на три метра вперед, покатились дальше во тьму. У Коршунова возникло нехорошее предчувствие. Он снова загудел, но на этот раз реакции не было.
      Огни стали удаляться.
      Нервно тронув ружье, охотник прибавил газу, снова замигал фарами, надеясь углядеть что-нибудь помимо этих двух издевательски прыгающих огней. Машину тяжело качало из стороны в сторону, почва проседала под ее весом, выдавливая на поверхность липкие пузыри. Джип шел все медленнее, а огоньки, напротив, двигались, ускоряясь. Ругаясь, Коршунов поддал газу, вызвал протестующий рев движка, а потом почувствовал, как почва поддается под передком автомобиля.
      Хлюпнуло, а потом машина стала, не торопясь, сползать в трясину, задирая багажник подобно тонущему океанскому лайнеру. Охотник держался за руль и во все глаза смотрел на огоньки, что, мигнув, вернулись в сужающийся круг света от фар. Ближе, ближе, и вот они сидят посреди маленького круглого болотца, в которое сейчас неминуемо погружался джип Коршунова.
      Два жука-светляка, больших, с размахом слюдянистых крыльев не меньше двадцати сантиметров. На кольчатых брюшках горит огонек - только у обычного светляка он зеленый, а у этих ярко-красный, как стоповые фонари автомобиля.
      Жуки сидели вальяжно, почти не шевелясь, лишь лениво поводили задними лапками, почесывая светящееся багровым брюшко. Да ловили свет фар на черные выпуклые глаза. Потом один из них расправил крылья, повел для проверки и, застрекотав, как швейная машинка, взлетел, на лету погасив свой огонь. Второй остался.
      Потом грязная болотная вода достигла фар и настала темнота.
      Коршунов заорал.



      А Спицын выпал из полусна, в котором продолжал уверенно править автомобилем, и долго не мог понять, что же все-таки изменилось? Вроде все то же самое - ночной лес, луна сверху, хоровод теней уже не пугает.
      Потом понял, сзади на него смотрела темнота. Ободряющего и создающего чувства защищенности от яркого света больше не было. Как не было и самого света. Как не было и Коршунова.
      - Коршунов? - сказал Спицын темноте за окном, потом выругался и включил рацию. Помехи, далекая песня, пьяные голоса, бормотание. - Коршунов, ты меня слышишь? Коршунов!
      Помехи. Одна песня сменилась другой - радиохулиганы развлекались вовсю.
      - Коршунов... - повторил Спицын уже без особой надежды. Напарник исчез. Неизвестно как и когда, но исчез. Это пугало, а еще больше бесило, да так, что охотник чуть не ударил микрофон рации о приборную доску.
      Лодочник - его шутки. Туманная тварь.
      Он затормозил, вышел из машины с фонарем, обозревая окрестности. Посмотрел назад - пустая тропа со следами протекторов. Одними следами.
      Тишина. Не отзвука от двигателя, только шум в кронах деревьев.
      Чвак - с глухим звуком на тропу бухнулась огромная, с человечью голову, жаба, с красными, ядовито выглядящими бородавками на спине и с голубыми, нежно смотрящими глазами. Секунду она пялилась на охотника, а потом не торопясь запрыгала в его сторону. Спицын вернулся к машине, взял ружье и с ходу выстрелил в жабу. Та издала булькающих звук, а потом взорвалась как миниатюрный вулкан. Спицын только плюнул.
      Часы показывали 2:50 - короткая летняя ночь подходила к концу, а он так и не нашел лодочника, потерял напарника, остался один посреди угрюмого ночного леса.
      - Тварь, - сказал Спицын.
      Что делать он решал недолго. Искать Коршунова было бесполезно, что-то подсказывало, что тот, возможно, уже не живой. Возвращаться по той же тропе? Ничего он там не найдет, безнадежно все, значит, остается идти дальше по этой огромной дуге, одним концом входящей в поле. Остается идти дальше и искать вырвавшегося призрака.
      И постараться забыть Коршунова...
