Тропа вилась по меж зарослей заболоченного смешанного леса словно по синусоиде и просматривалась в обе стороны лишь до ближайшего поворота. Тем не менее, по компасу и по маячившему впереди, чуть слева, заходящему солнцу нетрудно было догадаться, что ведет она на северо-запад. Когда она отклонялась в лево, увидеть что-либо впереди было невозможно - солнце било прямо в глаза: лишь силуэты кривых болотных деревьев да облака вьющегося на безветрии гнуса. Зато, если обернуться назад, лес стоял как на картинке: притихший, полупрозрачный, весь облитый золотом.
      Хотя Мишка и знал эту тропу как свои пять пальцев, ему было немного не по себе от части из-за того, что при таком освещении все казалось каким-то искаженным и незнакомым, и от части по той причине, что впереди он ничего не видел, несмотря на надвинутую на самые глаза кепку-бейсболку и, в то же время, сам он был как на ладони. Приходилось полагаться лишь на собственный слух, да на чутье собаки, от которой, впрочем, толку было мало: мала еще слишком. Она или бежала позади, или начинала бестолково путаться под ногами.
      Мишка шел так быстро, на сколько это позволяла тропа. Где становилось немного посуше и не было необходимости скакать с кочки на кочку или подстраивать свой шаг под полусгнившие бревна гати, он почти бежал бегом. Надо было торопиться: на сбор ягод оставалось пять с небольшим часов, а с учетом того, что поезд опоздал, и того меньше.
      Такого сухого лета он не помнил, хотя, люди постарше говорили, что такое случалось и раньше. Лесные речки превратились в жалкие ручейки, а в большой реке вода упала настолько, что ни о каком судоходстве не могло быть и речи. Леса горели тут и там и, особенно, вдоль железной дороги. Поезда или задерживались, порою на долго, на станциях, или шли по неправильному пути, что порождало среди пассажиров нехорошие слухи о якобы случившейся впереди аварии и, даже, крушении. Мишка весь исчертыхался, пока доехал до своего разъезда и, лишь только сойдя с поезда, рванул по тропе, что было силы, на ходу перекладывая компас из кармана рюкзака в нагрудный карман рубахи и прицепляя сбоку, на брючный ремень, большой охотничий нож в кожаных ножнах.
      Чтобы добраться до ягодника спокойным шагом, требовалось порядка двух часов, но это был тот случай, когда время было дороже собственных сил. Обратный поезд проходил через этот разъезд в пять часов утра (вернее сказать, проходило-то их множество, а вот останавливался - всего один, пригородный) и опоздать на него означало остаться в болотине еще на сутки. Мишку аж передергивало при этой мысли: под лучами июльского солнца, когда и в городе-то было душно, на болоте воздух, казалось, густел от испарений и человек со слабым здоровьем мог запросто потерять сознание от удушья. Причем, даже этот горячий и зловонный воздух невозможно было набрать полными легкими, не рискуя втянуть вместе с ним с десяток-другой мошек и слепней, препротивная гудящая туча которых окутывает человека со всех сторон и не иметь на себе плотной куртки со штанами и накомарника - все равно, что подвергнуть себя страшной пытке. Кроме того, из еды он взял с собой лишь несколько бутербродов с колбасой да пол-литровую пластиковую бутылку с чаем. И вообще, в случае опоздания на поезд его бы просто потеряли дома.
      Болото разделялось на отдельные части кусочками соснового бора, иногда узкими и длинными, а иногда - вполне округлой формы. Когда Мишка выскочил на самую большую из них, он с облегчением расстегнул рубаху, застегнутую до этого наглухо, и снял с головы кепку. Солнце хоть еще и не село, уже начало скрываться за большим лесом, стоящим по над рекой по ту сторону болота. Время суток было самое благодатное: дневная жара уже отошла, а с ней - и полчища гнуса, но комары, которые так не любят солнца, еще не успели навалиться с полной силой. Полами сырой от пота рубахи, как парусом, Мишка на ходу ловил легкий, насыщенный вечерней прохладой боровой ветерок, лишь изредка отбиваясь от особо шустрых комаров. Результаты такого темпа его радовали: по часам получалось, что он должен был добраться до места часа за полтора.
