Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
Rambler's Top100



Сергей Болотников. Трольхеттен (роман).
Страница 11. <предыдущая> <следующая>







9.



      - Это я, - сказал Мартиков - Да собственно вы меня знаете.
      Трое человек изумленно - испуганно уставились на него. Один из них, плотный здоровяк, потянулся к автомату, обыденно висящему на спинке стула.
      - Незачем! - поспешно сказал Мартиков - больше не будет никаких сцен с кровавой резней. Во всяком случае, пока.
      - Это же он! - крикнул журналист, - Тот оборотень.
      - Тот, не тот, - бросил плотный, похожий на отставного военного, - чего ж он сюда приперся?
      Третий - субтильный бледный юнец медленно пятился вглубь комнаты. Увидев это, журналист недовольно процедил:
      - А говорил, "ну оборотень, ну и что"...
      Парень только качнул головой неопределенно.
      - Послушайте, - произнес Мартиков по возможности вежливо, прекрасно вместе с тем сознавая, что с его новым голосом вежливо говорить невозможно, он скорее лаял, низко, грубо, - Вам лучше сразу оставить ваши страхи, я понимаю, что мой нынешний вид не внушает доверия но... я был когда-то совсем другим.
      - Что он там лепечет? - резко спросил бывший солдат, - ну и паскудная тварь...
      Журналист смотрел на Мартикова со смесью брезгливости и нервозности, но в руках себя держал.
      Полуволк вздохнул, утробно, переступил массивными лапами, безжалостно пятная грязью линолеум пола Владовой квартиры.
      - Может не будем так, на пороге?
      - Как у него получается говорить, с такой челюстью? - спросил юнец из дальнего конца комнаты.
      - Постоишь, - бросил Владислав, - не каждый день, знаешь ли, принимаешь в гости оборотня, тем более всего в такой грязище.
      Мартиков снова испустил вздох. Испачкан он и вправду был отменно, начиная с дурнопахнущей осенней грязи на холке, от которой густая шерсть свисала сосульками, до правой ноги, всей в густом липком масле, похожем на отработанный солидол, запах которого стремительно разносился по крохотной однокомнатке.
      Что поделать, в городе стало слишком мало мест в которых можно было как следует вымыться, да и надо признать, что новая натура Павла Константиновича Мартикова не слишком то тяготела к воде. Осенняя вязкая грязь, тяжелыми пластами липла к лапам, сажа, горелое автомобильное масло, оставшееся после многочисленных локальных автокатастроф, словно семейка крохотных блох стремилась зацепиться за все, что движется. Бытовой мусор сошел на нет, и на смену ему пришел вестник разрухи - техногенные, изуродованные до полной неузнаваемости, отбросы. И вот уже в самым неожиданных местах можно было встретить детскую куклу с отломанной ручкой, или серебряное зеркальце в изящной оправе и со слепым, лишенным стекла оком - остатки былых спешных переездов. Куда? Мартиков не знал, хотя и догадывался.
      Ночью он снова стал охотиться - естественно, он был почти уверен, что это былые работодатели вновь наложили свое проклятие. Мартиков не помнил, чтобы волк возвращался, но теперь знал, он уже внутри, и скоро, слишком скоро снова возьмет в свои корявые лапы вожжи управления исстрадавшимся сознанием Павла Константиновича.
      Ночные охоты - зловещий симптом. Но отвлекало то, что происходили они теперь в некоем странном, и вместе с тем узнаваемом месте.
      Где-то он видел эти крутые холмы, поросшие синеватой жесткой растительностью, эти круглосуточные туманы и дурманящий запах трав. Безлунными ночами, когда мозги более или менее связно соображали, он мучительно пытался вспомнить когда же бывал в этих краях. Не мог, память отказывалась выдавать более или менее ясную картину. Может быть в одно из его редких посещений Кавказа лет пятнадцать назад?
      Может быть, хотя он больше склонялся к мысли, что нет.
      Сны эти, хотя он по-прежнему догонял и умертвлял мелкую суетливую добычу, успокоения не проносили. Как раз напротив, доводили до неистовства.
      И не подозревал он, что совсем неподалеку так же мучился еще один человек, еще один вечных беглец от своей половины, своего собственного монстра. Мучится, напрягая пустую память, а некий расплывчатый образ пляшет на границе сознания, вертится и дразнится, раздражает и никогда не подходит ближе.
      Выход был всего один. На поклон к Плащевику Мартиков идти не мог, и потому оставалось лишь отыскать ту группу, в состав которой входил и чудом оставшийся в живых журналист. Что ж, он ожидал такую реакцию с их стороны, и как они себя поведут. Когда узнают, что со временем он начнет утрачивать человеческие черты.
      Сделав три шага вперед, Павел Константинович оказался в тесном коридоре квартиры.
      - Я же видел вас тогда той ночью, - горячо сказал он Владу, вы что-то знаете, вы все что-то знаете!
      - О чем?
      - Да обо всем! - рявкнул он, и Белоспицын у окна вздрогнул, - О том чем пахнет воздух, и что за сны мне сняться, и куда все подевались, о типе в черном "саабе", наконец!
      - Стоп! - сказал Влад, - опять "сааб". Тут ты не ошибся... и вообще, наверное, не ошибся, заходи, и устраивайся там, на табурете. Извини, что не предложил тебе диван, но больно ты грязен.
      - Простите, в городе туго с водой.
      - Ничего, - утешил Дивер, - У нас все равно забита канализация, так что наше обоняние урона не понесет.
      - Не увидь я тебя тогда, при расстреле собак, ни за что бы не поверил, что такое как ты может быть на этом свете.
      - Эххе... - усмехнулся Мартиков, - на этом свете теперь может быть все, что угодно. В том числе и тот свет, извини за каламбур.
      Позади, на лестничной клетке затопали шаги, потом входная дверь распахнулась и явила Степана Приходских, который, увидев оборотня, замер на пороге:
      - Эка... - сказал он и замолк. Дивер махнул рукой, заходи, мол. Степан зашел и сел на диван, косясь на Мартикова.
      - Все интереснее и интереснее.
      - Меня зовут Мартиков Павел Константинович. - Представительно произнес волосатый уродливый получеловек, от которого разило тяжелой смесью псины, бензина, и подгнившего мяса. - В общем то во всем происшедшем виноват я сам, и моя основная вина в том, что я не сообразил убраться из этого паршивого городка. А теперь вот поздно, я попался, увяз по уши, и ей богу, это заставило меня пересмотреть жизненные идеалы. Не каждому это дается.
      - Мы тут все как следует увязли, ты давай рассказывай, каким образом таким стал, - сказал Дивер.
      И под тихий шелест начавшегося дождя за окном Павел Константинович Мартиков поведал немудреную свою историю, перемежая ее лающими восклицаниями, от которых слушатели вздрагивали.
      Про "Паритет" они помнили, пожар был крупный, и еще было слишком много народу, чтобы такое событие не прошло незамеченным. При упоминании двоих налетчиков в подворотне, еще в самом начале (а кажется больше года назад), Влад с Белоспициным переглянулись. Черный же "сааб" вызвал бурную дискуссию, причем основные вопросы сыпались опять же на Александра, как на единственного, вступавшего в контакт с этим адским авто.
      - Мир тесен, да? - сказал Владислав.
      При упоминании ночных бдений на крышах, Белоспицын оживился и припомнил несколько случаев звериного воя, слышанного им лунными полуночами. Убийство Медведя вызвало шок пополам с омерзением, после чего слушатели Мартикова вновь стали относиться к нему с подозрением.
      - Так ведь это тебя Голубев видел! - произнес Сергеев, - ты ж его пугнул до смерти.
      - Я не помню, - сказал Мартиков, - и вполне возможно, что уже не вспомню. Дайте мне дорассказать.
      И он поведал про волю владельцев черного "сааба", после чего в комнате повисла тишина. Ранние сумерки быстро наплывали на город, укутывали в мокрое свинцово-серое покрывало.
      - Все же я, да? - спросил Сергеев - тебе ясно дали понять, что убить надо меня.
      - Не сомневайся, - произнес Белоспицын, - мне они тоже указали без обиняков. Как заказное убийство.
      - И что ты? - спросил Дивер, обращаясь к Мартикову.
      Павел Константинович качнул лобастой массивной головой в сторону Сергеева:
      - Ну он же жив.
      - Значит... ты нарушил данное им обязательство и теперь волк вернется, так?
      - Да, - через силу сказал Мартиков - по чести сказать, он уже близко.
      И ты пришел к нам, - продолжил Дивер, - зная, что вот-вот потеряешь остатки соображения, и начнешь кидаться на все что движется. Так ведь?
      Мартиков сник, на его уродливой морде проступила тоска, эдакая молчаливая мольба о помощи. Он скривился и заплакал бы, если бы мог, увы, у волков нет слезных желез.
      - Я думал... - сказал он, - думал вы сможете помочь...
      - Но как, Мартиков? - воскликнул Дивер, - Ты хоть понимаешь, кто мы? Мы совсем не понимаем, что творится вокруг. Мы не контролируем ситуацию, а плывем по течению. И не наша вина, в том, что вместо того, чтобы увлеченными быстрым потоком, ухнуть в бездну, зацепились за выступающий из воды камень и потому сохранили себя! Может быть поэтому нас и хотят убить те отморозки из "сааба"!
      - Ты знаешь! Я видел! - отрывисто сказал Павел Константинович Владу, отказываясь верить услышанному, - тогда, в расстрельную ночь, я видел.
      - Тогда я понимал еще меньше, чем сейчас, - произнес Владислав тихо.
      - Вы не понимаете! - крикнул Мартиков, - вот я сейчас сижу перед вами! Да я страшный, да я урод, хотя было время, когда на меня засматривались женщины! Но я человек! Я думаю, анализирую, чувствую!
      - Тише, тише, мы, конечно понимаем, но... - начал Дивер.
      - Вы не понимаете!!! - рявкнул Мартиков, поднимаясь во весь свой немалый рост, собеседники его тоже поднялись, Дивер протянул руку к оружию, - ВЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТЕ! Вы не знаете, что значит терять себя. Вот я пока с вами, но скоро, слышите, скоро тут, - он прикоснулся к своей голове - тут никого не останется. Не будет Мартикова, ни будет никого, будет тупой лесной зверь, который только и знает, как задирать добычу, как пить из нее кровь. Это хищник... это... - он оглядел людей, который сдвинулись друг к другу у самого окна и смотрели с откровенным страхом, - впрочем, вам все равно... вас не унес поток.
      Они ведь боялись его. Боялись и не верили, что у такой жуткой твари может быть душа и сознание человека. Он напугал их, стоило повысить голос. Да что там, эта крохотная группа людей и вправду была подневольной событиями. Как справедливо выразился бывший вояка, они зацепились за камень, на пути к смерти, просто рыбы, чудом минувшие хитроумной сети.
      - "Ошибка, снова ошибка!" - подумал про себя Мартиков.
      Шанс еще был, можно было попытаться прыгнуть сейчас вперед, в надежде, что они не успеют схватить оружие, и если ему повезет, крыли и когти помогут расправиться с этими хилыми выжившими. А потом пойти, найти черную иномарку, рассказать...
      Нет! Напасть сейчас, это значит снова предать самого себя. Больше он этого не допустит. Будет держаться до последнего, пусть зверь много сильнее его самого. А эти люди и так приговорены к смерти, а в действенности методов Плащевика и компании Мартиков не сомневался.
      Павел Константинович повернулся и пошел прочь. Выход должен быть, как говорит популярное присловье: из каждой ситуации есть по крайней мере два выхода...
      Но ведь он есть, так ведь. И лежит он на поверхности. Мыло, пеньковая веревка, или прыжок с пятнадцатиэтажки в центре, если пенька не сможет передавить мощные шейные мышцы. Есть еще Мелочевка с ее омутами и коварными течение подле моста.
      И никакого зверя, никакого Мартикова. Все. Смерть, Исход, называйте как хотите.
      Он прожил больше сорока лет, многое повидал, многое пережил, и жаль лишь только, что большую часть жизни провел в погоне за миражом. Достаток, власть - миражи, цветное порождение быта, красивые конфеты с отравленной начинкой. Суррогат для тех, кто не хочет видеть настоящих чудес! Не жаль, ничего не жаль.
      - Постой! - окликнул его Сергеев.
      Мартиков обернулся, стоя в дверях. Они больше не стояли в дальнем углу, как испуганные грозой овцы. Напротив подошли ближе и смотрели на него, никто не тянулся к оружию.
      - Мы действительно не знаем как снять с тебя проклятье, - продолжил Владислав Сергеев - Но, черт побери, ты же сам сказал, что в этом городе возможно все! А мы... мы не можем сейчас терять нужных нам людей.
      И никто ему не возразил, принимая мохнатое, желтоглазое чудовище в их группу.
      Мартиков обернулся, ощущая как деформированная его звериная пасть силиться широко улыбнуться, обнажая блестящие пятисантиметровые клыки. Но никто из стоящих перед Павлом Константиновичем при виде этого больше не вздрогнул. Даже Белоспицын.





