На Главную
Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное

 


        Обычный. Как все


        Алексей Сурин


        Рассказ





Иллюстрация. Автор: De Vito






Обычный мир


Возможно, каждый из нас всю жизнь только тем и занимается, что обманывает себя. Обманывает других. Ум человеческий гибок как удав. Он может придумать абсолютно любое оправдание собственным поступкам. Собственным действиям, или, что ещё хуже, собственному бездействию. Он изворотлив. Он способен объяснить всё. Придать значение любым событиям.

И это обман.

Существует ли истина в таком случае? Одна, единая, целая, независящая от людей? Мой ответ – да.

Но как её найти?

Представьте себе мир без людей. Представьте себя как огромное, покрытое золотом солнце, встаёт над городом-призраком. Окна домов темны. На улице тихо. Ни гула моторов, ни кричащего звука сирен, ни радио, ни телевизора. Суеты нет. Никто не куда не бежит, никто никуда не опаздывает, потому что ни бежать, ни опаздывать больше некому.

Тишина.

Никто не разговаривает. Никто не слушает. Потому что людей больше нет.

Но солнце всё равно светит, а облака всё равно плывут по синему небу, и ветви деревьев всё равно подставляют свои ветки холодному ветру.

Возможно, мы часть природы, но уж точно – не лучшая её часть.

Тогда кому на хер нужны?

Снег будет также падать или дождь будет лить как из ведра, или шквалистый ветер будет с корнем вырывать ветхие деревья. Но некому будет позвонить в МЧС. Некому будет пожаловаться на плохую погоду.

Без людей. Без нас.

Небольшая редакция мира: в строке «люди» ставим крестик. Всё остальное оставляем без изменений.

Возможно, апокалипсис – это шесть дней творения мира, только наоборот. Шесть дней уничтожения. И первыми погибшими будем мы. И только потом не станет скотов, и гадов, и зверей земных. А потом канут в небытие птицы небесные, рыбы и так далее до тех пор, пока всё вновь не вернётся к исходной точке – полному ничто.

Кстати, о сотворении мира. Возможно, Бог – самое одинокое существо в мире, если вообще решился на такое…

Возможно, космос – это огромный гроб, а мы – лишь космическая пыль…

А теперь хватит.

На самом деле всё совсем не так.

Всё что написано до этого – ложь.

Пришло время сказать вам правду. Но только правда эта кому-то может показаться намного страшнее, описанного мной раньше.

На самом деле мы все – просто люди. Самые обычные люди. Ни какие-нибудь там особенные. И я тоже. Самый обычный человек из самого обычного мира.

Разве не так?



Обычная проблема


Вообще-то я самый что ни на есть обычный парень. Практически такой же, как и все. И особо похвастаться мне, честно говоря, тоже нечем. Так что я решил не утомлять вас своей типичностью, а сразу перейти к делу.

Да, я абсолютно нормальный, такой же как все, только… Эээ…

Ну… Короче, я не умею правильно писать.

Нет, нет не писать, в смысле черкать ручкой по бумаге, с орфографией и пунктуацией у меня как раз всё нормально, а в смысле писать, или как говорят дети: «сикать», то есть ссать, моча и прочие дела.

Говорить об этом мне нелегко, так что прошу прощения за косноязычность.

Так вот.

Для такого как я ничего нет хуже общественного места. Потому что может приспичить. Нереально. Пиздец как. И тогда выбора у меня не остаётся: либо иди в туалет, либо погибни как идиот.

И тут я вижу перед глазами макдональдс. Один миг, и я уже там, проношусь мимо конвейера бигмаков, чизбургеров, картошки и колы, конвейера людских, истекающих слюной глоток, конвейера обслуживающего персонала, обхожу одну уборщицу, со своей шваброй, и, наконец, попадаю в сортир. А там…

Вонь, состоящая из смеси урины и доброй порции всевозможных химикатов. Вонь, от которой мой нос теряет самообладание. Ряд писсуаров для трёх человек. И два уже заняты.

Последняя надежда – пара кабинок. Закрыты.

Всё.

Никакого выбора.

