Существует один текст, жанр которого нам удобнее всего определить как «житие», хотя это – слово с иными коннотациями, вводящее в данном случае в немалый соблазн. По-тибетски же этот жанр называется нам-тар, что можно перевести как «полное освобождение». Герой нашего текста – великий тибетский поэт, мистик и святой Ми-ла рэй-па. Ради простоты предлагаю называть его в дальнейшем просто «Ми-ла». Его нам-тар поразителен прежде всего многочисленными любопытнейшими подробностями, создающими, как мог бы сказать Барт, «эффект реальности». Ограничившись этими кратчайшими рекомендациями, хочу привлечь ваше внимание к одной-единственной примечательной подробности из нам-тар’а Ми-ла.
Несколько лет Ми-ла провёл в уединённой пещере, где предавался почти непрестанной медитации (по выражению автора нашего текста, «его медитационная подушка никогда не остывала»). Но настал день, когда все его съестные припасы (в основном цзамба, т. е. мука из поджаренного ячменя) полностью истощились. Ему следовало бы спуститься со своей вершины в деревню и попросить подаяния, но он, бедняга, дал обет как раз-таки этого не делать. Обет же, как известно, нужно блюсти свято. Поэтому наш Ми-ла приготовился к голодной смерти. Однако вскоре ему в голову пришло, что, если он выйдет из пещеры и пошарит вокруг в поисках съестного, то обет останется в силе. Пошатываясь, Ми-ла выбрел на свет Божий и вскоре обнаружил заросли молодой крапивы. Нарвав крапивы, он сварил (или, может быть, «заварил»?) её в своём глиняном кувшине. В дальнейшем крапива долго служила ему пищей. Между прочим, друзья, тибетское название крапивы – са-чхаг, са-по и т. п. – родственно глаголу са-во ‘есть’, ‘питаться’ и, таким образом, может быть передано сразу и как «едкая», и как «съедобная». От такой пищи Ми-ла, кстати сказать, весь позеленел и оброс тонкими волосками, напоминающими крапивную стрекательную «шерсть», так что люди суеверные принимали его за горного духа, а зубоскалы величали «гусеницей».
Однако всё же настал день, когда Ми-ла решил уйти из своей пещеры...
Никто не тревожил Моахару уже несколько тысячелетий, и он с упоением отдавался своему любимому занятию - он размышлял. Ему доставляло огромное удовольствие постигать суть вещей путем умозаключений. Ведь мир так велик и сложен в своем многообразии!
Его сосед Туара был уже глубоким стариком и лишь постоянно жаловался на этот неизлечимый недуг. Поэтому Моахаре с ним было неинтересно. Он был еще молод и мечтал, что когда-нибудь у него появится интересный собеседник, такой же как он любитель мечтать и размышлять об устройстве мира.
И вот однажды в страну, где жил Моахара, пришли люди, внеся ненужную суету и нарушая привычное течение мыслей. Это случилось ранним утром, когда снег только-только начал подтаивать под натиском пригревающего солнца. Поначалу Моахара не обращал на них внимания, приняв за обычных букашек и даже раздражался из-за нарушенного ими привычного спокойствия. Но люди с непостижимой скоростью начали изменять окружающий мир, обустраиваясь на новом месте, и к середине дня Моахара заметил, что они уже успели выстроить небольшой поселок. Он очень удивился их способности изменять для своих нужд окружающую обстановку, и это обстоятельство привлекло его внимание к ним.
Точное, слово в слово, цитирование Набокова и пронзительный взгляд голубых глаз поразили меня, и я, остановившись на обычной своей вечерней прогулке с собакой возле мусорных баков, не смог просто пройти мимо необычного старца, чтобы внимательно не рассмотреть его. Остановившись, как бы ожидая завершения обычного собачьего туалета, я искоса рассмотрел незнакомца, отметив для себя немало интересного.
Он, вероятно, был очень красив в молодости, если даже теперь морщинистая старость не принуждала отводить взгляд от аристократического лица, обаяние правильных черт которого ещё более усиливалось орлиными бровями и пышной седой шевелюрой. В нём, уцелевшем каким-то невероятным чудом, явственно чувствовалась гордая порода почти полностью изведённых, разогнанных, массово расстрелянных дворян, и возможно, высокий, исхудавший и нищий потомок древних родов был бы легко узнаваем в чертах фамильных портретов иных старинных особняков, если бы сохранились дворцы эти с портретами.
