Мертвые являются во сне перед дождем. Чтобы обнаружить свое присутствие, они, как и мы, пользуются физическими законами. Чем ниже давление, тем более глубокие пласты памяти выплывают из времени. Несложно найти зависимость: один миллиметр ртутного столба соответствует трем годам человеческой жизни. Как минимум двум. Циклоны – это такси, на которых приезжают давно покинувшие нас гости. Молодые тоже способны видеть глубокие сны, но ничего не могут в них различить, потому что еще мало жили. Перед большими дождями в их снах всего два сюжета: или смутно блаженный рай пребывания в материнской утробе, или изгнание из рая – рывок в мир через ужасающую тесноту матки. Персонификация рая и ада произойдет позже. Тогда неизбежно появятся человеческие имена. Как, например, это: Ада.
Страна бредит, истаптывает ботинки, спеша день ото дня по улицам, «мощенным» новой тротуарной плиткой.
Не знаю, хорошо это или плохо, я ходила, я присматривалась, я ездила в трамваях, я ничего не нашла стоящего, чтобы написать хороший женский роман про рыжие волосы и бриллиантовое колье. Я не знаю, кем нужно быть, и где нужно жить, чтобы писать такие тексты. Если ты пишешь это и живёшь в России - есть два варианта: либо тебе больше нечем заняться, либо ты планируешь легко заработать денег.
Мне больно: знаете, как много утром в толпе людей, поглощённых своим миром, монотонных, равнодушных?
Все в трамваях вокруг читают женские романы и дешёвые детективы в мягкой обложке.
Много людей, которые бегут, думая о чистоте ботинок, и не догадываются, что завтра может «случится», и что человек, скажем даже по-булгаковски: внезапно смертен.
Христианство из Христа, которого никогда не было и быть не могло, сделало себе кумира, идола – объект слепой веры, слепой любви и слепого поклонения, поэтому христиане – это такие же идолопоклонники, или язычники: «…на Него язычники надеяться будут» (Рим.,15:12). Сделав из Христа кумира, христианство обеспечило себе нарушение Закона и отступление от истины, а это и есть проявление сатаны. Получается, что христиане верят и поклоняются сатане, но при этом называют его Христом: «…сатана принимает вид Ангела света…» (2-е Кор.,11:14).
Мы отыскали позабытый пару веков назад переулок. Переулок не вносили в планы города, не вносили в списки по перепланировке. Он зарос пылью, его камни раскрошила и обесцветила непогода, а его деревянные постройки покрылись сырым мхом. Со свалок в сонных районах города я принес мебель: стулья, стол, книжный шкаф. Она обклеила мебель прошлогодними листьями и перьями птиц. Крышей нам служило чистое небо. Иногда небо пачкалось, или сыпалось осколками, или его сдувал обсидиановый ветер, вырывавшийся из загробного мира ацтеков. Тогда мы прятались в теплых уютных воспоминаниях, пережидали ненастье.
С оживленного проспекта я свернул в замызганную подворотню, швырнул в мусорный бак окурок и позвонился в железную дверь, с видеокамерой над входом и табличкой «Издательство».
Громко лязгнул замок, в проёме появился охранник в камуфляже, только каски и автомата не хватало.
Я присмотрелся и вздрогнул. Это был тот самый из «бомбоубежища». Я подумал, что он опять сейчас спросит: «Куда в таком виде?» Или, ещё хуже: «Иди отсюда, чучело». Но он меня, видимо, не узнал.
– Вы к кому?
– К Пискарёву, – промямлил я. Прозвучало как к «Писюкову», наверное, от волнения.
– Ждём, – сказал охранник и захлопнул дверь.
От обиды мне захотелось курить. Был бы автомат, я бы высадил в дверь весь рожок. Вот он, удел современного русского писателя – стоять в засанной подворотне и ждать, когда охранник с внешностью Терминатора соизволит пустить внутрь издательства.