      Обычно он брал морошку гораздо ближе к железной дороге, но, толи из-за засухи, толи из-за холодных ветров, зарядивших в конце мая - начале июне, когда цвела морошка, год оказался не ягодным. То место, куда он сейчас так спешил, Мишка с трудом отыскал, когда специально с целью разведки он заходил на болото по дороге на рыбалку, потеряв при этом полдня драгоценного времени. Ягодник хоть там был и не большой, но с крупной плотной ягодой, которая узким желто-красным шлейфом, причудливо, словно звездная туманность, стелилась по краю невысокой боровинки. В общем, если никто не опередит, то ведра два-три набрать было можно. О большем Мишка и не помышлял - его алюминиевый короб вмещал ровно два больших, двенадцатилитровых ведра.
      Этот лесной остров, по которому он сейчас шел, Мишка считал особым. Почему? Потому что он была огромен, настоящий сосновый бор, но дело было даже не в его величине, а в том, что на нем встречались большие прогалины, целые поля, на которых ничего не росло, кроме белого борового мха, и мох этот был таким высоким и пышным, какого Мишка нигде до этого не встречал. При виде этого огромного белого холмистого пространства захватывало дух и на ум приходило нечто фантастическое, в духе Бунюэля. Даже собака, начавшая было до этого поскуливать, вся мокрая, в болотной грязи и похожая от этого на большую водяную крысу, приободрилась и начала гоняться за порхающими тут и там ночными мотыльками. И сейчас, хоть Мишка и привык ходить по лесу практически бесшумно, каждый его шаг сопровождался громким хрустом сухого, как порох, мха.
      “Жалко, если все это выгорит”, - думал Мишка, подходя, наконец, к краю боровины и, спускаясь в следующее и, теперь уже последнее, небольшое по размеру болотце, за которым, под прямым углом к тропе, тянулась довольно широкая и ровная дорога - зимник для вывозки леса. Он тянулся на многие километры, вдоль реки, лавируя меж болот и оврагов, но в летнее время, по причине большого числа лесных речек, пересекавших его, был для езды непригоден. Для Мишки он был “финишной прямой” - еще минут двадцать ходу, и ты на месте, останется всего лишь зайти метров на пятьсот в болото, только теперь уже со стороны реки. Крюк, конечно, получался значительный, однако же, идти от разъезда напрямую он не рискнул: без тропы, да, при том, по сырому зыбкому болоту, без каких-либо четких ориентиров можно было “промахнуться” на несколько километров, или вообще не найти этого места. Кроме того, времени и сил ушло бы еще больше.
      По выходу на дорогу идти стало еще легче, но Мишку весьма насторожило и, даже, несколько расстроило одно обстоятельство: на давно не езженной дороге четко отпечатался свежий мотоциклетный след. Нет, он конечно знал, что “аборигены” из деревень, находящихся за рекой, иногда перебирались на лодках или баржах через реку и легко добирались до этих болот на мотоциклах или пешком. Если бы год был урожайным, и ягод было бы полно и всяких, Мишка бы и не обратил на эти следы внимания, но он-то знал, облазив накануне все окрестности, что то место, куда он шел, было, пожалуй, единственным, где можно было, худо-бедно, что-то набрать. Местное же население, если шло за ягодами, то шло наверняка.
      Кажется, птицы, загадочные вечерние лесные птицы перестали петь, когда Мишка обнаружил, что его наихудшие опасения подтвердились: прямо напротив ягодника (Мишка там еще березку надломил, дабы пометить, где нужно сворачивать) мотоциклетный след обрывался, на дороге было натоптано, валялось несколько окурков от “Примы” и следы, теперь уже, ног вели к месту, к его месту. Осмотревшись хорошенько, Мишка определил, что опередивших его было двое (как только они разместились со своими коробами на мотоцикле без коляски?), и, выйдя из болота, они поехали уже не большой дорогой, а тропинкой, вьющейся поодаль. Видимо, хотели заодно и грибов насшибать.
      Но, раз уж пришел, делать ничего не оставалось, кроме как идти и собирать уже по “оборышам”. А, может, они там и не собирали? Может, просто в разведку ходили? И Мишка, ругаясь про себя, на чем свет стоит, пошел по их следам, выведшим его прямехонько на тот самый ягодник, который он нашел накануне. Собиравшие здесь до него мужики (а судя по огромному размеру сапог, это были, действительно, мужики) не особо усердствовали в сборе ягод и кое-что наскрести, все же, было можно.
      Солнце, к тому времени, окончательно скрылось за лесом, опустился вечерний сумрак, который, впрочем, при ясном небе и не должен был обратиться в полный мрак - белые ночи еще не закончились. Мишка выбрался на боровинку, опоясанную с двух сторон морошечником и, для начала, решил перекусить, установив себе на это норму времени - 20 минут с разведением крохотного костерка (для уюта). Оголодавшие лесные комары отбросили, видимо, все шутки в сторону и Мишке, несмотря на очень теплую ночь, пришлось достать из короба и одеть на себя видавшую виды куртку-штормовку. На голову же, на пиратский манер, он повязал платок.
