После вот такого праздника один из недавно принятых пионеров принёс в класс пару-тройку раскрашенных яичек. Когда он на одной из переменок решил ими угостить своего товарища, то тут же был атакован новоиспечённым председателем Совета отряда и дружно поддержавшими её звеньевыми:
- Ты что это в школу притащил?!.. Ты знаешь, что это за яйца?!.. Ты что - в бога веришь?..
- Не верю я ни в какого бога…А яйца вчера все собирали, потому что паска… И ещё конфеты и пряники…
Но серьёзные девчонки из пионерского актива продолжали напирать, одна за другой громко задавая разящие в самую точку вопросы:
- А раз не веришь, то зачем ходишь, как побирушка по баракам?..
- Да не побирался я!.. - вконец растерялся мальчишка. - У нас и дома таких яиц полно…
- Ах, вот оно что!.. Значит это родители твои верят в бога и тебя заставляют… Да тебя из школы исключить надо и из пионеров, чтобы не позорил всех!..
Испуганный мальчишка, никак не ожидавший такого поворота в словесной перепалке, вдруг вспомнил звуки торжественного пионерского горна, барабанный бой, крики «Будь готов!.. - Всегда готов!..». Вспомнил строгих учителей и школьную пионервожатую…
До него дошло, что дело его с крашеными яйцами совсем не простое…
Девчонки наступали…
- Как вам не стыдно:!.. Перестаньте сейчас же…- вдруг, показалось, откуда-то сверху прозвучал голос, полный сострадания и боли.
Словно споткнувшись, наступавшие пионерки разом замолчали. Оглянувшись по сторонам, не сразу, но они заметили, что девочка спускается со своей парты.
Дело в том, что с его появлением изменилось во мне что-то, треснуло.
И стало мне все чаще видеться, что я - маленький, ничтожный, оставленный посреди бескрайнего пустыря, заросшего ковылем и иван-чаем, а чуть поодаль проносится с грохотом локомотив, и вагоны, вагоны, груженные черными полированными роялями и бешено вращающимися балеринами, и арфы блестят на солнце золотом лебединых шей, и там пение невидимых хоров, и смех, и это все мимо-мимо-мимо. А я стою, и держат меня сухие стебли земной травы, сцепляются, обхватив щиколотки, и до крови режут беззащитную плоть. И силюсь я вздохнуть, но нет для меня воздуха, и слезы по моему лицу льются ручьями: жизнь мимо пролетает, с грохотом, звуками оркестра - настоящая, звенящая, большая.
И тысячи раз, захмелев, говорил я ему:
«Завидую я тебе, мой гость, ибо с камнями полевыми у тебя союз, и звери полевые в мире с тобою».
И как легкий газ из прохудившегося дирижабля уходит с шипением, ушел покой из жизни, осознал я - бардак в голове - силосная яма.
Потому что все дни мои - скорби, и мои труды - беспокойство; даже и ночью сердце мое не знает покоя. И это - суета!
Для начала пан Кранкл (известный натурфилософ) заказал себе две кружки пива – тёмного и светлого, – в которых воплощался весь концептуально-космологический антагонизм элементов Метагалактики; корпускулярно-волновой дуализм и диалектический материализм, противоборство «Инь» и «Янь», добра и зла, «да» и «нет»… – вот что символизировали эти сосуды.
Я помню только из того утра, как сильно мне хотелось выбежать из душного класса и упасть на траву. Какое жгучее чувство ныло в моей груди и пыталось выбраться наружу. Когда огласили список пяти тем, я даже не заметила. Увидела, когда класс зашептался и меня ткнул в спину мой сосед. Я посмотрела на исписанную доску и поняла, что не читала ни одного произведения. В таких случаях, как нам говорили на консультации, единственным вариантом оставалась работа с цитатой. Я помню её наизусть: «Пастернак, по словам Иванова, считал, что вообще сущность поэзии – в разговоре о счастье». Мне понравилась такая тема… Я взяла ручку, лист… И здесь, словно какое-то оцепенение! Я растворилась в словах, в постоянном шёпоте. Я стала той, которая была нынешней ночью – самой яркой и счастливой в мире. Самой лучшей и желанной! Я помню, как летели листы из-под моей руки, как классная два раза подходила ко мне. Но я, не обращая ни на кого внимания, строчила. Тогда я думала, что создавала новый мир. И что этот мир будет признан любым человеком, который прочитает это. Прочитает моё счастье.
Всё оказалось более чем не так. Всё оказалось резким обрывом, покончившим с моей письменной преданностью себе. Я никогда не забуду глаза директора, нахального мужичка, его презренный взгляд. Он вышвырнул меня из дверей школы, в которой я проучилась 10 лет – большую часть моей жизни! Из школы, в которой меня любили, а потом, едва уловив слабое место, с позором выставили и закрыли дверь. Да я бы и не вернулась. Конечно, я бы не вернулась.
Днем он позвонил на работу и, объяснив ситуацию, отпросился на завтра. А вечер этого злосчастного дня был, как и многие другие: Юрка по-прежнему лежал на диване, смотрел телевизор и пил свое пиво. Теперь это было можно – завтра не садиться за руль. После третьей бутылки благородный напиток дал о себе знать. Стоя на пороге того, что еще вчера было санузлом, он от любопытства осматривал стены: кроме отверстий в кирпичной кладке, в которые вставлялись балки, больше ничего интересного там не было. Он спустился вниз… А когда развернулся, то ему показалось, что свет, падающий из коридора, как бы отражается от чего-то в одной из ниш. Он нагнулся, и к изумлению своему увидел в отверстии какой-то предмет, завернутый в газеты, с надорванным краем, из которого и выглядывала поверхность блестящей металлической коробки. Дрожащими руками он достал сверток, прямо здесь, разложившись на пороге, он развернул газеты. Под ними оказалась большая старая красивая коробка из-под чая. А когда он открыл крышку, то так и уселся прямо на земляном полу: коробка была до верху наполнена золотыми ювелирными изделиями! Юрка вылез наверх, взял коробку вместе с газетами и уже в комнате высыпал содержимое на стол. Перед ним лежала гора цепей, цепочек, браслетов, печаток и восемь цилиндрических упаковок с какими-то монетами. Надорвав провощенную бумагу, он аккуратно извлек одну из них: на аверсе четко был виден профиль Императора Николая II.
Новости