Практически не дыша, я подстраиваюсь к свободному писсуару, при этом стараясь не подглядывать за остальными участниками зова природы. Но волнение себя выдаёт. Руки, расстегивающие ширинку, трясутся. Достать член ещё сложнее. Сжатый от нестерпимой боли, он спрятался в глубине штанов и не хочет вылезать наружу. Но пальцы, как скальпель, всё же добираются до него, и вот он над пропастью унитаза.

Но ничего не происходит.

Ничегошеньки.

Остальные косятся на меня. У них-то всё нормально. Звук такой, как будто рядом ниагарский водопад. Целых два.

Кто-то уже стряхивает.

А у меня как в гробу – тишина.

Ни капли не пролилось.

«Расслабься», говорю я себе, они не сделают тебе ничего плохого. Просто дядьки с хорошими насосами. У тебя тоже получится. Давай. Давай. Давай, родной.

И вот я начинаю чувствовать её приближение. Ещё немного. Тихо, тихо, вот так… Давай…

ИИИИИИИИИИесть…

Теперь потанцуем…

Ударило так, что мама не горюй. Плещется и сверкает.

Такое чувство, что сошёл с гильотины целым и невредимым. Как будто был приговорён к смерти, а наутро сказали, что ты свободен и казнь отменяется. Как будто летел с парашютом, и он не открывался до последней минуты, а потом бах – и раскрылся, и ты спасён.

Да, давай, детка. О, какой же я крутой! Бляцкий рот…

Теперь понемногу отпускает, струя теряет силу, а мне становится всё лучше и лучше. Я томно закрываю глаза, наслаждаясь последней упавшей каплей. Мира вокруг больше не существует, я один на целом свете, и весь мир для меня. Весь мир есть блаженство.

Но господи! Если бы последней…

Я встряхиваю. Хорошо встряхиваю. Но я снова натянут как струна. Молясь о том, чтобы этого не произошло, я засовываю член назад и застёгиваю ширинку.

Всё это время я практически не дышал, и вот тут то я и делаю глубокий выдох и тело моё сбрасывает своё напряжение и весь процесс продолжается заново, только уже в штаны, шорты, джинсы, трусы…

Куда угодно, только не в унитаз.

Я унижен.

Я – позор всей мужской половины человечества. Ведь родись я женщиной, наверняка бы такой проблемы у меня не было. Поэтому-то я и подумываю о смене пола.

Я боюсь смотреть вниз. Не хочу увидеть все эти пятна и подтёки. Клеймо моего проклятия.

Я боюсь пошевелиться, потому что могу невзначай почувствовать влагу на своих ногах. А это так мерзко, так отвратительно, уж поверьте.

Все остальные давно ушли. И в туалет заходят новые клиенты. И первое, что они видят – обоссаного парня.

И первое, что я слышу, это смех. «Что, не добежал, да?» Или «по дороге пролилось?»

А потом я выхожу на улицу.



Обычный кот


Вообще-то я обычный парень, такой же, как и все. Только у меня немного необычная мама. Точнее, мама у меня обычная, необычный же у нас кот. Хотя нет, кот у нас тоже был вполне нормальный, без всяких претензий на некую кошачью индивидуальность. Просто у нашего кота было необычное имя.

Мама назвала его «клиторочек».

А папы у нас не было.

Поэтому в детстве я часто слышал от мамы фразы типа «иди сюда, мой клиторочек» или «дай, я тебя поцелую», «о, ты мой хороший» и прочее сюсюканье.

Самое неприятное для меня, что я его тоже так называл. В детстве.

Дети блаженны в своей простоте. В своём неведении, в своём непонимании.

Но ведь потом они вырастают. И у детей бывает первая любовь. У меня она была поздно – в 15 лет. Тот раз был последний, когда я её видел. В тот раз мы говорили с ней о животных. Она сказала, что любит кошек. Я сказал, что тоже, и она меня обняла. Тогда я рассказал ей душещипательную историю о том, какой у нас был хороший кот, какой он был красивый, умный, ласковый, и как он потом заболел и умер. Тогда она обняла меня ещё крепче, так что я почувствовал её маленькую грудь. Она положила мне голову на плечо, и спросила, как звали моего кота. И я, счастливый, в надежде на свой первый поцелуй, назвал его имя. Этого ебанного кота.