      При свете костра лес казался еще более таинственным. Порхающее пламя костра заставляло танцевать тени, отбрасываемые стоящими вокруг мелкими сосенками. Где-то неподалеку куковала кукушка, от железной дороги доносился шум проходящих поездов. По краю болота слегка вырисовывались светлые островки не обобранных ягод. Как говорится, остатки прежней роскоши.
      “Дай Бог, с ведро бы набрать!”, - думал Мишка, заходя с самого края ягодника.
      Морошку дома любили все, особенно дети. Он же любил собирать ягоды. Это его успокаивало и наполняло душу какой-то светлой радостью. Ему не хотелось, что бы при этом кто-то мешал, и поэтому предпочитал ходить в лес один.
      От недостатка света было немного неудобно. Мелкие и не до конца раскрывшиеся ягоды оставались незамеченными. Даже собака, будучи темной окраски, бегая по болоту, появлялась вдруг перед ним совершенно внезапно, отчего он, увлеченный ягодами, поначалу вздрагивал и ругал ее. Та лишь радостно виляла хвостом и опять куда-то уносилась. Собирать так, как он изначально планировал, то есть постепенно, по мере сбора ягод, перемещаться вдоль ягодника, у него не получалось - слишком мало было тех ягод. Приходилось бегать зигзагами, на ходу срывая отдельные ягоды и бросая их в короб, висевший на одном плече, и останавливаться лишь там, где отыскивался небольшой не обобранный островок или кочка. Со стороны это все напоминало радостные скачки объевшегося мухоморами лося. Часа через полтора такой беготьни он, что-то с укоризной бормоча в адрес морошки, приблизился уже к другому краю ягодника, не набрав при этом и половины ведра. Когда заниматься этим смысла больше не было, он снова вышел на боровинку, уселся на короб и, давая спине и ногам отдохнуть, призадумался. Расклад получался нехороший: для сбора ягод оставалось еще три с небольшим часа, но самих ягод не было; если их идти искать, то, скорее всего, эти три часа и уйдут на пустое брожение по болоту, при всем том, впотьмах можно забрести в такие места, откуда к железной дороге так просто и не выберешься - на таком болоте и днем-то все кажется одинаковым. Выходить же по компасу напрямую - дело крайне неблагодарное. Мишка знал все коварство болот, лежащих на этой прямой и, кроме того, выйдя на железную дорогу не по тропе, а по компасу, можно было запросто оказаться километрах в пяти, а то и десяти от разъезда и на поезд, естественно, опоздать. В конце концов, Мишка решил идти через болота, слегка уклонившись влево, с тем, чтобы выйти к сроку на ту же тропу, по которой он шел вперед или - прямо на разъезд. Двигаться он планировал, опять же, зигзагообразно, так как время еще позволяло, а ягод, хоть маленько, нужно было еще где-то насобирать. О полноценном ягоднике, где можно было бы набрать короб, не сходя с места, он уже и не помышлял.
      Картину, открывшуюся ему, когда он вышел из мелколесья, доводится видеть не часто даже тем, кто любит ходить по лесу: на болото медленно наползал туман, слегка голубоватый в свете полной луны, которая сама еще медленно, лениво, словно со сна, поднималась над лесом. При этом небо на западе все еще хранило розоватый оттенок зашедшего не так давно солнца. На фоне этого, раскрашенного со всех сторон неба, неровными зазубринами, где дальше, а где ближе, вырисовывался окружавший болота лес. В позолоченной синеве над ним были видны только самые яркие звезды. Близилось время летнего равноденствия.
      Искать ягоду на открытом месте было бессмысленно. Приметив ближайший лесной островок, лежавший примерно в нужном направлении, Мишка ускоренным маршем направился туда. Болото, в основном, было сухим, однако иногда попадались места, где сапоги уходили в зеленую, хлюпающую массу почти по самые отвороты. От выпавшей росы колени брюк были совершенно мокры, но Мишка, привыкший к подобным явлениям и, к тому же, расстроенный неудачей, почти не обращал на это внимания. Его больше докучали комары, к тому времени совсем озверевшие. Собака уже не носилась радостно кругами, а понуро бежало сбоку, снова похожая на водяную крысу.
