Дородная фельдшерица, которая Антону, изголодавшемуся по общению с женским полом, казалось еще дородней, чем на самом деле. Ее и без того короткий белый халат, одетый чуть ли не на голое тело, пополз вверх. Антон лежал на единственной в медсанчасти кушетке и не мог оторвать взгляда от этой белой фигуры. Она собиралась сделать ему обезболивающий укол в опухшую ступню ноги, чтобы что-то там надрезать и, наполняя шприц, повернулась к нему спиной. Стояла она при этом так близко к нему, что ему казалось, будто он ощущал запах ее тела. А может, и не казалось. Не устояв перед искушением, он сунул руку ей под халат, и коснулся ее ноги чуть повыше колена… Реакции не последовало. Сердце его бешено заколотилось, когда он, ободренный этим фактом, начал, поглаживая приятную шелковистую кожу, взбираться выше. Фельдшерица словно бы ничего и не замечала, даже более того, повернулась немного так, чтобы ему было удобней. Когда Антон добрался до трусиков, и скользнул рукой под них, у него перехватило дыхание. Он чувствовал, что сейчас в голове его, и не только там, случится взрыв…
      “Тоха, подъем! Сейчас плясать будешь”, - Хлип, дежуривший в этот день по роте, стоял воле койки, и размахивал голубым конвертом перед самым лицом у Антона, почти щелкая его по кончику носа. В соседнем кубрике гремел каблуками четвертый взвод, только что вернувшийся с занятий по строевой, со стороны входа в казарму слышался голос дневального, докладывающего кому-то по телефону. Самый обычный шум, к которому Антон уже давно привык, и который нисколько ему не мешал выспать положенные полтора часа, а иногда - и сверх того, перед заступлением в наряд.
      “Ну, Хлип, елы-палы, если б ты только знал, какой сон ты мне не дал досмотреть!”
      “Ладно-ладно, трусы чище будут. Вставай, старшина уже на подходе”. Бросив конверт Антону на грудь, Хлип пошел распоряжаться уборкой.
      Несмотря на свое недовольное ворчание, Антон был безмерно рад, почти счастлив проснуться, и получить это письмо. Вот если бы каждое пробуждение было таким приятным! Он с самого утра чувствовал, что сегодня это произойдет. Он даже загадал, проводя со взводом занятия в учебном корпусе: если сможет отстучать на АДКМ* целую карточку без ошибок и со скоростью двадцать групп в минуту, значит получит письмо. И надо же - справился!
      История эта началась еще в начале зимы, когда Антон, отслужив уже целый год, начал жутко страдать от того, что там, на “гражданке” у него не осталось никакой девушки, с которой он мог бы сейчас переписываться, делиться своими заботами, своей бесконечной печалью; девушки, которая была бы для него как ангел-хранитель, как маленький огонек в ночи, держась которого, ты уже не пропадешь.
      В смысле, девушки-то, конечно, были: одноклассницы, знакомые, знакомые знакомых, но ведь глупо бы было затевать с ними, ни с того, ни с сего, переписку. А вот именно “своей” девушки не было. По другим он мог видеть, насколько это приятно - получать письма от девушки. Глядя на иного получившего такое письмо, можно было бы подумать, что он только что “ширнулся”. Хотя, случалось, конечно, всякое. Один, например, из второго батальона, застрелился в карауле после того, как получил от своей девушки письмо. Очень грустным, должно быть, было это письмо. А в целом, это было для всех ужасно приятно.
      И вот, так, в страдальческих муках, родилась вдруг у Антона светлая идея: заочно найти такую девушку, с которой он мог бы переписываться. На “гражданке” это обычно делается через объявления в газете, только вот не было такой газеты в Антохином родном городке, а ему так хотелось, чтобы девушка жила именно там, чтобы, вернувшись домой, он мог бы с ней тут же и встретиться. Однако Антон не растерялся. Письмо, в котором он обращался к неизвестной девушке с просьбой написать ему, если, конечно, у нее нет парня, с которым она уже переписывается, он вложил в конверт и адресовал его в свой родной городок. В графе “Кому” он написал: “Красивой девушке, которая встретиться почтальону”.