10.



      Сны Никиты обладали некоторой прихотливостью. Например, в них он никогда не ходил по туманному миру на своих двоих, да и вообще не был человеком. Кем же он был? Он и сам не знал, крошечные пушистые зверьки были его вотчиной, но даже увидь он себя со стороны (а однажды так и случилось, когда он глянул в покрытую глянцевой антрацитовой пленкой гладь лесного пруда и увидел там шуструю бурую лисичку), все равно не смог бы определить. В конце концов он был всего лишь пятилетним мальчиком, пусть и достаточно развитым для своих лет. Да и зверьки были не типичны, лишь напоминая тех, что водятся здесь в этом реальном, точнее бывшим реальным миром.
      Вот и в этот раз спящий Никита вселился в пугливое маленькое сознание, покрытое нежнейшей, с неуловимым розовым оттенком шерстью. Маленький розовый нос, что смешно морщился, когда втягивал воздух, глаза бусины - зрачок во весь глаз, бархатная тьма. Кролик - решил Никита, и был не прав. Зверюшка лишь походила на кролика, да и то лишь на игрушечного, что лишен зубов и когтей, а в задних лапках нет и намека на мощные мышцы. Идеал мягкой игрушки, это создание и вправду было не агрессивным, год за годом своей короткой жизни пережевывающее синеватую травку. Такой горький привкус, он ему нравился, ведь это была пища определенная природой.
      Вот так, Никита Трифонов вертелся в своей короткой детской кроватке, керосиновый ночник разгонял тьму в пустеющем городе, а, тот кого он призван охранять видел себя крошечным розоватым кроликом, и улыбался во сне. Детские сны - апофеоз беспечности.
      Крошечное розоватое создание начало этот день так же как и предыдущий, как и день до этого. Вечное прыганье, горький вкус травы, запах тумана. Сегодня он вышел на луг, перед сильно разросшимся поселением и некоторое время наблюдал за суетящимися людьми. Люди что-то возводили, чуть дальше на самой вершине холма, что вздымался почти под самый свод и вершина его частично была скрыта туманом. Там, наверху уже вырисовывались контуры массивного строения, назначение которого оставалось для Никиты загадкой. Люди торопились, они таскали камни наверх, а назад возвращались не вполне здоровыми (по выражением Трифонова), одежда их была изодранна, а на спинах проступали рубцы. Кто и за что бил поселенцев было неясно.
      Кролик смотрел за людской суетой, нервно принюхивался к незнакомому и пугающему запаху дыма, доносящегося от жилья, а потом кинулся обратно в лес, завидев как из тумана спускается коршун. Птица была слепа, у нее вообще не было глаз, и в закрытых дымкой небесах она ориентировалась какими то другими органами чувств. Но добычу чуяла отменно.
      В лесу было спокойно. Здесь было укрытие, и широкие крылья коршуна не позволят ему проникнуть сквозь туго переплетающиеся кроны деревьев.
      Здесь были свои опасности, которые делились в сознании зверька на две категории: знакомые и пришлые. Последние были хуже всего.
      Знакомые по крайней мере можно было избежать.
      Ветер донес резкий запах - чужого азарта, чужой разумной жизни, запах дыма. Но это не те, из деревни, поселенцы боятся леса. Там по их разумению водятся дикие, страшные звери. Кролик знал, что такие есть, но самого его никогда не трогали - слишком уж мелок. Но не раз и не два вырывали его из мутной ночной дремоты тяжелые шаги чего-то массивного, от которого сотрясалась земля. Земля эта была дикой и хороша в своей первозданной свежести.
      Вот если бы не те, кто скрывается на вершине холма. Они были чуждыми, но при этом вели себя как хозяева.
      Кролик замер у корней исполинского, в два обхвата, дерева со скрученным, изуродованным наплывами стволом. Ветвями этот древесный монстр достигал тумана, и потому листва на его вершине имела совсем другой цвет нежели в глубине. Дерево глухо и жутко лопотало, но зверька пугал вовсе не этот звук, от чего он прижимался к земле и мелко подрагивал.
      Отдаленный лай. Вернее нечто похожее на лай, пополам с воплями собакоголовых обезьян - резкий и неприятный звук, несущий угрозу. Собаки, если их можно было назвать собаками - это всего лишь слуги, тех кто вышел сегодня на охоту.
      Охота! Опять охота. В маленьком примитивном мозгу кролика не было соответствующих понятий, и этот лай он слышал впервые, но для Никиты Трифонова он был знаком. Не раз и не два он переживал охоту, которая как изощренное наказание посещала каждый из его снов.
      И всякий раз охотились именно за ним.
      Во сне, Никита заворочался и застонал. В комнате царил запах затхлости и неработающей канализации. Мать была на кухне, как всегда в состоянии прострации, и не подумала даже придти на стон сына.
      Никита понял, что спасти его могут лишь быстрые ноги. Иногда это удавалось, и тогда сон заканчивался хорошо. Ни разу провидение не позволяло возникнуть здесь в образе могучего хищника, который будет не прятаться, а напротив, нападать. Ни разу, хотя иногда так хотелось. Как вот в этом случае.
      Лай в районе деревни. Можно представить, что сейчас там твориться. Поселяне до смерти боятся своих хозяев и когда охота приходит в деревню, все до единого прячутся в своих хибары. Это сильные и смелые люди, однако они никогда не поднимут голос против охотников, потому что были случаи, когда дичью становились не только лесные звери. Охотники любят кровавые забавы, они любят охотиться на думающую дичь. И здесь, и в городе, не так ли? Может быть поэтому они безошибочно выделяют в массе лесных созданий именно то, в котором прячется бодрствующее сознание спящего Никиты.
      Так страшно здесь в лесу, хочется зарыться в землю, укрыться от охотничьих псов. Да бесполезно - все равно мощными когтями выроют из-под земли, а глубже не вкопаешься - пойдет однородный базальтовый слой. Скала. Именно по этому крупные лесные животные и не роют нор.
      Однако все ближе, кролик стал ощущать запах охотничьих псов - тяжкая звериная вонь, и которая мешается с запахом редкоземельного металла, такого чужеродного, что все до единой твари в лесу содрогаются от подкатившего страха.
      Кролик бросился прочь. Вот он только что сидел в каменной неподвижности, только нос смешно морщился ловя опасные ароматы, а вот уже никого нет, только тень мелькнула - зверек очень быстр.
      Шум в ушах, он легко несется сквозь низкие лесные травы. Проползает под корягами в такие крохотные проемы, что зверю крупнее никогда не пробраться, пересекает звонкие быстро текучие ручейки.
      Один раз он резко замирает и вжимается в прелые желтоватые листья, что укрывают землю под раскидистым деревом. Мимо, совсем рядом, быстро проходит крупный зверь. Чудно скроенное копыто с легким сотрясением почвы раскидывает листья в полуметре от Никиты. Он не боится - это исполинская туша всего лишь лось, тупое копытное, питающееся травой. Лось тоже испуган - несмотря на размеры - он тоже дичь.
      Но где же охота? Лай стих, не слышно пение охотничьего рога. Неужели оторвался?
      Никита шумно вздохнул, завозил ногами по скомканной простыне. Маленький розовый кролик, ожившая плюшевая игрушка, переступил с лапки на лапку. Лось ушел, и зверек неторопливо стал спускаться в неглубокий овражек, по дну которого бежал родник с ледяной водой. Настоящий подземный ключ, он нес в себе столько железа, что галька на дне густо покрылась слоем ржавчины, из-за чего казалось, что дно ручья вымощено чистым золотом.
      Здесь был водопой и оба бережка у ручья были вытоптаны лесными жителями до полного отсутствия растительности. Четко видные звериные тропы спускались по склонам оврага тут и там, прихотливо изгибаясь. Воду любили все. Важные лесные птицы бродили здесь по своеобразной набережной, склевывали мелкую ползучую живность, а в неглубокой запруде с теплой водой, что находилась ниже по течению резвились мальки и головастики. Кролик тоже хотел пить, сейчас после пережитого страха и гонки по лесу. В два прыжка он покрыл половину расстояния до ручья и в этот момент трое цветастых, причудливо раскрашенных в черно-бело-синей полосы, птиц, с визгливой руганью на своем птичьем языке шарахнулись прочь, а секундой позже взвились в воздух.
      Из зарослей растений с широкими резными листьями, очень похожих на папоротник, хотя не были папоротниками, появилась голова зверя. Была она лобаста и уродлива, мощные челюсти бугрились в самых неожиданных местах, словно для создания их применялись методы неряшливой газовой сварки. Темные губы отвисли, и тут и там мелькали криво растущие клыки, с которых на лесную почву капала мутная вязкая слюна.
      Помесь овчарки с бульдозером - сказал бы острый на язык Белоспицын.
      Шерсть у твари росла пучками, и была между тем густая и длинная, и даже на вид жесткая. Под мощными нависающими надбровными дугами газ было не видать, но когда создание сделало шаг вперед и поймало зрачками свет, они тут же вспыхнули красным, придав зверю окончательно демонический вид. Уши стояли торчком. На массивной шее был туго затянут тонкой ковки металлический ошейник по всей длине которого шли холодно поблескивающие шипы, в основании которых причудливо извивались непонятны руны.
      Пес приподнял голову и с шумом втянул в себя воздух. Красные глаза диковато блестели. Кролик был совсем рядом, слишком испуганный, чтобы бежать. Тварь полностью вышла на свет, отталкивающе совершенная в своем уродстве. Мощное тело было создано для долго бега, вывороченные ноздри безостановочно ловили воздух. Пес замер у ручейка и принялся шумно лакать.
      Неподалеку взвыл рог, визгливо, как умирающее маленькое животное. Охотничий пес вскинул морду, а потом развернувшись пошел прямо на кролика. Он не видел его и не чувствовал, просто посчитал, что этим путем проще всего покинуть овраг. Слепая судьба в очередной раз сыграла против Никиты. Хотя... все чаще ему начинало казаться, что за этим, прокручивающимся каждую ночь действом кто-то есть. Какой то опытный режиссер, всю жизнь занимавшийся тем, что ставил драмы.
      Кролику ничего больше не оставалось. Как вскочить с места и ринуться вверх по склону во всю мощь своих маленьких лапок. Охотничий рог взвыл прямо над ухом, и когда зверей выскочил из овражка его уже ждало трое псов - оскаленные мощные звери, красные глаза горят азартом хищников! И какая то темная фигура в отдалении, уж не охотник ли?
      Трифонов не размышлял, отчаянный страх вытеснил все до единой мысли. Он увернулся от псов, что кинулись на него синхронным движением, словно были пародией на сиамских близнецов, и рванулся в густые заросли. Все тело зверька содрогалось от отчаянных усилий, крохотное сердце билось все быстрее. Так, что отдельные удары сливались в истеричную дробь.
      Псы мчались позади, азартно выли, слюна срывалась с оскаленных клыков цвета серы. Справа и слева затрубили рога, послышался собачий лай - охота почуяла дичь и все новые и новые ее участники присоединялись к разворачивающемуся действу.
      Спящий Никита дергал ногами, лежа в кровати, судорожно хватал ртом воздух, глаза бешено метались под веками.
      Слишком коротки лапы, слишком малы усилия. Он выкладывался как мог. Листья жесткой травы больно хлестали его, когда он прорывался сквозь заросли, а преследователи и не думали отставать. Он чувствовал их позади. Чувствовал горячее, отдающее гнилью дыхание.
      На крошечной, покрытой мякенькой, вроде клевера травкой, кролику пришлось резко свернуть, потому на встречу ему выскочило еще два пса - оба в ошейниках. Позади кто-то бессвязно вопил и трубил в рог. Страшно, так страшно, и лес перестал быть спасением, и каждый куст таит в себе неведомую опасность.
      Его загнали. Легкие отказывались забирать воздух, лапы подкашивались, розоватая шерсть обвисла мокрыми лохмами, на которых налипла жухлая трава и грязь. Глаза кролика вылезали из орбит, а под смешным носиком пузырилась желтоватая пена. Лес впереди редел, почва стала топкой и ненадежной. Инстинкт вел зверька вглубь, дальше, в последней попытке оторваться, и в конце концов занес его в настоящее болото. Трава дальше не росла, глянцевая неподвижная жижа источала тяжелые испарения. И чуть впереди виднелась кочка, с тремя-четырьмя пучками жухлой травы.
      Кролик остановился, крупно дрожа, обернулся глазами-бусинами на преследователей. Те в болото сигать не стали. С десяток красноглазых псов бесновались на берегу, а еще трое аккуратными шажками подбирались поближе к жертве. Багровые зрачки смотрели неотрывно, дико.
      Кролик решился. Он прыгнул вперед, ведь кочка была так близко, а за ней виднеется еще одна, больше первой. Прыгнул в мощном усилии, выложившись без остатка.
      И не долетел. Черная вода, вперемешку с илом, цепко схватила зверька и он стремительно ушел на дно, успев лишь судорожно дернуться напоследок. Псы остановились, глядя, как казалось, со звериным недоумением.
      Последнее что увидел Никита Трифонов глазами кролика, это серебристые воздушные пузыри, уходящие сквозь мутную воду куда то вверх - к свету.
      Потом он проснулся в своей неуютной, освещенной керосинкой комнате, задыхаясь от слез. Сел, и некоторое время сидел, обнявши руками колени, оплакивая судьбу погибшего зверька. Снова погоня, и снова он не смог уйти.
      Снова. Опять. Как всегда.





11.