Четыре года – какой это срок? Вроде много, а пролетели как один день. Видишь, как вышло… не могу я тебя забыть. Вернувшись из отпуска домой, первым делом лезу в комп и открываю дискету с прощальным письмом. Ты мне ее вручил на вокзале. Руки от волнения предательски трясутся. Буквы расползаются как тараканы, строки скачут: «Милая моя… судьба мне сделала подарок – позволила быть рядом всего несколько мгновений жизни… я прятался за маской наглеца, стараясь не пустить Тебя в душу, боясь мук, которые испытывал все эти годы… сто лет мечтал я лишь прикоснуться к Тебе рукой, и вот Ты рядом, но со мной ли? Прости меня и постарайся запомнить ощущение безграничной нежности, которой мы дышали этим НАШИМ летом… Закончилась еще одна глава нашей истории, обещай возвращаться к ней снова и снова, не забывай того, кто любит и всерьез мечтает о невозможном…»
– Так, молодежь, а ну-ка слиняли отсюда, и чтоб я вас больше не видел.
Четыре стриженые головы повернулись на его голос. Женщина вырвала свою раскрытую сумочку. Из группы выделился долговязый парень и, поигрывая чем-то в руке, сделал пару шагов навстречу Иван Семеновичу.
– А, папаша, приключений ищешь… Ну, так ты нашел, – его поддержал зловещий хохот его дружков.
Иван Семенович сунул руку в карман плаща и нащупал заветную кнопку.
– Смотри, в кармане, – послышался шепот из-за спины долговязого.
– Ты что, крутой? – долговязый сплюнул под ноги Иван Семеновича.
Поскольку страха не было, он отчетливо увидел в себе спокойное, но твердое чувство. Без злобы и ненависти. Чувство, что они просто не имеют права так поступать. Этого не должно быть. И этого не будет.
Обычно в таких случаях приходила мысль вызвать милицию, позвать соседей. Сейчас ему никто не был нужен. Он знал, что справится сам.
Иван Семенович молчал. Парень как-то засуетился, то опуская взгляд в землю, то оглядываясь на своих дружков.
– Это что, твой дом, что ли… начальник? – последнее слово было как будто сказано с иронией, а как будто и нет.
Валео знал, что в жизни нет ничего ужаснее, чем сама жизнь. По этой причине он нисколько не волновался. Он давно уже вычислил ряд формул, которые использовал для функционирования его ум:
– Никогда не говори никогда.
– Лучше хорошо молчать, чем плохо говорить.
– Смерть – это обыкновение.
– Лучше осень, чем тряска по лету.
Помимо прочего, Валео написал немало статей по истории развития экспоненциальной живописи. Сам он немного рисовал. Хотя – никогда нигде не выставлялся, кроме Интернета.
В сети у него было другое имя.
Другое лицо.
Другой стиль.
Другая душа.
Подсознательно Валео понимал, что само мировое устройство – это некое подобие компьютерной сети. Ведь помимо того, что пользователи заставляют умные машины передавать необходимую им информацию, сетевые протоколы беседуют в фоновом режиме. Так и люди. Им только кажется, что они живут порознь, и что каждый из них – неповторимая индивидуальность.
...Я по-прежнему слеп и глух, но, щупая шестом дно, научился кое-как передвигаться. Глаз у меня по-прежнему нет, вместо них – две черные мертвые точки. Язык людей я так и не выучил, и для общения пользуюсь системой уловок и хитростей, позволяющей мне обманывать собеседника и делать вид, что я умело веду разговор, но на самом деле у меня уже просто нет времени...
Дорогой Ашот, сто сорок четыре страницы Вашей книги вместили в себя множество человеческих душ, совершенно разных и уникальных. Такие книги не читаются «запоем», поскольку каждое новое произведение сборника не похоже на предыдущее: Где-то фрагмент жизни, а где-то и вся жизнь.
Сборник назван по наименованию одного из рассказов «Чужой счет». Но, так или иначе, все произведения объединены этой темой. Герои книги проживают собственные судьбы, но в каждой из них – плата за чей-то чужой счет.
Барбосов сидел на кухне в одних трениках и допивал третью бутылку пива. Вчера он нарезался в гараже и зачем-то выгнал жену из дома. Настроение было поганое.
Капитан пилотируемого корабля с планеты-гиганта Альдабаир-16 полковник астрономической службы Йо-Йо ступил на твердую землю искомой планеты.
Из квадрата 3-а глухого уголка Солнечной Системы уже давно поступали систематизированные сигналы. Но только теперь альдабаирцы, благодаря прогрессу поимели шанс встретиться с братьями по разуму.
– Здравствуй, брат – приветливо помахал четырьмя передними щупальцами Йо-Йо.