После этого она перестала со мной разговаривать.

И все девочки в моём классе почему-то тоже.

Короче, мама, я к тебе обращаюсь. Нет ничего плохого в сексуальном воспитании. Гораздо хуже давать котам такие имена.

Спасибо, что всё испортила.



Обычное убийство


Знаете, что самое страшное в том, когда тебя убивают в собственной ванной? В том, что ты голый. Это делает тебя беззащитней в миллионы и миллионы раз, и сил сопротивляться у тебя уже нет. Только и думаешь о том, не увидел ли убийца твои гениталии? Всё ли в порядке с волосами на голове или там на ногах… Как будто тебе ещё жить и жить. Как будто ты на конкурсе красоты, среди голых жертв серийного убийцы. Словно этот огромный человек в новогодней маске улыбающегося зайчика просто ошибся дверью. «Тебе бы на утренник в детском саду, дружище», – думаешь ты, вместо того чтобы истерично кричать и звать на помощь.

Обычное убийство.

Только чувствуешь себя не обычно.

Не как обыкновенная жертва.

Просто ты голый, а он одет. Одет во всё чёрное. А на руках перчатки, сжимающие большущий кухонный нож.

А ты голый в ванной, хотел отдохнуть, прийти в себя после тяжелого рабочего дня, добавил в воду морской соли и пены. Ты голый в ванной, вода горячая, так что пробирает до костей. И так хорошо. Просто здорово.

Ты голый в ванной, ты расслабился, закрыл глаза и начал представлять себе разные картинки. Раздевающаяся женщина. Короткая юбка спадает с упругих колен. Нейлоновые чулки, немного в затяжку, тонкие кружевные трусики…

Ты голый в собственной ванной, самое обычное дело, и тут в неё врывается некто с ножом, и первое, что ты делаешь – пытаешься прикрыть свой стояк обеими руками.

Вместо того чтобы кричать.

Вместо того чтобы паниковать.

И первая мысль, которая тебе приходит в голову: «он пришёл отрезать мне “это”».

Именно так. Почему-то в этот самый момент ты не можешь даже мысленно произнести слово «член» или на худой конец «пенис». И причина тому – стеснение. Да, блядь, вместо того чтобы устроить дикий кипиш, ты жутко стесняешься и думаешь: «о боже, посторонний человек увидел меня голым, да ещё и с эрекцией, как же жить после этого?».

Тебе повезло, скажи спасибо, что улыбчивый серый зайчик знает ответ на этот вопрос. Ведь именно за этим он и пришёл.

Первый удар приходится в лицо. Но твои руки судорожно продолжают прикрывать «это», вместо того чтобы оторвать кран и вдарить ублюдку по яйцам, так, чтобы он свалился от боли. Вместо того, чтобы прийти в себя и брызнуть ему в глаза спреем, а потом попытаться выбить нож у него из рук.

Но тебе даже не страшно. Тебе досадно. Тебе стыдно.

И ещё ты испытываешь чувство вины. Как будто сделал что-то не то, что-то аморальное…

Поэтому следует второй удар, который делает воду красной. В голове мутнеет, и последнее, что приходит в голову, это «и как я мог забыть прикрыть занавеску?».

Хотя при чем тут это? Чёрт его знает…

А потом ты умираешь. От двух ножевых ранений.

Обычное убийство.

Только сам преступник в недоумении, он никак не может понять, почему жертва не сопротивлялась и даже не пикнула.

Но ему не суждено узнать об этом.

Ему и в голову не придёт, что жертве было не до этого.



Обыкновенная история любви


Обычно мы целуемся так. Она берёт маленькую тонюсенькую иголку. Я достаю из кармана своих джинсов зажигалку. Она держит иголку чуть поодаль от себя, и рука её дрожит, совсем немного, а я же делаю «чирк» и подношу пламя к иголке, так что её кончик оказывается в центре синего пламени.

Тонкий-тонкий. Горячий-горячий.

А потом она отводит иголку и прокалывает ей свои губы. Делает маленькие дырочки, которые тут же начинают кровоточить. Прокалывает так, словно губы – это две бархатные подушечки для хранения иголок. Чтобы они не потерялись.