      В единый миг долгий и изматывающий бег Василия Мельникова по прозвищу бомж Васек подошел к концу. Случилось это так быстро, что недавняя жертва еще много дней после события не могла прийти в себя и просыпалась ночами от собственных воплей.
      Пять пар глаз уставились на него в немом изумлении.
      - О! - произнес хилый юнец - Еще один. У нас тут прямо гостиница.
      - Люди к нам тянутся, - в тон ему сказал массивный детина с военной выправкой.
      А жуткий волосатый недочеловек, что сидел чуть в отдалении ничего не сказал, и лишь осклабился понимающе, отчего вид его потерял последнюю цивилизованность и стал чисто звериный. Василий содрогнулся, но отступать было некуда, последние мосты сожжены, за неимением Рубикона полсотни раз была перейдена Мелочевка.
      - Я так понял, ты из знающих? - произнес еще один из обитателей этой квартиры, человек со смутно знакомым лицом. Где-то Васек его уже видел, причем судя по всему в очереди за водой.
      - Знающих? - удивился Василий, - это смотря, что знать. А знаю я, что у вас тут типа клуба, что ли. Те, которые несут своего монстра, здесь собираются, - при этом он неосознанно кивнул в сторону волосатого, подразумевая, что это и есть один из оседланных монстров.
      Смутно знакомый повернулся к военному, спросил:
      - Монстра? Несут?
      - Первый раз слышу, - сказал волосатый, чем несказанно удивил Мельникова.
      - Ну, монстры! Беглецы! Дичь! - добавил Василий, сомневаясь уже, что пришел по адресу. - Да меня Хоноров послал! Евлампий Хоноров.
      - Опять этот шизофреник! - резко сказал военный, - чего он к нам людей шлет? - он обратил взор на Мельникова, спросил - ну а сам то ты кто такой? В армии не служил?
      Васек покачал головой.
      - Странно, - продолжил тот, - Глядя на тебя, я бы сказал, что ты служил в спецназе.
      - Да что вы! - воскликнул Мельников, - какой спецназ, бомж я, Васьком кличут!
      И заморгал растерянно, потому, что все сидящие уставились на него дружно разинув рты. Первым опомнился юнец, который видимо от удивления выдал грубовато:
      - Бомж? Да ты на себя посмотри, бомж. Я думал с таким лицом только киллеры ходят.
      - Ну, Саня, - наклонившись к нему сказал военный, - тут ты загнул.
      - А что... с моим лицом?
      - Саня, - сказал смутно знакомый, - принеси человеку зеркало. Пусть посмотрит. Я, впрочем, ему верю, в этом тронутом городе и не такое бывает. Все ведь с ног на голову.
      Сказанное слегка успокоило Василия, все-таки они понимают. Все понимают. Бледный юнец вернулся с небольшим зеркалом, все в брызгах мыльной пены - явно из ванной. Подсунул под нос Ваську, довольно невежливо, но тот совсем этого не заметил, был поглощен собственным отражением.
      Когда он последний раз смотрелся в зеркало? Давно, очень давно, в те золотые времена, когда масса вещей, мелких бытовых радостей, была доступна ему как и всем нормальным людям. Чистая постель, теплая квартира, телевизор и радио, деньги не только на водку, и зеркало. Он постепенно утратил все это, жизнь стремительно сужала свои горизонты, в момент окончания школы казавшиеся необхватными, и в конце концов зациклилась на одном двух интересующих его вещах. Как туннель, незаметный для окружающих но тем не менее присутствующий: сначала алкоголь, потом бег. Один его почти сгубил, а другой...
      Кто был этот человек, что смотрел на него из зеркала - из безопасного портативного зеркальца, что не будет нападать на человека, а после поглощать его. Просто бритвенное зеркальце оно между тем оказалось способно творить чудеса.
      Василий себя не узнавал. Худое, скуластое лицо принадлежало явно не ему. Ну откуда, откуда у обрюзгшего пропойцы эти резкие, ястребиные черты? Куда подевались массивные уродливые мешки под глазами, да и сами глаза... Бледно- голубые, они смотрели цепко и остро, словно беря на прицел каждого, кто попадал в поле их зрения. Где нездоровая желтизна и муть, сетка кровеносных сосудов на роговице? Ничего нет, и пристальный жестокий взгляд. К человеку с такими глазами Васек ни за что бы не рискнул подойти на улице, эти то глаза принадлежали ему! Прав был хилый - это глаза снайпера, наемного убийцы, воина со стажем.
      Рот был плотно сжат, и подле него залегли глубокие тяжелые складки. В бороде было полно седины. Кто он теперь, бомж Василий? С этой бородой похож на странствующего пророка, что пришел в веру прямиком из солдат удачи.
      Васек отодвинул от себя зеркало, он не верил, никак не мог поверить, хотя полая мыслишка ор том, что произошло уже болталась где-то на краю сознания, настойчиво давала о себе знать.
      Это что, бег? Это он сделал его таким? Когда Мельников последний раз смотрелся в зеркало много лет назад - в стекле отражался одутловатый стареющий мужик, с мутным взглядом и безвольно приоткрытым ртом. А ведь тогда Васек еще не достиг дна! Может ли дичь закалиться в бегу? Может ли она перестать дичью? Вечное преследование из слабых сделает сильных? Всех или не всех!
      - Так... - неверяще помотал головой Васек - так не бывает!
      - Ну почему же, - сразу возразил смутно знакомый, - Я уже говорил: в этом городе бывает все! Мы уже поняли, что ты удивлен переменой внешности. Поверь, у тебя все еще не так плохо, а могло ведь стать как с ним - и он кивнул мохначу, тот сразу поник. - Кстати меня зовут Влад, раз уж ты решил присоединиться к нашей компании. Мы ни от кого не бежим, но похоже все бегут к нам.
      Васек кивнул. Сказал:
      - Я в общем-то не просто так. Просто так получилось, что вы моя последняя надежда. Я устал. Очень устал бежать.
      - Ты смотри! - произнес еще один из собравшихся, доселе молчавший тип чем- то напоминающий самого Василия, в его нынешнем виде, - и у этого проблемы. Ты только не говори, что ночью начнешь обрастать шерстью! У нас один уже есть.
      Мельников непонимающе уставился на говорившего, бросил искоса взгляд на мохнача. Шутят или нет, с другой стороны есть же здесь этот волосатый.
      Мохнач шумно вздохнул. В этот момент Василий увидел склад оружия на одном из стульев. Стволы были не новые, заляпанные грязью и еще чем-то, с вытертой краской - уже не раз были в работе.
      - Ну что у тебя? - спросил военный, - только не надо про магию и "сааб", тошнит уже, ей-богу!
      - Не знаю никакого "сааба" - сказал Мельников, - У меня другое. Знаете, у меня был друг... Витек его звали и он...
      - Умер?
      - Ну в общем да, в некотором роде он умер. Его съели. Как в джунглях, только вместо хищника было зеркало! -Час от часу не легче! - сказал юнец, - теперь еще и зеркала на охоту отправились. Может нам на улицу теперь вовсе не выходить?
      - А не загнул ты, друже? - спросил обретающийся на диване тип с неясным прошлым, - ну в слюнявчиков я еще поверю, сам видел, но вот чтоб зеркала кого-то жрали... это уж, брат, чересчур.
      - Это не все, - продолжил Васек, - Оно, зеркало, осталось, и теперь в виде Витька идет за мной!
      - Вот это я, понимаю, крепкая дружба! - высказался военный, - водой не разольешь. И что дальше.
      - А я от него бежал... до сих пор бегу. Вот только он меня каждый раз находит. Мой монстр. Хоноров сказал, что у многих здесь есть свой монстр, страх, который предназначен только для него. Он человек и... зеркало одновременно!
      - Кто, Хоноров?
      - Да нет! - крикнул Мельников - Витек! У него в глазах зеркало, и я каждый раз вижу себя там, только меня не один, а двое.
      - Стоп-стоп-стоп! - вмешался смутно знакомый, которого звали Влад, - давай во избежание внесения в наши умы дальнейшей сумятицы помедленнее и поподробней.
      Васек понял, что стоять столбом посреди комнаты нету смысла и приземлился на табуретку у самой стены. Открыл рот и рассказал свою историю, удивляясь параллельно как дико, она, история звучит. В сущности она казалась горячечным бредом постоянного клиента местной психиатрии, помешавшегося на собственном отражении.
      - Вот так, - сказал Мельников, - я очень устал бегать, кроме того, я косвенно являюсь соучастником все этих убийств. Васек, зеркало, он убил уже многих в погоне за мной. Не знаю зачем он это делает, может для удовольствия, а может это тот, спрут с тысячью рук заставляет его убивать!
      - Значит спрут? - спросил Влад, и добавил непонятно, - черная вуаль, "сааб" еще варианты?
      - Это все? - спросил военный, которого остальные звали непонятным именем Дивер.
      - Да, - ответил Мельников, - вернее нет. Витек всегда идет за мной, и не разу еще не ошибался, он как служебная собака взявшая след, так что через некоторое время, он скорее всего явиться сюда...
      Все так и подскочили, Дивер неосознанно потянулся к оружейной пирамиде, юнец нервозно оглянулся, и вид его был такой, словно он с удовольствием выпорхнул бы отсюда через окно, надели его природа таким полезным свойством как умение летать.
      - Что?! - заорал Севрюк, - ты, марафонец хренов! Ты, что притащил за собой еще и монстра?! Как его, зеркало твое?!
      - Это не я! - попытался оправдаться Мельников - он сам...