Барбосов меланхолично наблюдал, как теплый ветерок через открытую форточку заносит кухню хлопьями тополиного пуха. Вдруг он заметил возле ноги странную букашку, нахально шевелящую лапками:
– Фу, дрянь какая! – Барбосов с удовольствием наступил на насекомое. – Тебя еще для полного счастья не хватало… – И открыл четвертую бутылку.
Для Зайцева начался настоящий кошмар. Каждый считал своим долгом, во-первых, сказать, что ему повезло, а во-вторых, непременно дать совет относительно желания. Больше всех суетилась Галина Степановна.
– Зайцев, – говорила она, – никого не слушай. Слушай только меня. Я тебе плохого не пожелаю. Я точно знаю, чего тебе хочется.
Вернувшись домой, он неосторожно рассказал о случившемся жене, и кошмар продолжился с новой силой.
Жена Катя пришла в восторг, осознав открывшиеся перспективы. Пока уставший Зайцев хотел поскорее добраться до постели, она возбуждённо ходила по квартире, решая, что же мужу всё-таки пожелать.
– Как ты можешь спать в такую минуту?! – возмущалась она, толкая засыпавшего супруга. – Решается наша судьба, а ты спишь. Вставай немедленно!
– Но… – молил Зайцев.
Бедному Зайцеву пришлось подняться и одеться. Он сидел в кресле, засыпая каждые пять минут и просыпаясь от голоса жены.
– Вставай! Давай думать!
– Что нам надо? – вопрошала она, сложив руки и глядя в потолок. – Господи, чего нам только не надо. У меня до сих пор не шубы. У нас нет машины. Нет дачи. Да и квартира старая. Ну, что молчишь? Скажи что-нибудь.
Ребята, робея, вставали из-за парты и, понурив голову, выдавливали одно и то же: «Я не брал, Алла Ивановна».
– Так, хорошо, – зло процедила наша учительница, – мы все равно найдем. Идите сюда, по одному. Кондроева! С портфелем, с портфелем…
Светка Кондроева, вернувшись к парте, подняла с пола свой ранец. Цепляясь лямками за выступы парты, она, не мигая уставившись на учительницу, безвольно стала к ней приближаться.
– Живей давай! Как совершать преступление, так вы герои. Умейте отвечать.
Алла Ивановна взяла из рук Светки портфель, резко перевернула его, подняла вверх и сильно тряхнула. На учительский стол посыпались тетрадки, учебники. Резкими щелчками застрекотали соскользнувшие на пол карандаши.
А цепкие пальцы Аллы Ивановны портфель всё трясли и трясли.
Выпала кукла. Уткнувшись носом в груду учебников, она застыла в неловкой позе.
– Ха, вот дура! – засмеялся Леха Силин. – Ляльку в школу притащила.
Кондроева, опустив голову, молча плакала.
Учительница по домоводству брезгливо перебрала нехитрый скарб. Ничего не нашла.
– Раздевайся! – хлёстко скомандовала Алла Ивановна.
Проблема в том, что я тщеславен. Если Горький заложил основы социалистического реализма, мне непременно нужно положить начало социалистическому эгоцентризму.
Критический эгоцентризм мне не нравится. Отрицать любой может. А попробуй сооруди, опираясь только на себя! На любимого от пяток, где душа, до мозга костей. Мозг черепа не люблю. Нет от него покоя и воли.
Конечно, и голый эгоцентризм самодостаточен, он включает в себя сентиментализм, либерализм, романтизм, коммунизм, капитализм, онанизм, национализм и другие трюизмы. Но бесперспективен. Выше головы прыгает один из тысячи. Что делать остальным 999-ти?
Для них рекомендую метод социалистического эгоцентризма. Как высшую стадию империализма и соцреализма одновременно и вместе взятых.
Применять метод нужно творчески. За примерами далеко не ходить. Лучше лежать, если есть возможность, или бежать, когда нет сил.
Убежав от других, рекомендую объявлять территорию вокруг себя суверенной. Даже если она метр на два. Государственным языком считать американский. Или африканский. Главное, чтобы был свой в доску.
Метод социалистического эгоцентризма универсален. Применим в политике, экономике, искусстве, личной жизни. Если друг оказался вдруг, посмотри на него как в зеркало. Увидишь врага – улыбнись. Гарантирую: в ответ он тоже зубы покажет. А хлебало раскроет по социалистической привычке. Тут лови момент.
В конце замечу, что эгоцентрист с эгоцентристом всегда договорятся, в отличие от прочих истовых. Потому что у эгоцентристов друг с другом ничего общего. Только свое.
Новости