И вот тут-то я и присасываюсь к её нижней губе, целую её, и чувствую горячую кровь у себя во рту.

Долго-долго.

А потом я чуть-чуть отвожу лицо, высовываю язык и кончиком вожу по её кровоточащим губам.

Долго-долго.

А потом мы делаем то же самое, только наоборот. Меняемся местами.

Я прокалываю себе губы, делаю в них сотни маленьких дырочек, и она целует меня, и она пьёт мою кровь, слизывает её, размазывает её по моему рту, лицу и шее.

Потом мы прокалываем себе языки. Целуемся по-французски.

С кровью.

Нет, мы не вампиры. Мы обычные люди.

Мы можем так целоваться по три, четыре часа. Пока губы не превратятся в месиво. Пока язык не одеревенеет. И только потом мы приступаем к сексу. Как заключительный эпизод. Никаких оральных ласк. Ритмичный и жесткий.

Секс.

А на следующий день я иду на работу и все спрашивают меня, что с моими губами. Я отвечаю, что это болезнь, тяжёлая форма. Хроническое. Смертельный исход неизбежен.

Люди в ужасе. Со мной почти никто не разговаривает. Когда я вхожу в офис, люди шарахаются от меня, как от прокаженного. Подносят ко рту носовые платки. Они уверенны что это заразно, и, скорее всего, передаётся как грипп, воздушно-капельным путём.

И уж конечно, никто не горит желанием меня поцеловать. Да и я тоже.

Мои губы болят.

Мы делаем с ней это не только потому, что нам это безумно нравится. Мы делаем с ней это, чтобы спасти себя от других. Мы с ней просто обычные люди, которые хотят сохранить свой мир в целости и сохранности. Уберечь его от посягательств других. Мы не хотим быть нужны кому-то. И нам с ней тоже никто не нужен. Мы живём друг для друга. Мы живём с ней ради себя.

Но иногда находятся умники. Иногда находятся всякие смельчаки. Иногда кто-нибудь из офиса спрашивает меня: «Что за болезнь тебя поразила?» «Как она называется?»

И я отвечаю:

«Это любовь».



Обыкновенная смерть


На самом деле мне всё надоело.

И ещё тут жарко.

И ещё тут воняет.

Говорят, что в раю очень здорово. Говорят, что в раю идёт снег. На рождество. Когда-то я там был, но, если честно, никаких воспоминаний о рае у меня не осталось. Всё стёрлось к чёртовой матери.

А у меня здесь жарко. Пекло. И все вокруг постоянно кричат, стонут, умоляют. Эти грешные души. Эти томящиеся призраки, в ожидании страшного суда.

А я лишь делаю свою работу. Наказываю за непослушание.

На самом деле, я ведь только слуга. Его слуга. Как и все. В этом-то самое смешное и самое трагичное для меня. Я тут тоже не по своей воле. Я тоже наказан, но моё наказание куда ужасней.

Но теперь я собираюсь со всем этим покончить.

Многие думают, что я бессмертен, но это не так. Вернее, не совсем так. Меня никто не может убить, но никто не сказал, что я сам не могу сделать этого. Могу, просто решимости не хватало. Или отчаяния.

А теперь, думаю, пора.

Достало всё.

Я прочитал книгу Камю, ту, что про Сизифа, абсурд и прочую дребедень. Он говорит, что каждый из нас должен решить для себя, стоит ли жизнь того, чтобы быть прожитой. Потом, этот самый Камю, по-хитрому как-то, не напрямую, на свой же вопрос отвечает, что да, типа, стоит.

А я говорю, что нет.

В смысле, я за себя только отвечаю.

А вам-то – ещё как стоит! Вам-то бояться нечего. Подождите немного, и у вас будет рак лёгких. Или пройдитесь поздней ночью один, по какой-нибудь подворотне пьяным в жопу.

А мне что прикажете делать?

У меня нет другого выбора, только самоубийство.

И я знаю, что это значит.