      Если бы ответа не последовало, он написал бы еще одно такое письмо, а потом еще… но, ответ пришел на удивление скоро. Антон, дрожа от нетерпения, в поисках укромного места, где бы он мог его без помех прочитать, заперся аж в каптерку старшины, один из запасных ключей от которой он стащил совсем недавно.
      Что ж, ему повезло в том, что письмо тут же попало в руки молодой девушки, которая сама же и была почтальоном, но не повезло в том, что теперь ему было трудно судить о том, насколько она была хорошенькой, даже приблизительно. Хотя, дело это было поправимым, ведь они, наверняка, будут обмениваться фотографиями.
      Так вот все оно и началось. А звали ее Наташей. Она писала о том, живут они втроем с матерью и младшим братом. И что живут они не очень хорошо, так как денег постоянно не хватает и поэтому она была вынуждена, лишь только окончив школу, пойти работать. Нет, она, вроде бы, вовсе и не жаловалась, просто вскользь упоминала об этом, но сердце у Антона все, прямо-таки, сжималось, когда он читал про это и про то, как обижал их отец, когда был жив, потому что пил он беспробудно и во хмелю был нехорошим.
      Он же писал ей про свой армейский быт, про то, почему он прислал на почту такое странное письмо, и про то, как он безумно рад получать письма от нее.
      И это было абсолютной правдой. Ему казалось, что мир вокруг него изменился, окрасился в другие, более теплые тона, и даже как-то немного расширился. И дни стали ярче, полней и насыщенней. И ход времени стал совсем другим: когда от нее долго не было письма, оно тянулось нудно и противно, как сиреневое вихляющееся видение в больном сне, когда же письмо приходило, время неслось словно горная лавина - стремительно и бурно, по крайней мере, первые день-два.
      Фотографиями они, действительно, обменялись. Это случилось спустя примерно месяц после начала переписки. К еще большей радости Антона, Наташа оказалась девушкой довольно милой, хотя чуть-чуть, совсем немного полноватой. Те немногие, которым он эту фотографию показывал, уверяли его, что с девушкой ему повезло. Классная девушка. С ее слов, он ей тоже понравился, хоть и писал, что фотография была неудачной и что, на самом деле, он немного не такой. В общем, внешностью друг друга они оба остались довольны. Но главным было уже не это, а то, что ее письма, и она сама в своих письмах, стали постепенно смыслом его существования. А в письмах она виделась ему совсем не такой, какой была на фотографии. Тонкой, нежной, грациозной и бесконечно доброй жила она в его воображении.
      В письмах их отношения развивались неожиданно быстро. Неожиданно, скорее всего, от того, что до армии у Антона вообще не было никаких отношений (в смысле признаний и откровений) с противоположным полом и теперь ему просто не с чем было сравнить. Он чуть не спятил от счастья, когда в четвертом или пятом своем письме она приписала в конце, что крепко его целует. Примерно в середине февраля, когда в воздухе уже пахло весной, она предложила ему поговорить с ней по телефону. Антону эта идея уже и самому не раз приходила в голову, да только сделать это было не просто: их часть располагалась в лесу, километрах в десяти от районного центра, такого же крошечного городка, как и его родной, и имела выход на городскую АТС только по линиям военной связи, воспользоваться которыми мог далеко не каждый офицер, не говоря уж о солдатах. Однако, (не знаю, есть ли смысл повторять, что “любовь не ведает преград”) Наташа организовала все в лучшем виде: заказала телефонный разговор с переговорным пунктом того самого районного центра, и послала в часть телеграмму за подписью его матери, извещавшую Антона о времени, на которое этот разговор был назначен. В таких случаях, увольнительную в город давали безо всяких разговоров.
      И они поговорили, так просто, ни о чем конкретно, в течение пяти минут, которые пролетели как одно мгновение. Связь была плохой, голосу Наташи все время вторило эхо, Антону же казалось, что говорит он о чем-то совсем не о том, и что его собственный голос звучит как-то не очень естественно, и что в письмах у них все это получается гораздо лучше. Но, все равно, он остался доволен. Наверное, и она тоже.