      - Как же, сам! Не приди ты сюда, и тварь твоя зеркальная следом не заявилась!
      - Что делать то будем? - резко спросил Влад.
      - Вытолкать, пока не поздно!
      - Поздно... - осипшим голосом выговорил Василий Мельников, - я и так слишком долго нахожусь с вами. Он убьет всех, а потом все равно пойдет по следу.
      - Ах, урод! - простонал Дивер.
      - Веселая неделька выдалась, а? - сказал Владислав.
      - И похуже бывали, - сказал тот, то на диване.
      - Шлепнуть его, может гадина со следа сорвется! - кричал Севрюк. Саня Белоспицын уже вовсю балансировал на грани паники.
      - Нет! - крикнул Сергеев, - никаких убийств! Он сам пришел, за помощью.
      - Да он нас всех за собой утащить пришел!!! Камикадзе!
      - Нет! - закричал Мельников вставая - не хотел я, не хотел! Мне Хоноров сказал, вы поможете...
      - ...твоего Хонорова!!! - отчетливо произнес Дивер.
      - Хоноров! - крикнул Влад, - Давай, быстро повторяй то, что он тебе сказал. Как эту тварюгу завалить!
      - Нельзя... только я! Я не помню! - тут взгляд Василия упал на лежащее на стуле подле дивана зеркальце, тип в зазеркалье утратил большую часть своей мужественности и выглядел напуганным до крайности.
      - Зеркало! - воскликнул Васек.
      - Нашел время смотреться!!! - заорал Михаил Севрюк и сдернув все же со стула автомат, с хрустом поставил его на боевой взвод, - не я его щаз убью, пока он нас в могилу за собой не потащил.
      Васек понял, что его сейчас и вправду убьют. Не подумав, пришел, ой не подумав, но кто ж знал, что они такие беспомощные.
      - Хоноров сказал, что победить своего монстра я смогу только если вспомню отчего он внушает мне такой страх. Я вспомнил... зеркала!
      - Рожа твоя уродская такая страшная была?! - возмутился Севрюк, но оружие опустил. Все посидельщики нервно и испуганно переглядывались и бросали косые взгляды на дверь.
      А Мельников не ответил, не чувствуя плотным маревом повисшее в комнате напряжение он снова смотрел в зеркало - крохотный кусочек стекла, таящий в себе микровселенную и несколько граммов амальгамы. Сейчас зеркальце отражало самого Василия, и дверь со стеклянными вставками позади, в которой соответственно отражалось само зеркало, которое отражало Василия и дверь, которые...
      Вот теперь все встало на свои места. Словно память ждала, что он придет в подходящее место, чтобы разом вскрыть все потайные тайники, на которых к тому же написано: "не вскрывать, совершенно секретно!" Раз, и из смутных обрывков воспоминаний возник образ, четкий и ясный, как будто кто невидимый повернул ручку настройки.
      Вот оно - тьма позади двери, слабенькое отражение, вы котором все сидящие выглядят как призраки. Но стоит лишь поднести зеркальце к глазам, как все становиться на свои места: возникает туннель. Нет, тут он очень слабенький, но в итоге картина та же.
      Знойный летний денек много-много лет назад, полдень. А Мельников оказывается неплохо помнит это время. Ему самому было тогда лет пять, так ведь, и он ходил в коротких штанишках, которые современные дети сочли бы полным идиотизмом. Но тогда, почти пятьдесят лет назад, они были вполне нормальны.
      Как нормален был парк аттракционов, куда маленький Вася Мельников вместе с родителями, еще дружными, не ругающимися по пустякам, отправился субботним днем. Музыка из смешных доисторических репродукторов, которые немилосердно хрипели, обшарпанные конструкции аттракционов, примитивные чудеса вроде комнаты смеха.
      Но для Василия тот мир был еще полон чудес, и потому он шагал между родителями, разинув от удивления рот, и впитывая каждый звук, каждый запах каждую ноту этого чудесного дня. Маленьким детям немного нужно для счастья. Он засмотрелся на карусель, вот, что с ним случилось, а его родители засмотрелись на что-то еще, потому что не заметили, как их ребенок отстал. Пошли дальше сквозь сумятицу звуков и запахов, сквозь жаркий, погребенный ныне под спудом годов, полдень.
      Красивая карусель, вот ты садишься на крохотное, подвешенное на цепях сидение, и начинаешь кружиться, все быстрее и быстрее, так, что в конце концов начинает казаться, что твои ноги смотрят куда то в голубое безоблачное небо. Ветер шумит в шах, голова кружится, ручонки судорожно хватаются за цепи но все это здорово, так здорово!
      А когда он отвернулся от карусели, то понял, что остался один. Не то чтобы он сразу испугался. Просто возникла в груди какая то пустота, да мир вокруг вдруг тоже стал пустым, словно и не было сонмища веселящихся людей. Василий не заплакал, мать учила его не плакать. Он, насупив брови, медленно побрел куда то вглубь ярмарки. Чудесный мир словно поблек, стал вульгарным громким и угрожающим. Солнце немилосердно палило сверху.
      Спасаясь от него, Василий зашел в неработающий павильон - прохладный и утопающий в полутьме. Здесь было пыльно, но спокойно, а это именно то, что нужно потерявшемуся ребенку. Тут ничего не пугало, во всяком случае на первых порах. Клочья древней как мир паутины в углах, битые бутылки, пыль на зеркалах. Вот зеркала то его и привлекли. Не стоило это делать, ох не стоило, вполне возможно вот этим то неразумным поступком он и испортил себе дальнейшую жизнь. Иногда удивляешься - какая малость, мимолетная слабость, способна изуродовать долгую- долгую череду последующих лет, так что к настоящему моменту получается нечто совершенно отличное оттого, что могло бы быть.
      Но маленькому Василию было еще далеко до таких умозаключений (и вообще величайшее чудо, что они его все-таки посетили), его вело простое детское любопытство.
      Толстый Васька, большеголовый Васька, Васька с короткими ногами - для ребенка незнакомого с телевизором и компьютером чудеса просто удивительны! Разве такое бывает?
      А потом простой трюк - два зеркала поставленные друг напротив друга. Получается полутемный туннель, уходящий в пыльную бесконечность. Закольцованный кусок реального мира много раз повторенный в Зазеркалье. И подойдя к зеркалам, Василий Мельников пяти лет отроду и никогда не читавший Кэролла, попал туда!
      Раз - он остановился глядя в темное мутное стекло (точь-в-точь, как у того зеркала, что много лет спустя вытащили он с Витьком из нещадно воняющего сора). Из-за стекла на него смотрел он сам, и еще один он сам, и еще... Бесконечная вереница его двойников вынырнула из пыльных глубин и уставилась на Мельникова выпученными глазами глубоководных рыб.
      Он испустил крик, попятился, в панике обернулся через плечо и там тоже были они - такая же бесконечность маленьких мальчиков в стареньких шортах.
      И тут Василий ощутил что теряется. Словно растекается среди этих бесконечных двойников, без битвы отдает им право быть Василием Мельниковым. Он больше не был один, вот только ничего хорошего в этом уже не было.
      Кто из них настоящий, кто всего лишь отражение? Захотелось уйти, закрыться от этих взглядов, его собственных взглядов, и он упал на колени и закрыл голову руками и все равно чувствовал как они смотрят-смотрят-смотрят и нет им конца и края. Мельников всегда отличался впечатлительн6остью, до этого самого момента. А после - разительно изменился.
      Сколько так продолжалось, это жуткое слияние бесконечных повторяющихся отражений? Он лежал на земле, плакал, но все равно то и дело смотрел в зеркальный туннель. Он потерялся в этом тоннеле.
      Мельникова нашли спустя два часа - свернувшись клубочком он в прострации лежал между двумя старыми зеркалами и широко открытыми глазами смотрел сквозь стекло. Дома, изнервничавшиеся родители задали ему взбучку, и прострация отступила, теперь он плакал и просил прощения. А уже через два дня это снова был жизнерадостный любознательный малыш. Вот только это был другой малыш. Старый так и остался между зеркал, слившись воедино со своими двойниками. С этого то дня и пошла под откос жизнь Василия Мельникова, который хоть и пытался стать нормальным членом социума но не мог, давняя психотравма давала о себе знать. В детстве он не отдавал себе отчета о происшедшем, в юности задумывался об этом и даже ощущал себя каким то неполноценным, отчего стал прикладываться к спиртному все глубже погружаясь в алкогольный угар. Иногда ночью ему снилось, что он идет сквозь бесконечный туннель и пытается найти там себя, еще того, пятилетнего, но не может найти.
      Со временем сны прекратились, и мутный поток повседневного быта вымыл остатки старой тайны, надолго похоронив под вязким илом ненужной памяти. И так получилось, что, только бег смог поднять эти захороненные окаменелости. Как глупо, как примитивно, дурацкие детские страхи! Это ведь...
      - Стекла! - крикнул Васек - Я испугался дурацких стекол!
      - Я понял, - сказал юнец - он все-таки ненормальный. К нам никто не придет.
      - Из-за двух дурацких зеркал весь этот кошмар!
      - Что? - спросил военный, - все-таки рожа?!
      - Кстати о рожах! - почти крикнул Васек, не сознавая, что разговаривает с кем-то еще кроме себя, море воспоминания поглотило его и вовлекло в темные пучины подспудной памяти, - а как он отреагирует на свое отражение?!