Самоубийство, в первую очередь, означает, что ты признаёшь свою слабость. Ты как будто говоришь этим: «да я слабак и ничтожество, мне нет места в этом мире, арривидерчи». Ты утверждаешь, что мир сильнее тебя, ты опускаешь руки, вместо того чтобы бороться дальше. Исчерпать себя. До последней капли.

Но всё и так исчерпано до конца.

И сердце моё не из стали.

Обычное сердце, такое же, как и у вас. И оно тоже болит. И тоже хочет покоя.

Так что я всё для себя решил.

И пускай меня будут считать слабаком и нюней. Мне плевать. Какое это имеет значение?

Я устал.

Заебался.

А Бог продолжает писать мне письма по электронной почте.

Пишет и пишет. Умоляет остаться. Говорит, что я его лучший сотрудник и ему будет крайне тяжело найти мне достойную замену. С моим-то опытом работы… Бог обещает мне отпуск. Говорит, что без меня вся его система рухнет. Останется только пряник, без кнута. Плюс, без минуса. Полярность мира изменится и даже Он сам не знает, какие будут последствия.

Но мне по хуй.

Разве отпуск здесь поможет?

Ну, уж нет.

Достали, блядь.

Да и Богу ли меня обвинять? Разве распятие Христа, это не самоубийство, в каком-то смысле?

Смерти я не боюсь. В ней нет ничего необычного. Она как солнце – одна на всех.

Признаться, я боюсь другого. Боюсь, что после того как совершу самоубийство, я не исчезну и не растворюсь в небытие, как хотелось бы, а попаду обратно в свою обитель, в свою юдоль печали. Безбрежную юдоль скорби.

В свой ад.



Обыкновенная реальность


Вот что у меня есть:

Четыре стены, постоянно мокрые от слёз и постоянно липкие от спермы. Белый потолок, по которому ползают чёрные мохнатые мухи с огромными пивными брюшками. Пивными, потому что они постоянно лакают моё пиво, которое наделал в каждом углу. И глаза у них мутные, остекленевшие. И порой – злые.

А ещё на потолке висят пауки, повсюду раскидывающие свои тонкие сети. Всё пытаются поймать в них меня, чтобы потом съесть.

Сожрать.

Моя любимая вещь здесь – розетка. Из неё я пью электричество. Это делается так: я впиваюсь ртом к розетке и начинаю всасывать в себя до тех пор, пока из неё не потечёт белый горячий ток. Он струится по моим губам вниз по подбородку и шее, капает на одежду. Такой обжигающий. Такой вкусный. Опьяняющий, словно абсент.

Вот что у меня есть: разрушенный храм, где я прохожу обряд причащения. В любой, момент, когда только захочу.

Почти всё время я лежу на кровати и смотрю в потолок, наблюдаю за мухами и пауками. Встаю я редко, потому что полы здесь чёрные. Чёрные как пропасть, как бездна. Я лежу на кровати и всё думаю о том, как бы не упасть, как бы не провалиться туда. Поэтому я всеми силами стараюсь не заснуть, ведь во сне эта бездна может поглотить и меня и всю комнату… Иногда же из этой черноты под кроватью вылетают вороны и кружат под потолком или же резко падают на меня, пытаясь выклевать мне глаза. Но я прячусь от них под одеялом, сжимаюсь в комочек, закрываю глаза и шепчу «кыш», «кыш отсюда» – и они исчезают, лишь только из бездны полов доносится грозное «карр», «карр»…

Когда вороны улетают, я потихоньку вылезаю из-под одеяла и взгляд мой падает на картину, висящую посреди комнаты. Это портрет Зигмунда Фрейда. Я осторожно оглядываюсь по сторонам и шёпотом спрашиваю у него: «они улетели?». «Да», – также тихо отвечает он. Тогда я осмеливаюсь спросить чуть громче: «а что это было?» «Обыкновенная реальность», – отвечает Фрейд.