      Вот так он сейчас и жил, постоянно думая о Наташе, ее письмах, и о том, о чем она в них писала. У него было такое ощущение, что она вытащила его из некого глубокого омута, в котором он чуть не утонул, увязнув в прибрежной тине, и усадила на бережке сушиться на теплом ласковом солнце. Он теперь снова мог жить и наслаждаться жизнью. О том, что они будут делать, когда встретятся в реальной жизни, ему почему-то не думалось. Он просто не мог себе представить, что они тогда будут делать.
      Между тем, наступила настоящая весна, началось “великое брожение” и Антону все чаще стали сниться сны, подобные тому, от которого его пробудил Хлип. Сам Хлип уже успел съездить домой в отпуск, которым он “был поощрен” на 23-е февраля. В преддверье же майских праздников в солдатских массах закономерно возникло некоторое волнение, связанное с очередной “раздачей пряников”: кому - очередное воинское звание, кому - должность, кому - просто значок отличника. По всем статьям, Антону “светил” отпуск, взводный даже как-то намекнул ему об этом. Антон, чтобы не спугнуть удачу, сначала боялся писать об этом домой, но потом он все же дал понять матери и Наташе, что такая вероятность существует, и даже написал, когда его ждать, если это случиться. И вот, на торжественном собрании в честь 1-го мая….ура! Свершилось! Надо ли говорить, что был Антон от счастья на седьмом небе. Он тут же написал об этом всем, кому только возможно, однако, отправив письма, подумал, что приедет домой, наверное, раньше, чем они до туда дойдут, ведь почта в праздники так перегружена. Ну, да ладно. Так - даже интересней.
      В оставшиеся два дня до отъезда Антон был слегка озадачен, открыв в себе что-то новое в отношении к Наташе. На фоне того “громадья” планов на время отпуска, которые роились в голове у Антона, фигура ее как-то незаметно поблекла и, словно бы отошла на второй план. Антон, однако, ломать себе голову над этим новым ощущением не стал, списав все на состояние радостной взвинченности. Ведь он, в любом случае, был намерен с ней встретиться в первый же день!
      В его распоряжении было десять суток. Плюс двое суток на дорогу в оба конца. Кто-то скажет: “Мало!”, но ведь это как посмотреть, как подойти к этому вопросу. С одной стороны, оно, конечно, мало. Но, опять же, если проводить это время с толком, поменьше просто валяться на диване, то времени должно вполне хватить, чтобы напрочь позабыть об армии, со всеми ее политзанятиями, нарядами и строевыми подготовками. Хотя, и просто валяться на диване, после всего этого - такое наслаждение!
      Почти всю дорогу (двадцать с лишним часов в поезде) Антон провел как во сне. Да что там “как” - дрых самым натуральным образом! Пришел в себя и осознал, что “свободен” лишь когда шел, помахивая чемоданчиком, по центральной улице своего родного городка, глазел по сторонам и искал какие-нибудь изменения во внешнем облике всего такого родного. Все по-старому. Ну и хорошо!
      Дома была лишь бабушка, остальные - кто на работе, кто - на даче. Бабушкина великая радость по поводу приезда любимого внука (а от нее он получал писем больше, чем от всех остальных родственников) сильно омрачилась, когда Антон, приняв душ, переодевшись и наскоро перекусив, помчался прямиком в гараж заводить свой мотоцикл.
      Мотоцикл - его страсть, его любимая игрушка. До армии он гонял на нем с утра до вечера, и даже по ночам. Раньше ему даже казалось, что если он за что-то и может понравиться девчонкам, то это - за его умение так лихо ездить. Мотоцикл завелся тут же, радостно взревев, словно конь, почувствовавший хозяина, по которому успел соскучиться. И вообще, все было в лучшем виде, за исключением одного обстоятельства: второй мотоциклетный шлем куда-то пропал. Видимо, старший брат Антона успел приложить к этому руку. Отчаиваться, тем не менее, причин особых не было: Антон знал, что такую мелочь (а неплохо было бы знать, как бы все вышло в последствии, если бы не эта “мелочь”) можно было всегда попросить на время у их соседа по подъезду дяди Вити, старого заядлого “механизатора”, гараж которого был битком набит разного рода самодвижущимися железяками и располагался неподалеку. Лишь бы этот дядя Витя оказался на месте.