      - Ты что-то придумал? - воскликнул Влад, - тогда давай исполняй.
      В подъезде отчетливо грохнула стальная дверь. Затопали шаги - неторопливо но неотвратимо. Кто-то поднимался по лестнице.
      - Зеркало! - тоном опытного хирурга потребовал Мельников.
      Народ в комнате засуетился. Массивное зеркало без оправы сдернули со стены, поднесли к Ваську. Тот скривился, путано стал объяснять, что с зеркалом делать. Вытащили из-под волосатого стул, и установили на него стекло, так, что в нем теперь отражался темный вход.
      - Закройте! - крикнул Васек, и Влад поспешно накинул сдернутое с дивана цветастое покрывало. Отошел, полюбоваться своим творением: вместе с зеркалом обстановка в комнате напоминала декорации дешевого фокусника.
      Пол лестнице взбирались все выше, топая так, что стекла звенели. Васек направил указательный палец в сторону двери и молвил вполголоса:
      - ОН!
      Дивер взвел автомат и сунул еще один в руки Степану. Белоспицын нервно улыбался. Все поспешно отступили от коридора.
      - Ну если только это все не сработает... - сказал Дивер тихо и направил ствол автомата на Мельникова.
      - Кто ни будь, знает молитвы? - спросил Белоспицын.
      С грохотом входная дверь отворилась и звучно шмякнула по косяку. Слабый дневной свет пал на фигуру Витька, знакомую как свои пять пальцев. Вид своего монстра вызвал у Василия Мельникова чувство схожее с тошнотой.
      Витек улыбался. Улыбался как полный кретин, как манекен которому зачем-то растянули уголки рта. Глаза отражали комнату и собравшихся шестерых людей.
      - А вот на!!! - заорал Дивер и открыл огонь с пяти метров, и что-то выкрикивающий Белоспицын присоединился к нему. Все остальные звуки мигом забил грохот автоматной стрельбы, сизый дым вознесся к потолкам и резал глаза. Осколки штукатурки с треском откалывались от стен и отправлялись в свободный полет. Васек что-то орал и махал руками, но только это никто не видел. Мохнач вжался в угол и прикрыл голову лапами.
      А Витек стоял, ждал когда им надоест. И не царапинки, не пылинки не слетело с его головы, и даже поношенная, грязная униформа бомжа вовсе не пострадала.
      Первыми патроны закончились у Севрюка, а секунды две спустя, у Сани Белоспицына. Финальным аккордом беспорядочной стрельбы стал мощный бросок бывшего спецназовца пустым автоматом в фигуру пришельца. Деревянный приклад АКА звучно врезал Витьку оп белоснежным зубам, с хрустом выбив деревянную щепу, после чего оружие брякнулось на пол.
      Витек улыбался.
      После мгновения подавленной тишины, Василий Мельников, бывший друг и соратник незваного гостя, с воплем "Да достал!!!", ринулся вперед и сорвал ткань с зеркала, явив Витьку его собственное отражение.
      Витек уставился в зеркало. Зеркало отразило Витька, глаза Витька отразили зеркало, которое отразило Витька с его глазами, которые в свою очередь отражали все то же зеркало.
      Зеркальный туннель возник вновь, но не было никого, кого он мог испугать. Улыбка Витька поблекла, глаза выпучились и наверное это выглядело потешно со стороны. А разрастающиеся глазницы все отражали и отражали. Отражали отражение.
      Витек завыл. Он больше не улыбался, белые зубы утратили цвет, стали желтые и подгнившие, половина их вовсе исчезла. Исполинские серебристые глазницы выпячивались вперед, но не могли больше отразить кого-то еще кроме себя. На другом конце комнаты Василий, наблюдая эти метаморфозы сжал кулаки и заорал бешено:
      - Мерзко, да?! Да посмотри на себя, как я на тебя нагляделся!!!
      Глаза плошки лопнули с удивительно нежным, чарующе-мелодичным звоном. Так бьется дорогой хрусталь. С последним полувоем-полувсхлипом, Витек воздел руки в нелепом патетическом жесте и рухнул лицом вперед, стремясь расколоть ненавистное стекло. Не долетел.
      Звон повторился, только на этот раз он был таким нежным - просто звон бьющегося стекла. Тяжело бухнула об пол витиеватая рама, острые осколки разлетелись по ковру живописным веером. Все еще сжимая кулаки Васек рухнул на колени и стал стучать руками об пол, не зная, что сделать от охватившего его чувства победы. О! Оно было необъятным, это чувство! С весь город, а то и больше.
      Перед ним, совсем рядом со своим неживым собратом, лежало старое пыльное зеркало, то самое что подстерегало свои жертвы в мусоре на городской свалке. Но теперь оно было безвредным - слепым оком, без сверкающей роговицы амальгированного стекла.
      А подле зеркала лежало бездыханное человеческое тело. Васек заметил его, пересек комнату и наклонился над мертвецом. Оплывшее лицо покойника было густо покрытое засохшими кровоподтеками и было искаженно страхом и болью, да так и закостенело.
      - Витек! - сказал Мельников, беря в ладони руку напарника, - оно все-таки отпустило тебя.
      Потому что тот Витек, что лежал сейчас на ковре был просто человеком, несчастной жертвой зеркала, им в сущности был не в чем не виноват. Закрытые глаза, перекошенный беззубый рот - неужели и сам Василий раньше выглядел так же?
      Все также сжимая руку мертвого Витька, Василий закрыл глаза - на смену победному торжеству пришло чувство успокоения. Отдых, наконец то отдых! А Витька было жаль.
      - Его надо похоронить как человека, - сказал Василий ни к кому не обращаясь.
      - Так сколько же их было? - подал голос Дивер - двое?
      - Не знаю как у тебя это получилось, - сказал Саня Белоспицын тонким дрожащим голосом, - но это было круто.
      А Влад Сергеев ничего, ничего не сказал - он приходил в себя.
      И из всех них, только Василий Мельников в тот удивительный момент не думал о будущем.