      - Слышь ты, тварь!!! - заорал Спицын что было сил и сник. Потом быстро сел в машину и погнал прежним маршрутом, подвеска жалобно скрипела и ходила ходуном. Но водитель уже не заботился о ее целостности.
      Гнал бездумно, кидал по сторонам испуганные взгляды, сбивал маленькие деревца, подпрыгивал на ухабах. А потом стремительно вылетел на чистую ровную поляну.
      Деревья расступились так резко, что он даже опешил на мгновение, потом нажал на тормоза. Машина остановилась в высоких, одуряюще пахнущих травах. Те слегка покачивались под ночным ветром, скребли по днищу как сотни маленьких слабеньких рученок. Спицын ухмыльнулся, снова заглушил двигатель. Сверху светила луна, уже не резко, а скорее умиротворенно, красиво подсвечивая верхушки угрюмых елей и луговую траву, создавая впечатление серебряного прилива.
      Опушка была маленькая, даже крохотная, и совсем недалеко пара мощных основательных елей знаменовала ее окончание и начало леса. Там лунный свет обрывался, и, казалось, в конце опушки стоит исполинский черный барьер. Полянка была гладкая, ровная, словно созданная для какой-то особой цели.
      Так, собственно, и было.
      Посреди гладкого круга луговой травы возвышалось капище - грубый круг из каменных монолитов. Они были стары, и хлипкие деревца вырастали тут и там из крошащегося гранита. Посреди круга чернело единственное темное пятно среди этого серебристого колыхания, похожее на старое кострище. К высокому и наиболее побитому непогодой камню прислонялся квадратный силуэт, имеющий неприятное сходство с поставленным на попа гробом. Но Спицын знал, что это на самом деле. Никакой это не гроб, а просто очередной старый баркас. Та же плоскодонка.
      Навидался он их за последнее время. И капище это было посвящено понятно кому. Разумеется, лодочнику, и только ему. Охотник вышел из машины и подошел к кругу камней, уже не обращая внимания на ночной лес. Внимательно вгляделся в баркас. Он был старый, старее того, что висел под деревом в лесу. Старое дерево высохло и разошлось. Краска давно обсыпалась, и теперь лодка стала похожа на главную часть в погребальных обрядах. Не хватало только креста, намалеванного на крышке - днище баркаса.
      Спицын покачал головой. Ему показалось, что это сходство было придано лодке специально. Далеко в лесу завыл волк, к нему присоединилось еще несколько, но человек даже и ухом не повел. Вместо этого он сделал несколько шагов к кострищу.
      В нем виднелись кости - старые, хрупкие, рассыпающиеся белым порошком. Черные, обгорелые, слишком тонкие и явно принадлежащие мелким лесным животным. А череп, вытянутый, с остатками рогов, от какой-то домашней скотины. Может, козы или овцы. Этот, с зубами, явно собачий, может быть из тех, что похитили из деревни. А вот у этого в зубах старые пломбы, череп этот человеческий. Кто тащил их сюда и сжигал? И как, убив перед этим или прямо так, живьем?
      Спицын резко поднял голову и увидел стоящий рядом баркас. Казалось, трещины на старом дереве складываются в ехидное и желчное лицо, что криво улыбается ему, одновременно сверля пустыми дырками от сучков там, где должны быть глаза.
      Лицо лодочника, он всегда так представлял его себе. Еще тогда, в архивах больших городов. Пустые глазницы, неясные черты лица. Воплощение тумана.
      Лицо подмигнуло ему. Или это играл причудливо свет умирающей луны.
      Неважно. Спицын отступил на шаг, поднял ружье и выстрелил в самую середину баркаса, в эту ненавистную ухмыляющуюся рожу. Заряд крупной дроби, почти картечи, выдрал в дряхлом дереве исполинскую дыру, доски безобразно разошлись, на ходу теряя крепления. Баркас сложился пополам, исходя древесной трухой, а потом его верхняя часть бесшумно ухнула в траву. Нижняя осталась торчать, как гнилой зуб с обломанной коронкой. Охотник немного постоял, потом его взгляд уперся в кострище.