      Так они, словно зайцы, петляли по болоту, от одной боровинки до другой, без особого, впрочем, успеха. Кое-где, по кромкам, попадалась кочка-другая, усыпанная ягодами, в основном же - отдельные ягодки, которые Мишка срывал на ходу и, на ходу же, бросал в полупустой короб. Иногда его посещали мысли о собственном вселенском одиночестве, здесь, на освещенном луной туманном болоте, наполненном причудливыми искривленными тенями и редкими криками ночных птиц. Иногда всплывала оброненная кем-то в поезде случайная фраза: “Морошка любит ножки”.
      Время тоже не стояло на месте. Вскоре уже замерещился рассвет. Но кто из завзятых ягодников не знает этого, проверенного многими поколениями, закона подлости, гласящего, что настоящая ягода попадается тогда, когда уже не остается времени на ее сбор?! Вот и сейчас, когда по Мишкиным расчетам, он уже был близок к большой тропе, ведущей к разъезду, и лес представлял собой уже не отдельные островки, а стоял впереди сплошной стеной, выдаваясь в болото длинными гривами, обнаружился вдруг не то, чтобы мощный, но вполне приличный ягодник. К тому времени Мишка уже заметно вымотался, не говоря про собаку, которая лишь только находила место посуше, как тут же на него и падала. Без перекура, глотнув из бутылки немного холодного чая, Мишка принялся за дело. Он решил брать до конца, сколько сможет, оставив в запасе лишь время, необходимое для того, что бы быстрым шагом дойти до разъезда. Но даже и с таким расчетом он имел в запасе не более получаса, которые истекли, как это бывает в таких случаях, почти мгновенно.
      Когда Мишка захлопнул крышку короба и быстрым шагом направился в нужном ему направлении стояли предрассветные сумерки. И, может быть, было бы даже почти светло, если бы не туман и мрачный, весь в валежинах, заболоченный участок леса, в котором Мишка очутился. Двигаясь по компасу, он, действительно, вскоре вышел на сухую широкую тропу, ведшую, без всякого сомнения, к железной дороге. Большего ему и не было нужно. Теперь оставалось полагаться только на собственные ноги и, приободряя негромким голосом собаку, он широким шагом, поудобнее устраивая за спиной короб, устремился вперед.
      По началу его вовсе не смущало то обстоятельство, что тропа была немного не той, по которой он шел вперед. Он знал, что она имела много ответвлений, которые расходились по гривам, усам и отдельным островкам бора, и полагал, что по одному из них он сейчас и шел, и что рано или поздно он все равно должен был выйти туда, куда нужно. Главное - идти в сторону железной дороги, а не к реке. Однако вскоре, даже без компаса стало очевидно, что тропа постепенно отклоняется совсем в другую сторону, чего Мишка никак не ожидал. Когда было пройдено уже достаточно, чтобы выйти на знакомый маршрут, Мишка понял две вещи: во-первых, двигаясь так, он не выйдет к разъезду; во-вторых, возвращаться назад к зимнику, чтобы зайти в болото в нужном месте, времени, увы, не хватит.
      По его взмокшей спине пробежали мурашки. Замедлив шаг, он начал судорожно соображать, что же ему теперь делать.
      До поезда оставалось сорок минут. Тропа, теперь уже откровенно отклонившись вправо под прямым углом, бежала по узкой боровине, которая выступала из топкого болота подобно спине огромного динозавра. Оставалось одно - выходить по компасу, напрямую. И как только путь пересекла едва заметная, возможно даже звериная, тропинка, Мишка незамедлительно свернул на нее. Теперь он уже бежал. Бежал, как ему казалось, из последних сил, хрипло дыша и вытирая пот со лба на столько, чтобы он не щипал глаза.
      До поезда оставалось не более получаса. Тропу он уже потерял, а может, она сама постепенно “сошла на нет”, как это зачастую случается с такими лесными стежками. Впрочем, это было и не важно. Он все равно бы ее не видел из-за густого, стелившегося по пояс тумана, в полосу которого он теперь попал. Впереди все было окутано плотной дымкой, в которой вязли бы даже звуки проходящих мимо поездов, но в это время, Мишка об этом знал, было “окно” часа на полтора, в течение которого поездов не было вообще.
      “Беда, кабы не компас”, - билось у Мишки в голове, когда он, замедляя бег, в очередной раз сверял направление.
      Собаки вообще не было видно. Только по хлюпанью воды под ее лапами, да по жалобному скулежу можно было догадаться, что она еще здесь.
      Позади них, чуть сбоку, над лесом вставало огромное красное солнце.