* * *



      Можно сравнить город с муравейником. А можно пойти еще дальше и сравнить его с человеческим мозгом, ну да, люди не муравьи, а мельче - синапсы. Если кажется, что синапсов слишком много, можно сравнить город с мозгом собаки или кошки-мышки, или даже рептилии. Важна не форма а функция, синапсы передают информацию, но не всю, а лишь ее малую часть. Но все-таки передают, а значит ею владеют. Крошечной частью большой информации. Так и люди - всего лишь думающие синапсы большого города.
      Город знал правду. Знал, про вуаль над ним, и что такое Исход, и куда подевалось дизтопливо из баков на вокзале, и был ли гением ныне покойный предводитель шайки дворовых собак, и как бороться с излишним оволосением и клыкоростом, знал, что случилось в городской больнице, и почему драгдиллер Кобольд не сломал, а только вывихнул ногу, отчего сквозь ночь временами светят огни на высокой заводской трубе, хотя по идее погаснуть они должны в ночь темного прилива.
      Много он знал - всеведущий, и кажется, бессмертный организм с двадцатью пятью тысячами душ. И найдись среди его жителей один одаренный, который мог бы пообщаться с этим сверхорганизмом, все возможно стало бы по другому.
      Увы, слабые и глупые люди-синапсы не способны общаться, они, хранители маленьких кусочков правды и истины даже не знают, что она, у них есть - крошечная цепочка разрозненных знаний, которую воедино можно собрать лишь если опросить многих и многих горожан. Из тех, кто остался.
      Самые умные из них, те, кто больше не прячется в отупляющий серый туман быта, уже догадываются о чем-то, суетливо и суматошно пытаются связать отдельные звенья с другими. Получается плохо, и им порой кажется, что они бьются головой о гладкую черную стенку, без входа и выхода, за которой и скрывается вожделенное знание вкупе с Ответом На Все Вопросы. Город не отпускает их, беглецов поневоле, и думается им, что они заперты в исполинской, все время меняющейся головоломке, которую обязательно надо сложить, чтобы, сложившись из абстрактных геометрических фигур, вдруг возник долгожданный выход.
      Трудный путь, и лишь немногие избирают его. Единицы. Большая же часть безвольно плывет по течению, стукается о камни форс-мажора, а потом обрушивается в кипящем водопаде... Куда?
      Вниз.
      Есть еще те, что ищут свою правду поневоле. Они бы тоже плыли, но вот, буйный поток выкинул их на отмель, или на гладкий, скользкий камень, где они и остались, как-то сумев сообразить, что выплыли всего в двух шагах от грохочущей пучины. Можно считать их везунчиками, а можно наоборот, ведь они просто такие же, как и прошлые две категории заложники судьбы.
      Своей, или города. Так бывает.
      Заморозки по утрам стали обычным делом. Куцый хвост очереди за водой, по утру злобно ругался, и пар вылетал у них из ноздрей, а в выплевываемой колонкой воде плавали серебристые льдышки. Траву прохватил седой иней, она стала ломкая и хрустящая, ближе к полудню плачущая невиданной красоты прозрачными каплями.
      В городской больнице наплыв посетителей сошел на нет, после того, как умерла надежда всего учреждения - дизельный генератор. Издав последний дизельный чих, машина отправилась на свои чугунные небеса, чуть было не прихватив с собой трех пациентов из реанимации. После победоносного завершения эры электричества, отключились все до единого отопители, и стерилизаторы с автоклавами, и банальные кипятильники больше не собирались радовать хозяев свеженьким кипятком. После этого то из больницы и начался сезон миграции. Многие ходячие пациенты тихонько собирали вещички и покидали оскудевший оазис цивилизации, а лежачих умыкали ночами собственные родственники (если таковые оставались). После того, как больницу покинул последний сгорбленный и морщащий от канализационной вони нос, пациент, главный врач расписался в собственном бессилии и объявил госпиталь закрытым, сам в тот же день отправившись домой.
      Естественно, тут же как грибы после дождя возникло почти три десятка самостийных целителей с лицензией на туалетной бумаге, к которым обращались подхватившие тяжелые заболевания страдальцы. Целители исцеляли (за деньги), а особо тяжелых по мере сил утешали, мол все одно Исход скоро. Часть из этих горе лекарей, правда отреклась от своего занятия, после того, как их навестили родственники больных с тяжелыми предметами и горящими священной местью глазами.
      Иная ситуация сложилась в другом медучреждении города - психиатрической лечебнице, пациенты которой вне всяких сомнений были самыми осведомленными жителями города. Мучимые пророческими кошмарами психи терроризировали персонал, а скоро все как один заболели неизвестной болезнью, попутно создав Лунный культ. Теперь, во время всякого полнолуния больные собирались в кружок и глядя на ночное светило тихо подвывали изобретаемые на ходу мантры. Очень скоро среди них выделился духовный лидер, который взял на себя тяжкое бремя руководства, и стал руководить каждой службой. Сильнодействующие успокаивающие и карцеры не помогали и Священные тексты не заставили себя ждать. Согласно нововозникшему пророку конечная цель любого горожанина, это своими ногами уйти на луну, что и является по сути Исходом. На луне всех ждет нирвана и много вкусной еды, но чтобы попасть на желтый спутник земли, необходимо, чтобы он был в фазе полнолуния, ибо иначе попадешь на месяц - его антиподу и тогда ничего хорошего не жди.
      Врачи сбивались с ног, а когда закончились ампулы с затормаживающим дело стало совсем плохо. Кончилось все тем, что в одну лунную ясную ночку, окончательно распоясавшиеся пациенты расшвыряли санитаров, и выломав могучую чугунную решетку в окне, вышли на свободу. Персоналу только и оставалось, что проводить взглядом кучку людей в зеленых пижамах, бредущую гуськом за своим облаченным в простыню мессией.
      Больные ушли и, как ни странно, больше их никто не видел, только один из бывших постояльцев "Кастанеды" рассказывал, что как раз в ту ночь наблюдал печальный клин журавлей, куда то летящих на фоне лунного диска. Но кто ж поверит "Кастанедовцу"?
      Дикий запад: пенсионер-любитель Евгений Сергеевич Тященко, ни в какую не хотел оставлять непосильным своим трудом заработанный дачный участок, и бежав после странных событий последовавших вслед за провалом, вскоре вернулся. А так как человеком он был волевым и властным, то вместе с ним вернулась вся его семья состоящая из жены его Марии Николавны, издерганной бытом дочери Александры и сильно пьющего зятя Николая. Имелось также двое внуков женского и мужеского полу, которые воспитавшись в тяжелых семейных условиях, предвкушали возвращение в опасную зону, как поездку на дорогостоящий курорт с всевозможными развлечениями на любой вкус.
      Лодырей и лоботрясов Евгений Сергеевич не любил, а любил он очень капусту, множественные кочаны которых с июня зрели на грядках. Первый день прошел в коллективном труде, от которого не взвыл разве что Николай с утра пребывающий в алкогольном подобии нирваны. Когда той же ночью семью разбудили невнятные хрипы где-то в стороне участка, бравый пенсионер не растерялся, а выставил оборону, вручив каждому члену семейства соотвествующее холодное оружие и даже пальнув в ночь из старенькой тульской двустволки.
      На следующий день, не сомкнувшие глаз потомки Евгения Сергеевича снова были выгнаны на работу, несмотря на утверждения младшенького внука Игоря, что вороны на том конце грядки никакие вовсе не вороны.
      Ночью скрипы и шум повторился. Спали урывками все кроме зятя. Очередной день был полону труда, и приходящих соратников по дачному ремеслу, которые в один голос убеждали его одуматься и пожалеть родню. Но капуста зрела и наливалась ядреной зеленью, так что пенсионер оставить ее уже не мог.
      Этим же вечером она стала разговаривать с Евгением Сергеевичем, ласково вещая, что де вот, вырастет она, могучая и высокая и будет у дачника самый настоящее растение рекордсмен. Слушая подобные речи пенсионер умиленно улыбался, а родня за спиной переговаривалась и бросала друг на друга косые взгляды.