      - Огоньку тебе, - пробормотал Спицын и пошел назад, к машине, - будет огонек.
      - Будет... - бормотал он, доставая из багажника канистру с бензином. - Будет, - повторил он, разливая едко пахнущую жидкость вокруг камней.
      Серебристая трава под бензином теряла свой яркий цвет и никла темными лохмами.
      Он вылил почти всю канистру, а потом зашвырнул ее к переломленному баркасу, аккурат на пепелище жертвенного костра.
      - Огонек, - произнес он, задыхаясь от тяжелых паров. Потом сел в машину и подал ее обратно в лес.
      Достал спички, прошел на середину поляны. Первая не зажглась - так тряслись у него руки. Вторая зашипела, вспыхнула, он подержал ее в руке, потом уронил в траву, где тут же занялось с характерным хлопком. Яркие змеистые дорожки огня, такие живые в ночи, резво побежали к капищу, фыркая и извергая крохотные клубки синеватого дыма.
      Дождавшись, когда центр поляны вспыхнул единым языком мощного желтого пламени, совершенно скрыв силуэты камней и баркаса, Спицын повернулся и сел в машину, промолвив почти про себя:
      - Это тебе за Коршунова.
      Затем он развернулся и погнал в чащу, а позади него остававшийся в канистре бензин мощно рванул, так что выброс пламени на миг взвился выше деревьев. Капище лодочника полыхало так, что это было замечено с пролетающего над лесом пассажирского самолета - крохотная красная искорка в едином темном массиве.
      В дальнейшем огонь разгорелся и перешел на окружающие деревья. Получился маленький лесной пожар с последующим возникновением в лесу крупной проплешины километров пять в диаметре. Но не Спицын, не Коршунов об этом так и не узнали.
      Как, впрочем, и лодочник.
     
      Спицын очень устал. Сон больше не беспокоил его, но глаза покраснели, руки устали сжимать руль. Эта бессмысленная долгая охота, гонка по лесу и особенно потеря Коршунова сильно подкосили его. Глупая была затея, что уж говорить, понадеялись на себя, столько народу сгинуло - не пересчитать. - Переоценили себя, - думалось ему, а глаза автоматически следили за дорогой, руки сами крутили руль. Он уже не обращал внимания на талисман - глупую серебряную безделушку. Да и не найдет он лодочника сегодня. Пусть, решил Спицын, это будет мне уроком. В три тридцать охотник Спицын выбрался из елового леса обратно на поле.
      Восток посветлел и стал бирюзовым с красноватым отливом у самого горизонта. Позади, в лесу, отсыпалась ночь и недоуменно глядела оставшимися звездами. Лениво и сонно текла река, на ее берегу приютилась деревушка. А между ней и лесом было поле - и первые капельки росы выпадали на высокую некошеную траву.
      С речки наползал туман - новый, на этот раз утренний. Петухи еще не кричали, только слышно было одинокое гудение моторного самолета где-то в вышине.
      А туман наступал ровным белым приливом, скрывая в себе черные остовы крестов на деревенском кладбище.



      Коршунов мчался сквозь лес. Был он жив, вопреки всему. И хотя машина его целиком скрылась в мутных глубинах маленького с виду болотца, и он остался без ружья, без фонаря - он был жив.
      И бежал все быстрее. Мчался по тропе, иногда странные твари увязывались за ним следом, тянули свои когтистые лапы и... отставали. А он бежал, хотя в легких уже хрипело, и в глазах прыгали темные пятна. Как и напарник, решал он недолго. Выскочив в последнюю минуту из тонущего автомобиля, Коршунов постоял, глазея, как задние фонари исчезают в воде, феерически продолжая светить из глубины. А потом кинулся по тропе, по которой они приехали. Спицына искать было глупо, да и не найдешь его теперь, пешком. Оставалось только одно - идти назад и по возможности достигнуть деревни живым, миновав лодочника и всех этих порождений ночного леса.