И тут резкий удар по глазам – кто-то опять зажёг свет. Сначала очень-очень больно, до слёз, а потом вроде как привыкаешь. Эта лампочка на чёрном проводе, одна-единственная в комнате, такая маленькая, но светит как солнце. И если долго-долго смотреть на неё, преодолевая боль, то можно увидеть в ней репродукции произведений самого Босха. И каждый раз – разные, например, вчера я видел грустного дядю с крестом, его обступили другие дяди со страшными мордами, они его ненавидят, они над ним насмехаются. Такие же взгляды мне приходилось часто замечать, когда я жил там, на другой стороне…

Но картин этих я совсем не боюсь, намного страшнее видеть тени, которые они отбрасывают, вот это – действительно страшно. Будто адские чудовища вылезли из своей обители.

А Фрейд говорит мне со стены: «Не бойся».

Он говорит: «Реальность – это ты и есть».

Он говорит: «Ты, как и все в этом мире, – заложник собственного бытия».

А ещё здесь есть окно. Только оно как зеркало. Если в него посмотреть, мира за ним не видно. Возможно, его вообще не существует. В этом окне лишь отражение. Отражение моей собственной пустоты. Отражение реальности, искривленной в тысячу раз моим существованием.

Вот, что у меня есть: больничная палата, выделенная мне государством, чтобы отделить меня от нормальных, обычных людей.

Хотя я такой же как они.

Такой же сумасшедший.

Чтобы хоть как-то утешить себя, я воспринимаю свою изоляцию по-другому. Это их посадили в клетку, это их всех отправили в резервацию, чтобы они не угрожали мне – нормальному человеку.

Хоть они такие же, как я.

Такие же сумасшедшие.

Такие же нормальные. И нам всем так хреново порой. Чтобы хоть как-то утешить себя, я думаю о том, что у меня есть таблетки. Мне разрешают хотя бы это, а вас лишили всего.

Всего, кроме надежды на лучшую жизнь. Поэтому вы зависите от собственной реальности. А у меня нет ни того, ни другого. Ни надежды, ни реальности. Я свободен.

Вот, что у меня есть.



Обычные люди


Возможно, каждый из нас всю жизнь только тем и занимается, что обманывает себя. Обманывает других.

Возможно, именно поэтому мы до сих пор живы. Без лжи и иллюзий мы бы погибли. Перебили бы друг друга. Уничтожили бы себя.

А теперь представьте себе огромный огненный шар, погружающийся в морскую бездонную гладь. Представьте, как море становится красным, проглатывая в себя солнце, и как само солнце медленно темнеет под ласками волн, и на небе появляются первые звёзды. Как будто прозрачные.

А теперь представьте себе нескольких людей в аквалангах, занимающихся, ну, например, дайвингом. Теперь зафиксируйте в своём сознании всю эту картинку, словно вы смотрите на фотографию.

А теперь скажите мне: ну при чём здесь человек? В этом безмолвном великолепии он выглядит как-то по-дурацки, нелепо, будто лишний штрих в прекрасном пейзаже.

Возможно, этот мир нам чужой.

Возможно, мы в этом мире – действительно чужие, нелепые, не вписывающиеся в порядок и красоту вещей создания, как будто лабораторные крысы, засунутые в стеклянный шар, освещаемый огромной лампой (солнцем).

И последний вопрос:

Что мы тут делаем?

Я не знаю, возможно, просто живём, рождаемся и умираем.

Но я знаю точно, что все мы – вселенные, живущие в мире вселенных, ведь каждый человек, живущий на земле, – это отдельный мир, отдельная галактика. Вселенная. Причём – одинокая. Каждый из нас – прав. У каждого из нас – собственная реальность. И каждый из нас, в силу этого, невинен. И один никогда не поймёт другого. До конца.

В этом-то вся трагедия.

Но в нашем мире вселенных бывает и так: люди приходят к согласию. Бывает, что люди любят друг друга. Случается, что одна вселенная всё же может спасти другую.

Возможно, чудеса существуют. Возможно, в мире вселенных это и есть настоящее чудо.




 

 


Рассылки Subscribe.Ru
Подписаться на NewLit.ru

 
 
 
 
 
  Интересные биографии знаменитых учёных, писателей, правителей и полководцев
 

 

Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
На Главную
  • При перепечатке ссылайтесь на NewLit.ru
  • Copyright © 2001 – 2006 "Новая Литература"
  • e-mail: NewLit@NewLit.ru
  • Рейтинг@Mail.ru
    Поиск