      Едва стемнело, совершенно лысая, обезумевшая собака проломивши ставни оказалась внутри, и, так как спать никто не пытался, попала под град ударов, отчего и испустила дух. От мгновенного семейного бунта при виде этой твари Евгения Сергеевича спасла только продолжающаяся глубокая ночь.
      А утром Николай стал жертвой капусты. На рассвете выбрался он сдуру из дачного домика и отправился через капустную грядку к калитке. Проснувшиеся двумя часами позже домашние обнаружили только ноги своего беспутного родственника в растоптанных кроссовках, торчащие из самого большого кочана.
      Полчаса спустя, качан был подвергнут мучительной казни через сожжение, А Евгения Сергеевича озверевшая родня взашей вытолкала с территории дач, и сама убралась следом, после чего дачный поселок окончательно опустел.
      Кочан догорел, а ранним утром черные обгорелые конечности непутевого зятя покрылись сверкающим серебристым инеем.
      Последний запой: компания бывших студентов областного вуза, разом ставших невыездными по причине невозможности покинуть город, мрачно праздновала в баре "Кастанеда". В виду доступности для попойки использовались в основном поллитровые емкости с "Пьяной лавочкой", счет которым уже перевалили через один десяток и уверенно добирался до второго. Кроме того, лишенные света знания друзья использовали кое-что из запрещенно-разрешенного ассортимента бара, отчего к полуночи пришли в совершенно невменяемое состояние, так что даже нынешняя жизнь стала казаться им прекрасной и удивительной. Веселые, вышли они на Школьную улицу и бодро вдыхая морозный воздух двинулись вниз по улице, нарушая тишину всеми мыслимыми и немыслимыми способами и постепенно их силуэты скрылись в ночной мгле.
      В два часа ночи один из них внезапно очнулся, лежа лицом вниз на самом краешке Степиной набережной и холодная речная вода лизала носки его ботинок. Из одежды на нем была лишь драная майка и неизвестно откуда взявшиеся пижамные штаны. Оторвавшись от хранившего отпечаток его тела песка, эта жертва алкоголя взглянула вверх и еще минуты три зачарованно глядела на ледяную звездную россыпь, что засеяла угольно черный небосклон. При этом гуляка ощутил себя настолько маленьким и незначительным на этом пустом и холодном берегу, что будь он поэтом, то обязательно бы сочинил "оду одиночеству".
      Ну а так, как поэтом он не был, единственной мыслью в пустой голове сидящего была мысль об еще одной бутылке "Лавочки" которая вроде бы была с ним по выходе из "Кастанеды".
      Помимо одежды и сосуда со священной влагой у страдальца пропали деньги, модные японские часы с музыкой и дорогой мобильник, который впрочем все равно не работал. Еще одну подробность он обнаружил уже дома, после того как два часа подряд шел трехкилометровый отрезок от реки до своей обители, шатаясь и пугая случайных прохожих своим встрепанным видом. Под левой ключицей у него обнаружилась надпись, сделанная методом скарификации с хирургической точностью. Надпись с обилием завитков и запекшейся крови гласила: "Ищите да обрящете!"
      Что это значило студент так и не понял, хотя не раз напрягал голову, а потом рассудив, что это знамение, пить все-таки бросил.
      Анатолия Рябова настигла компрессионная белая горячка. Всю неделю перед эти он нещадно пил, во время редких просветлений рыком отсылал жену и дочь за горячительным. На восьмой день принятия градусов, Рябов схватил со стола деревянный молоток, которым обычно кололи орехи и набросился на домашних. Те, видя такое дело, стали звать на помощь, но помощь не пришла по той простой причине, что в соседних квартирах уже никто не жил. Получив несколько чувствительных ударов по разным частям тела жена Рябова прыгнула из окна и осталась жива и невредима, что вполне можно считать чудом. Любимая же дочь невменяемого хозяина квартиры с размаху опустила на папину лысеющую голову одну из обретавшихся на кухне табуреток, после чего отец семейства на некоторое время успокоился, а страдающая неврозами, депрессией и жуткими комплексами дочь впервые в жизни почувствовала себя личностью. Все к лучшему.
      Очнувшийся ближе к ночи Рябов, разрываемый надвое апокалиптичным похмельным синдромом и сотрясением мозга, с трудом выполз на темную улицу и некоторое время шаркал по ней в направлении центра являя собой почти полное сходство с давешнем студентом-выпивохой. На перекрестке с Малой Зеленовской его повстречал черный "сааб", вручив ему адрес места встречи и дружеское напутствие. Выслушав сказанное, Рябов весело оскалился и сжимая в руках окровавленный молоток клятвенно пообещал, что обязательно доберется до своих домашних, от которых по его разумению и пошло все мировое зло. Пассажир "сааба" его разубеждать в этом не стал и жуткая человекообразная фигура бывшего рабочего бывшего завода отправилась дальше, сквозь подмораживающую ночь.
      Последний печатный орган города, газета "Замочная скважина" разродилась свежим номером, который вышел в совершенно неурочное время, но между тем почему- то очутился в почтовых ящиках всех без исключений квартир. Рискнувший взять почитать, этот отпечатанный на дорогой финской бумаге листок, обыватель неизбежно испытывал нечто вроде культурного шока, а потом ему в голову начинались закрадываться разные мысли, самой яркой из которых была такая: коллективным автором нынешнего выпуска были пациенты местной психиатрии. Никто и не знал, что психбольница уже второй день стоит пустая и с распахнутыми настежь решетчатыми дверями.
      Под сделанным вычурным шрифтом надписью "Замочная скважина" была изображена одна из гравюр Босха, причем все репродукция была измазана фломастером, так что и без того омерзительные химеры обзавелись еще полным наборов всего, что может пририсовать к фотографии пятилетний ребенок дай ему в руки фломастер. Две рогатые-усатые, в дурацких круглых очках химеры вели диалог, буквы которого выплывали у них из пастей наподобие комикса. "Вы куда?" - вопрошала одна, на что вторая отвечала с глумливой ухмылкой: "вниз!", что для наглядности иллюстрировалось корявой стрелкой.
      Исполинским граненым шрифтом под иллюстрацией был набран заголовок, гласивший коротко и непреклонно: Туковать!
      После чего следовала такая сентенция: "Кто тукует в граде темном? На этот вопрос и решила ответить сегодня наша редколлегия в шипастых ошейниках. Вопрос про туман временно снят, по причине дурнопахнущих ассоциаций, и числом голосов в две дюжины! А кролик утонул! И больше не всплывет! Кто виноват, спрашивает респондент. Кто мешает нашему спокойному Исходу и дальнейшему проживанию в стране где нет восходов и закатов? Может быть..." - далее следовала затейливая вязь из арабских символов, которые местный ученый востоковед получивший как и все газету в подарок перевел как "Абдул Аль Хазред". - "Нет совсем нет! Один- два-три семь. Красный глаз глядит с небес. Семь. Семь. Семь. - Говорят дачники лишенного честного труда среди крутых холмов. Семь! Число силы. Семь! Число удачи. А теперь, по заказу наших слушателей звуки нового мира! Только для читателей замочной скважины! Не пропускайте и не бойтесь, ищите да обрящете, только для вас, только от нас, только здесь, в "Замочной скважине!" Оставшиеся пять полноразмерных страниц популярного желтого дайджеста заполняла срифмованная бессмыслица наподобие: "буль-буль, фьють, буль-фьуют, чирик, граах! Шквор-шквор-шквор-шквор, взииии, пшшш, быль-быль, а-йа" и так далее. И только на самой последней странице, крошечными буквами, какими обычно пишут "оффсетная печать" было несколько раз выведено: "все зло из-под земли". Немудрено что у прочитавшего сие глаза лезли на лоб. Так и произошло с одним из работников газетной редакции, что по болезни не присутствовал там последние два дня. Шок от прочитанного был столь силен, что журналист пересилил недуг и кое-как добрался до стен родимой редакции. Удивление его переросло в панику, когда оказалось, что здание абсолютно пусто, лишено мебели, и всякого намека, что здесь жили люди. Типографское оборудование, весом многие тонны, тоже исчезло, причем невозможно даже было определить где оно стояло. Потрясенный работник сгинувшей газеты постоял в середине комнаты, а потом достал свою трудовую книжку и уронил в районе своего бывшего рабочего места, дав этим понять, что со второй властью в городе покончено полностью и бесповоротно.