      Видимо, это действительно так, что когда день задался с самого начала, так он и покатится до самого конца. Дядя Витя, после недолгих расспросов о службе, одолжил ему шлем (правда, только до вечера) и вскоре Антон уже подъезжал к пяти-этажке, в которой жила Наташа. Сердце его бешено стучало, а коленки дрожали, когда он поднимался по лестнице. Мысли его никак не могли сфокусироваться на том, что он скажет, когда ему откроют. А открыть ему, по его расчетам, должна была сама Наташа, так как она, наверняка его ждала, к тому же, была суббота, выходной день. Ему ужасно хотелось спуститься снова вниз, на крыльцо, и немного постоять, успокоиться, покурить. Однако он понимал, что такое малодушие вряд ли к чему-либо хорошему приведет. Нет уж, лучше сразу.
      В дверях стояла именно она. Абсолютно то же лицо, что и на фотографии. Сейчас он мог видеть, что была она ростом чуть пониже среднего, и не такая уж полненькая на фигуру, как казалось ему раньше.
      “Наташа?”
      “Антон?”
      Вот, так просто назвали они друг друга по имени, и он вошел в прихожую.
      Она провела его в комнату. Они сели на диван, о чем-то разговаривали, просматривали какие-то фотографии, пили чай. В общем, делали все то, что принято делать в подобных случаях, но во всем этом чувствовалась какая-то напряженность. Мать Наташи лишь только поздоровалась с ним, при этом как-то косо взглянув, извинилась, вышла на кухню и старалась больше на глаза не показываться. Антон никак не мог избавиться от ощущения, что он вошел не в ту дверь и сейчас все они, каждый играя свою роль, пытаются сделать вид, что все идет как надо. В конце концов, у него все же хватило смелости предложить Наташе прокатиться на мотоцикле, на что она тут же, с очевидной радостью согласилась.
      Они молча неслись по шоссе в сторону дачного поселка. Молча - потому что разговаривать все равно было бы невозможно из-за рева двигателя, свиста ветра и “глухого”, очень модного шлема на голове Антона. Он поехал именно в эту сторону, потому что ехать особо было больше и не куда, это если по хорошей дороге, а по плохой - что ж это за радость была бы такая, при первой встрече в грязи увязнуть? Кроме того, как неисправимый романтик (сам того не осознавая), Антон хотел показать ей те места, где он ребенком проводил столько много времени; места, о которых он ей писал в письмах; в конце концов, просто очень красивые места.
      Не спеша проехавшись по дачам, они выехали по извилистой тропинке, бегущей сквозь прилегающие луга и перелески, к небольшому красивому озеру. На его берегу они остановились, поглазели по сторонам, не слезая с мотоцикла, а Антону все так и не приходило в голову, о чем поговорить, что предложить, чем заняться. Наташе, видимо, тоже нечего было сказать. Оно, в общем-то, было понятно: о себе и своей жизни они все уже рассказали в письмах. Предпринять же более решительные шаги, чем просто о чем-то беседовать, Антон не мог, не был к этому готов, да и просто не знал, как это делается.
      Так вот, катаясь на мотоцикле, останавливаясь тут и там, перебрасываясь короткими незначащими фразами, они провели остаток этого дня и под вечер, когда лучи заходящего солнца неприятно били в глаза, вернулись в город. Условившись, что на завтра встретятся снова, они расстались у ее подъезда, так и не осмелившись даже на, хотя бы, символический поцелуй, не говоря уже о тех “крепких” поцелуях, которыми они прощались в письмах.