      Земля била ему в ноги, ветви хлестали по лицу и стремились ослепить. Луна исчезла, и в лесу была почти полная темнота.
      Но он как-то угадывал, как-то умудрялся не сбиваться с курса и мчался назад, на поле. Туда, где он будет спасен, где нет темноты и есть люди. Он был уверен - они помогут ему, спасут. А лодочник? Если Коршунов останется жив, его на канате не затащишь в этот лес. Пусть тут хоть все поумирают.
      Ноги подгибались, он задыхался и пару раз крепко ударился о шершавые стволы деревьев, еще чуть-чуть и он бы упал. Но нет, не в этот раз. Не достанется тьме. Не достанется.
      Он увидел впереди свет и из последних сил рванулся туда. Пробежал сотню метров, почти теряя сознание от усталости и страха.
      И вот поле. Лес позади, гневно шевелит многочисленными корявыми конечностями. Но он уже упустил свою жертву. Она оказалась слишком быстра, слишком проворна, чтобы достаться ему.
      Всхлипывая, Коршунов остановился на краю поля. Вот она, деревенька, поблескивает стеклами домов. А вот и свет, небо светлеет, горизонт готов выпустить из себя солнце. В деревне орут петухи. И пусть туман поднимается, стремясь закрыть этот прекрасный вид, компас у Коршунова в голове не подведет и на этот раз, как не подвел в лесу.
      Едва переведя дух, охотник побежал сквозь белые и холодные облака тумана.



      Они пахли дымом. Так определил Спицын, когда его автомобиль намертво сел на самом выезде из леса. Глубокая колея, и даже четырехколесный привод не может ничего поделать. Подергавшись пару раз, он плюнул, взял ружье, повесил к поясу талисман и пошел пешком. Все его тело молило об отдыхе, пусть даже самом кратком, самом маленьком, чуток прилечь, и все, хорошо. Вот только дойдет до жилья. И пусть туман поднялся, скрыв милый вид спящей деревни, пусть, главное, больше нет леса.
      А уж на поле-то он сориентируется.
      Тяжело ступая, он побрел сквозь туман. Роса оседала на коже, приятно холодила, холодным ручейком сбегала за шиворот. Запах дыма, тумана, росы, может быть, запах раннего утра.
      - Может у утра быть запах? - спросил сам у себя Спицын и ухмыльнулся. Потом вспомнил о Коршунове, оставшемся в лесу, и ухмылка исчезла. Талисман больно бил по ногам.
      Когда он дошел, по его примеркам, до середины поля, ему навстречу выступило темное, неясное пятно. Массивное, высокое, до боли знакомое.
      Спицын остановился.
      - Нет! - сказал он тихо, - нет, не сейчас. Не сейчас...
      Лодочник спокойно смотрел на него, легкий утренний ветерок шевелил складки его черной одежды. Лица из-за тумана было не разглядеть.
      - Не сейчас... - и туман отозвался глухим эхом.
      Фигура шевельнулась, взмахнула руками, и огромное, черного дерева весло загребнуло туман. Острых форм челн, тоже едва видимый, развернулся и поплыл прочь, удаляясь от Спицына.
      - Куда! -крикнул тот, - стой! - Он стащил с плеча ружье.
      Лодочник удалялся. Греб он вроде не часто, но двигался потрясающе быстро. Фигура его в тумане мутнела, теряла очертания.
      Спицын побежал за ним, он чувствовал запах дыма, чувствовал, как травы бьют об его ноги.
      - Стооой!!! - заорал он, теряя над собой всякий контроль.
      Силуэт пропал, удалился за пределы видимости. Спицын упал на колени, он плакал, прижимая к груди ружье как совсем маленького ребенка. Слезы катились из глаз, сознание меркло.
      Силуэт появился вновь и теперь приближался.
      Истерика мигом слетела с человека. Не давая силуэту подойти вплотную, он поднял ружье и выстрелил. Приклад толкнул в плечо, грохот болью отозвался в голове. В тумане заорали. Тело глухо стукнуло о землю. Спицын поднялся и, держа ружье у плеча, крадучись, подошел ближе. Тело на земле, он подходит еще ближе, еще, легкий порыв ветра разрежает туман.
