Хулио Кортасар сборник статей, эссе и рассказов Каждый шар - это куб (цитаты)

      Какое редкостное везение быть латиноамериканцем, более того, аргентинцем, и не считать себя обязанным ни писать всерьез, ни быть серьезным, ни усаживаться за машинку в начищенных башмаках, погружаясь в размышления о "важности мгновения", от которых веет могильным холодом. Среди любимых мною с детства фраз есть выражение моего однокашника: "Вот смеху-то было, все просто рыдали!" Нет ничего смешнее, чем серьезность, понимаемая как первостепенное свойство значительных произведений (понятие, кстати, тоже до крайности комичное, когда его искренне принимают во внимание), та серьезность, когда автор пишет так, будто его заставили присутствовать на похоронах или беседовать со священником.

      Многое из того, что написано мною, выстраивается под знаком эксцентричности, поскольку я так и не увидел разницы между понятием "жить" и "писать"; и если мне еще как-то удается скрыть, что я не весь целиком принимаю участие в обстоятельствах своей собственной жизни, то такое притворство было бы нелепым в том, что я пишу, ведь я и пишу именно по причине своего неучастия или участия лишь вполовину, иначе говоря - от ощущения двойственности, неопределенности.

      Всякий раз, пытаясь мыслить в категориях метафизики, человек чувствует себя "несчастнее и мудрее", но это редкое и быстро преходящее состояние, ибо сама жизнь затягивает его со всеми потрохами в видимость, наделяя ее конкретными чертами, ярлыками, приписывая ей функции и ценности.

      Стоит ли возвращаться к давно известному факту: чем более книга походит на трубку с опиумом, тем больше удовольствия она доставит тому, кто ее раскуривает, ведь курильщик готов потолковать о качестве опиума и никогда - о его летаргических последствиях.

      Владеющий писательским ремеслом легко может подмять под себя читателя, отнять у него способность мыслить критически во время чтения.

      Я давно знаю, что самые удивительные вещи поджидают нас там, где мы уже научились наконец ничему не удивляться и оттого не пугаемся, если на наших глазах ломается установленный порядок вещей. В призраков по-настоящему верят лишь сами призраки…

      Каждая закрытая дверь сталкивает меня лицом к лицу с пронзительной невозможностью встречи с пустой комнатой…

      Хронологический порядок, история и прочие надуманные сцепки - сплошное зло.

      Я, со своей стороны, по-прежнему убежден, что только внешние причины (музыка, любовь, удивление перед чем-то) могут на секунду освободить меня от неусыпного разума - очищая взгляд, придавая увиденному форму, они несут с собой цельность и уверенность, чувство головокружительной истины. Кажется, романтики именовали подобные вещи "вдохновением", сегодня их зовут "заскоком".

      Субъект, рассуждающий по законам логики, превыше всего на свете ставит личность, свою драгоценную персону, правдами и неправдами защищает ее от осмотического влияния реальности, чтобы сохранить свою исключительную позицию и противостоять окружающему, потому что в человеческой жажде познания всегда есть какая-то враждебность к миру, страх раствориться в нем.

      Только слабые любят подчеркивать свой личный вклад в написанное, только у них голова идет кругом от мысли, что они наконец-то нащупали твердую почву и литературные способности на минуту делают их сильными, уверенными, благородными. Чаще всего они вдаются при этом в автобиографизм или панегирик (стихи от имени "я" или от имени героя сегодняшних политических новостей - большой разницы тут не вижу), а в других случаях - из ущербности либо мстя за свои унижения - впадают в расизм.

      Написать рассказ - это ужасно и одновременно чудесно, ты испытываешь вдохновенное отчаяние и отчаянное вдохновение; это означает сейчас или никогда, и страх перед возможным "никогда" стимулирует твое "сейчас", воплощенное в бешеном стуке клавиш машинки, в забвении любых обстоятельств, в отрешении от всего, что тебя окружает.

      Воображать, что мы уже владеем эротическим языком, при том, что нам пока еще далеко до политической независимости, это пустые иллюзии подростка, который в часы сиесты свободной рукой листает свежий номер "Плейбоя"…

      Двадцатый век так высокомерно воспринял павшие на его долю чудеса, словно ему наконец-то вернули старый долг.

      Жить важнее, чем писать, хотя писать - пусть в редких случаях - и значит жить.

      Существует внушительный список требований, предъявляемых к хорошему писателю, но как-то не приходит в голову, что подобный перечень, пусть самый беглый и не столь строгий, можно составить и применительно к читателю.

      Сближение с любой выдающейся личностью происходит таким образом, что чем больше ты узнаешь о ней, тем больше узнаешь о самом себе…