      Когда до поезда оставалось около пятнадцати минут, Мишкино внимание привлек равномерный гул, как от летящего самолета, доносившийся со стороны железной дороги. Нет, он, конечно, был слышен и раньше, но из-за звона в ушах и собственного хрипа Мишка его просто не замечал. Сбавив шаг, потому что болото стало еще более топким и бежать уже было просто невозможно, Мишка стал прикидывать в уме, что же это могло быть. Перебрав в голове все возможные варианты, он пришел к заключению, что это было ничто иное, как пожарный поезд. Значит - впереди горел лес.
      А лес появился из тумана совсем внезапно, когда до контрольного времени оставалась пара минут. Кромка его была не менее топкой, чем само болото, поросшей густым кустарником и камышом, и, действительно, отовсюду пахло гарью. Мишке пришлось продираться через эти заросли и перепрыгивать через глубокие омутки и валежины, поскользнувшись на одной из которых, он упал плашмя в воду, ударившись, при этом, плечом о торчащий пень.
      В глазах его потемнело. От боли, на какое-то время, его словно парализовало. Он лишь чувствовал как собака, тревожно повизгивая, лижет его в залитое потом и забрызганное грязью лицо.
      Открыв глаза, он увидел ягоды морошки, плавающие в черной воде перед самым его носом. Тут он сообразил, что от удара короб раскрылся и половина его содержимого, если не больше, высыпалась наружу. Чувство злости и обиды охватило все Мишкино существо. Барахтаясь в болотной жиже, плюясь матюгами и вскрикивая от боли, он с трудом встал на колени. Правая рука его болталась беспомощной плетью. Он ее просто не чувствовал. Сбросив лямку с левого плеча, он кое-как стащил с себя короб и начал, стоя на коленях по пояс в воде, сгребать обратно, вместе с травой и водорослями, расплывающиеся как масляная пленка, ягоды. Теперь он уже ясно различал шум работающего на холостом ходу пожарного локомотива, гудение насосов и крики людей.
      Собрав примерно две трети просыпанного, он одел на себя короб (благо, стоя на коленях, сделать это было проще), с трудом выбрался из ямы и, не вспоминая об оброненном где-то между кочек компасе, потопал, мотаясь из стороны в сторону, на шум работающих пожарников. На часы он больше уже не смотрел. Зачем? Поезд явно опаздывал и Мишке оставалось лишь надеяться, что опаздывал он на много.
      Лес горел понизу. Опасного в этом ничего не было, если не попадать под падающие иногда деревья и беречь лицо. Правда, собаку пришлось брать подмышку уцелевшей руки и тащить ее абы как, лишь бы не выпала. Она, словно чувствуя всю сложность ситуации, даже не попыталась пискнуть от неудобства. Кашляя и утирая плечом слезы, Мишка уже видел сквозь дымящиеся кусты красную цистерну пожарного состава, когда послышался звук приближающегося поезда. Его поезда. Мишка слышал, как он сбавил ход и остановился на разъезде (километрах в трех, судя по звуку), затем тронулся, пошел дальше и прогромыхал мимо как раз в тот момент, когда Мишка выскочил из кустов к насыпи. Четыре заветных зеленых вагончика пронеслись словно ветер.
      На душе было пусто и уныло, как в заснеженном поле, покрытом февральской поземкой, гонимой завывающим ветром. Во рту стоял тошнотворный вкус крови и ржавого железа. Не снимая короба, Мишка сел на край насыпи и невидящим взглядом тупо уставился перед собой. Ему казалось, что он уже никогда не сможет встать.

      И все-таки, пожарники - это классные ребята (с детства Мишка привык слышать такое только о летчиках). Сидя в кабине пожарного локомотива и глядя на бегущие навстречу шпалы и сверкающие на утреннем солнце рельсы, Мишка вдруг ощутил не важность всех свалившихся на него за последние сутки неудач. Мысль о почти пустом коробе, болтающемся где-то под ногами, показалось ему даже неуместной. Он мог бы с легким сердцем просто оставить его здесь. Странно, но он был даже рад тому, что все это случилось. Случилось именно с ним. Наверное, было бы хуже, если бы ничего этого не было.
      Пожарные же, мало того, что напоили Мишку чаем, осмотрели его плечо и привязали руку неподвижно к груди, но и дали команду дежурной по станции задержать пригородный поезд, шедший все равно уже вне графика, с тем, чтобы он пропустил их вперед на следующий перегон “в виду экстренной необходимости”, что и было в точности исполнено.