      На земле лежал Коршунов. Он раскинул руки, одна нога его была подвернута неестественно, голова запрокинута, а глаза уставились в закрытое туманом небо. В груди просматривалась небольшая дыра, совсем маленькая, по сравнению с той, что на спине. Земля под телом медленно пропитывалась темной кровью, которая мешалась с росой и стекала по травам розовыми ручейками.
      Коршунов выглядел отдохнувшим.
      Ветер дунул еще, и туман покорно отошел, явив четкую и окончательную картину трупа, безвольно раскинувшегося на земле.
      - Что ж ты так, Коршунов, - произнес Спицын и обернулся к лодочнику, который неторопливо выплыл из тумана позади него.
      Складки его балахона больше не колыхались, лицо скрывал антрацитового цвета капюшон, но все равно казалось, что под этим капюшоном лодочник улыбается.
      Охотник поднял дробовик и начал стрелять. Сцепив зубы, он нажимал на курок. Пули влетали в лодочника и растворялись в его всепоглощающей темноте. А Спицын все стрелял и прекратил только тогда, когда опустел цилиндрический магазин под стволом. Лодочник улыбался.
      Там, под плащом.
      Спицын отшвырнул дробовик и сдернул с пояса талисман. Как учили, поднял его и направил острыми кончиками рогов в темную фигуру на остроносом челне.
      Шанс еще оставался, еще был, если только старый колдун не наврал и если...



      В трехстах километрах, в крупном промышленном городе, человек по имени Александр Бельцов возвращался домой, шагая ранним утром по облицованной гранитом набережной реки. Было еще темно, и город спал, даже фонари на улицах еще не погасли. Какое-то шевеление на реке привлекло внимание прохожего. Он остановился, подошел к парапету и вгляделся в серую ленивую воду. То, что он увидел, наполнило его ужасом и заставило податься назад. Прочь от реки. По речке плыл, направляясь к нему, женский труп, в белом, но испачканном какими-то пятнами платье. Глаза утопленницы были открыты и лихорадочно блестели, а губы беспрестанно шевелились, произнося какое-то слово. Бельцов вскрикнул от ужаса, когда проплывающий труп заглянул ему в глаза, а потом кинулся бежать прочь от парапета в глубь города. Много дней спустя, в нежаркую августовскую ночь, он очнулся от холодного прикосновения к плечу. Открыл глаза, испуганно включил свет, но никого не обнаружил, и только на плече нашлись сероватые отпечатки чужих пальцев, ощутимо пахнущих речной тиной.
      В дальнейшем у Бельцова было много таких прецедентов, печально закончившихся сердечным приступом и скоропостижной кончиной, но начало этому было положено жаркой июльской ночью. Той, что в народе зовут топлой.



      - Сгинь!! - заорал Спицын, целя талисманом в лодочника. - Сгинь, тварюга!!! Сгинь.
      Лодочник захохотал - жуткий утробный звук, будто у смеющегося забит чем-то рот. Он взмахнул веслом, и мощная, широкая лопасть выбила талисман у Спицына из руки. Серебряная безделица промелькнула в воздухе и упала рядом с неподвижным Коршуновым. Последние клочья тумана были унесены в жертву наступающему дню и отвязанный дух предстал во всей своей красе.
      Глаза под балахоном не были пустыми - они были красные и светились.
      Глядя на эти, похожие на угольки, глаза, Спицын закричал. Закричал громко, в который раз за эту суматошную ночь. Кричал долго и мучительно даже после того, как лодочник взял его под свое темное крыло.
      Поблекшая круглая луна холодно взирала, как пропадает охотник. Его крики становились все тише, все более хриплыми, руки бессильно взмахнули пару раз и повисли. Потом он исчез, растворился и лодочник.
      Остались лишь луна и мертвый Коршунов, отвлеченно смотрящий в синее небо.
      Потом и луна скрылась за горизонтом. День уверенно вступал в свои права.