      Волчьи глаза плохо видели в темноте. Слабый разреженный свет, проникающий сюда, в эту подземную каверну не мог полностью высветить все ее темные углы. Впрочем, изрядно отощавшим и одичавшим зверям он были не нужен - нюх заменял собой зрение. Человек же здесь, скорее всего потерялся.
      Тем более, что светло было лишь у самого входа, где сквозь многочисленные трещины в своде попадал сюда свет вечно скрытого за тучами солнышка, да у выхода, откуда падал зеленоватый разреженный блик подземелья. Источника у него не было, однако света этого хватало, чтобы осветить многие и многие километры этой странной земли.
      Волки ушли сюда, когда на поверхности стало нечем питаться. Благоуханные помойки, полные подгнившей, но вполне съедобной снеди почему-то больше не пополнялись. А вроде бы наступила такая благодать с тех как был уничтожен последний дворовый пес. От людей волки шарахались, слишком хорошо они изучили переменчивый недобрый нрав царя зверей. У волчицы на голове до сих пор остался белесый шрам, от удара арматуриной, которая она получила от пьяного Босховца незадолго до их всеобщей гибели. А волк прихрамывал на одну лапу - результат удачного броска камнем, который швырнул десятилетний ребенок.
      Звери пытались охотиться в окрестных лесах, но и тут потерпели неудачу: чуя холода, местная живность спешно зарывалась в норы или отбрасывала копыта, потому что ранняя осень явилась причиной редкостного неурожая лесного провианта. Вызревшие плоды схватывало заморозком и налившиеся соком ягоды становились чем- то вроде скульптуры - красивые и совершенно несъедобные, хранящиеся под прозрачным покровом тонкого льда. По утрам ветер качал эти ледяные цветастые комочки и они мелодично звенели, наполняя пустынный лес тихим, берущим за душу перезвоном. Жаль, слишком мало осталось людей, способных оценить эту дикую и прекрасную лесную музыку. А волки были к ней равнодушны. Не сумев прокормиться, с выпирающими ребрами, звери возвратились в город и обнаружили, что на улицах стало куда безопасней. Скользящие в ночной тьме серыми тенями хищники почти не встречали ни одной живой души. Изредка сверкая фарами и надрывно ревя мотором проносилась дорогая машина битком набитая подозрительным вооруженным народом - курьерами, посланниками и без того маленьких, но все время дробящихся общин - эдакими подобиями коммун, куда вступали по убеждениям, одинаковым взглядам, и просто так, чтобы спастись от надвигающегося безлюдия, тень которого страшила даже самого закаленного человеконенавистника.
      И все же они оставались, эти общины, крошечные подобия государства со своими лидерами, убеждениями и армией. Владислав и шестеро примкнувших к нему людей являлись именно подобной общиной, хотя и не подозревали об этом. Впрочем, никто кроме них такт и не озаботился проблемами глобальными, в основном ставя перед собой близко лежащие цели - выжить, сохранить семью и родных. Пережить Исход.
      Куда исчезают люди никто не знал, это принимали как данность, как судьбу. Оставшиеся горожане упорно делали вид, что не замечают этого тихого, незаметного исчезновения. Но все же завидя идущего впереди переселенца, нагруженного немудреным своим добром и с улыбкой зомби на губах, испуганно шарахались. Как от прокаженного, ругались и плевали вслед. А потом бывало, уходили сами.
      Мозг зверя прост и примитивен, но вместе с тем обладает огромным потенциалом выживания, и потому, не скованные предрассудками волки ушли в пещеры, вниз. Они не слышали страшных рассказов об этих известняковых кавернах, не читали ныне отдавшую швартовы "Замочную скважину", и не были знакомы с любящими попугать слушателей сталкерами. Волки ушли вниз и нашли, что в пещерах очень даже неплохо. Живность тут водилась в изобилии, особенно возле выхода. А то, что она странно и непонятно пахла, и имела необычный вкус ни в коей мере не колебало волчьего спокойствия. Она годилась в пищу, и после нее не наступали желудочные колики, и значит все эти зверьки являлись потенциальной добычей. Жертвами оголодавших зверей стали даже несколько гигантских, многолапых мокриц, что уже долгие годы существовали в подземном озерке, скрытом под покровом абсолютной тьмы. Мясо этих лишенных зрения тварей было холодным и склизким, но при этом чрезвычайно питательным.
      Здесь было хорошо, в пещерах, пусть тот неуловимый наверху медный пугающий запах пронизывал здесь каждую частичку прохладного воздуха.
      Постепенно волки стали делать вылазки в сторону подземелья. Низко стелясь, проносились они в зарослях высоких луговых трав, перехватывали суетную мелкую добычу, и останавливались, когда запах меди становился удушающим. Звери смутно догадывались о его источники - он был скрыт на холме, и подойти туда не решался ни один из волков, тем более, что стражи холма в источающих железную вонь шипастых ошейниках дважды чуть не перехватили их у самого входа в пещеры.
      Так или иначе волки постепенно стали забывать о городе оставшемся наверху, и забыли бы совсем, если бы поселение не напомнило о себе самым радикальным способом.

      Случайный путник, какими-то судьбами попавший в город к середине сентября, счел бы его покинутым. Будь он образованным, этот путник, он бы, пройдясь ночью от Старого моста до Арены, через пустынную и широкую Центральную улицу, через перекрестки с Верхнемоложской, большой и малой Зеленовскими, мимо впустую источающими влагу колонок и домов с пустыми глазницами окном в которых не горел ни одни огонек неизменно вынес бы свой вердикт: тут случилась какая-то катастрофа. Может быть нейтронная бомба, может быть смертельный вирус неочумы, или секретный реактор летней ночью плюнул в небо источающую радиацию отравленную тучу. Или, если он мистик, чем черт не шутит, все отправились в астральных телах на комету Галлея, или все до единого переселились в параллельный мир, воспользовавшись тарелочками вовремя прилетевших братьев по разуму.
      Так или иначе, уразумев это, путешественник постарается поскорее покинуть город-призрак, внушающих страх, похожий на исполинский летучий голландец, что несется сквозь время без рулей и ветрил. И будет этот путник не прав.
      Здесь, на пустынных улицах, за, глухо закрытыми одеялами, окнами, под обледенелой утренней скорлупой каменных домов, еще теплилась, а кое-где даже била ключом скрытая, подспудная жизнь, которая согласно расхожему выражению, все еще, по-прежнему - продолжалась.




__________________________________
... конец третьей части...






Сергей Болотников. Трольхеттен (роман).
Страница 11. <предыдущая> <следующая>



 


 





Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
  • При перепечатке ссылайтесь на newlit.ru
  • Copyright © 2001 "Новая Литература"
  • e-mail: newlit@esnet.ru
  • Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100 be number one
    Поиск