      Весь вечер и половину наступившей ночи Антон провел в кругу родных и друзей, не угодивших пока еще на армейскую службу, в силу тех или иных причин. “Отмечали” его прибытие в отпуск. Антон был безумно рад вновь оказаться среди них и, на какое-то время, и думать забыл о Наташе. Но, проснувшись на другой день, ближе к обеду, он вспомнил все. На душе вновь стало светло и, вместе с тем, немного тревожно от того, что общение у них пока что как-то не клеится. Оставалось надеяться, что новый день все изменит к лучшему, хотя ничего особого он на этот день не запланировал.
      Получасом позже он вновь подруливал к Наташиному дому на своем любимом мотоцикле. Видимо, она ждала его, глядя в окно, так как открыла ему дверь, едва он успел дотянуться до кнопки звонка. Судя по ее одежде - джинсы, свитер - она вновь была готова куда-нибудь ехать. Антон, в свою очередь, в общем-то, даже и не знал, что еще можно ей предложить. Вот так, все к этому и сошлось. Но была одна заковыка: второй шлем Антон вернул вчера дяде Вите, как они с ним и договаривались, и теперь нужно было снова его где-то раздобыть.
      “Ты подождешь меня немножко? Я мигом, только шлем второй сейчас где-нибудь найду, и мы с тобой покатаемся, хорошо?”
      Антон неловко, как бы извиняясь, улыбался. Ему вновь стало казаться, что все происходит как-то неестественно, совсем не так, как хотелось.
      Наташе ничего не оставалось, как согласиться, также неловко улыбаясь.
      И он поехал искать шлем. И найти его он нигде не мог, так как этот день, в отличие от предыдущего, видимо на задался: дяди Вити не было ни дома, ни в гараже, как, впрочем, и других знакомых, у кого можно было бы эту вещь на время попросить. Антон даже прошелся по гаражам и попытался выпросить шлем у кого-нибудь незнакомого. Он обещал им дать в залог что угодно, объяснял ситуацию, призывал войти в его положение…. Все было бесполезно. Тогда он вспомнил о Сережке, своем старом друге, с которым они когда-то вместе гоняли по ночам. Он сейчас тоже служил в армии, но, может быть, его родители, по старой памяти, дадут ему на время этот чертов шлем? Это была его последняя надежда.
      И …. Ба! Антон чуть не ошалел от удивления и радости, когда дверь ему открыл ни кто иной, как Сережка собственной персоной. Что тут началось! Оказалось, что он сам, не более двух часов назад, точно так же, приехал в отпуск. Теперь Антону уже стало не до шлема. Зачем он ему, когда они с Серегой такую программу себе составили на ближайшие дни!
      Перво-наперво, они все это хорошенько отметили вместе с Сережкиными родителями, чья радость удвоилась, ввиду такой замечательной встречи двух закадычных друзей. Мотоцикл Антона так и простоял всю ночь у Сережки во дворе. На следующий день они ходили на проводы в армию к своему общему знакомому. Затем была поездка на моторной лодке в деревню к Сережкиной бабушке. Затем на рыбалку, а потом - в поход, а потом - куда-то еще…
      Отпуск пролетел быстрее, чем каникулы у Банифация. На станции Антона провожали мать и Сережка. Он приехал в отпуск на день позже, и еще целые сутки мог наслаждаться вольной жизнью. Антон вымученно улыбался. Мать же не улыбалась вовсе, и даже немного всплакнула, как когда-то на проводах . Сережка немного пробежался по перрону вслед тронувшемуся поезду и на прощанье помахал рукой - все, мол, будет нормально. Да, конечно, нормально! Кто бы спорил, ведь служить-то им осталось - всего ничего.
      В часть Антон прибыл на другой день вечером. Там все ему были рады. Ну и еще бы: сержанты-дембеля уже ушли, “молодые” еще были на сборах, и службу тащить было не кому. Начались обычные армейские будни.
      От Наташи он не получил больше ни одного письма, так же как и сам ни одного не написал. Но теперь он уже не страдал от того, что у него не было девушки, с которой бы он мог переписываться. Стояло чудесное лето, близился “дембель”, он был теперь “дедом” и служба пошла гораздо легче.