Александр Сотник. Симфония для пауз. Повесть. Глава «ОБОСТРЕНИЕ СТАНИСЛАВСКОГО».
Страница 15. <предыдущая> <следующая>
ОБОСТРЕНИЕ СТАНИСЛАВСКОГО
Общепризнанно: одни граждане выходят из гоголевской шинели, другие – из комсомольского бушлата. Осветитель дядя Гриша утверждает, что лично он вышел из куртки Воннегута. Хорошо родиться в рубашке. Плохо ни разу в жизни не попытаться ее сбросить. И вообще: кому интересен стабильный баловень судьбы?
Живет на свете дядя Гриша. Живет ярко, ибо работает осветителем в театре на Таганке. И я отправился к нему за помощью. Суровая пожилая вахтерша, подобно Матросову, мощной грудью закрыла амбразуру:
– Куда?
– Я на пять минут.
– К кому?
– К Корнееву.
– Ишь ты!
– Он сегодня работает? – спрашиваю.
– А как же! Только нет его сейчас.
Где может быть Дядя Гриша? Либо в театре, либо в баре. Дома он появляется не регулярно. Говорит, что безумия любит жену Наташу, хотя сей факт отнюдь не исключает адюльтера. Наташа – нервная и решительная женщина. Она любит его, но до сих пор не привыкла. Еще бы: о Грише говорят, ему посвящают особые распоряжения. «В связи с неусыпным пьянством отстранить Корнеева Григория...» и так далее. Потом сами же приходят, умоляют поработать на репетициях. Гриша требует объяснений, опровержений в прессе; ему приносят выпивку, за ним ухаживают.
Наташа его ревнует. Всякий раз после спектакля ждет у служебного входа. Разговаривая с дружками по телефону, Гриша пускает в ход все театральные ухищрения; его речь принимает форму шифровки:
– При наличии аншлага и легкой паузы перед финальной мизансценой премьере обеспечен полный успех.
Аншлаг – это портвейн; все остальное – Гришины любовницы. Впрочем, я не моралист…
В конце семидесятых Гришу взяли на гастроли в Париж. За ним следили, не давали пить, и это почти удалось: гастролер расцвел и заблагоухал. Пребывал в неприлично приподнятом настроении. Через пару дней выяснилось: он предательски снюхался с клошарами, научив их «бухать» французский одеколон под советскую кильку. Его едва не уволили «по политике». За Гришу вступился французский президент.
Давали «Гамлета». И вдруг неожиданно перед началом спектакля на сцену вышел Валери Жискар д’Эстен и сказал:
– Я приготовил сюрприз. – Он снял со среднего пальца золотое кольцо. – Тому актеру, что понравится публике больше других, я подарю этот скромный перстень с бриллиантом.
Зал бешено зааплодировал, предвкушая интригу.
По окончании спектакля президент заявил:
– Спектакль потрясающий, актеры блистательны, режиссура виртуозна...
Зал замер. Актеры, впрочем, тоже. За кулисами Высоцкий застыл в ожидании признания.
Д’Эстен продолжил:
– Но был один актер, который работал так гениально, что его выхода из-за кулис даже не требовалось. Я дарю этот перстень великому актеру, что играл за сценой шаги отца Гамлета!
Этим «шагающим экскаватором» был дядя Гриша – театральный осветитель, ставший рабочим сцены на время гастролей. Он вышел, изнуренный похмельем, взлохмаченный и смущенный. Публика устроила ему овацию…
…Бар находился неподалеку. Гриша сидел за столиком у окна и вдумчиво читал «Плейбой». Не рассматривал картинки, а именно читал их. Его очки в толстой пластмассовой оправе были надвинуты на лоб, глаза внимательно изучали изображение. Аура озабоченности витала над его розовой лысиной. Наружу рвалось сугубо личное и предназначенное для всех.
Я подошел к нему и почтительно кашлянул. Гриша поднял на меня взгляд. Кивнул:
– Здорово, кипяток. Гляди, какие сиськи.
– Впечатляет, – говорю. – Тяжело ей, наверное.
– Тургеневу тоже было нелегко. Садись, раз пришел. Только времени у меня мало: репетиция через полчаса. Угости дядю Гришу портвешком.
Я заказал. Гриша выпил и предупредил:
– Если у тебя плохие вести, могу нечаянно выделить продукт обратного пищеварения. Так что трепещи, прежде чем сказать. У меня Татка болеет. Диагноз банальный: обострение болезни Станиславского. Вчера до полуночи кирял в кулисах. Были портвейн, агдам, залетал «Белый аист» и другие официальные лица. И никаких баб. Только алкаши мужского пола. А Татка кричит: «Портвейну верю, агдаму верю, даже аисту, – говорит, – верю, а тебе, черт водяной, не верю!» Обострилась как мегера. Надо что-то делать. Посоветуй, Чернышевский!..
– Лечи подобное подобным: ревность ревностью. А для начала можно и протрезветь.
– Не выйдет. Вся сущность моя краснеет, узнавая о том, с кем употребляла вчера. И требует сатисфакции в плане опохмелки. Ты когда-нибудь спал на софитах?
– Не спал, – стыдливо признался я. – Но есть шанс. Я теперь в ресторане на Новом Арбате работаю. Надо бы свет туда поставить. Без тебя не обойтись.
Гриша задумался:
– У нас сегодня месяц какого числа?
– Сентябрь десятого.
– А неделя какого дня?
– Вторая пятого.
– Значит, деньги будут только в среду, – расстроился Гриша.
– В чем же дело? Ресторатор заплатит без проблем. Выручай нас обоих!
Гриша снова открыл «Плейбой». Внимательно всмотрелся в обнаженную брюнетку. Спросил:
– У вас такие тоже есть? В смысле, проститутки и прочие торговые точки…
– Не интересовался. А ты не кобелируй: у тебя жена…
– Не буди мою совесть, – нахмурился Гриша, – а то она всплывет и всех перепугает. Жена – это святое. Я ее деградировал, я ее и люблю. Мне б девчонку осьмнадцати лет, дабы меня, старика, поела...
Мне стало смешно.
– Ребра бесятся, не могу с ними сладить, – оправдался осветитель. – Ну, так что?
– В баню сходи, – говорю. – Полегчает.
– Таким способом мне плоть не укротить.
– Ладно, я поговорю с Цыбульским.
– Вот это конструктивно, – обрадовался Гриша. – Только запомни: брюнетку осьмнадцати лет!
– Об этом сам с ней договаривайся, – отвечаю. – Ждем тебя завтра в десять.
– Ты что, с ума сошел? Я в десять выгляжу как взятая Бастилия! Только в двенадцать. А то и в час.
– Но чтобы обязательно!
– Готовьте брюнетку!
…Гришины запросы Цыбульскому не понравились:
– Что за специалист такой: возбужденный как уголовное дело?! Здесь ему не бардак.
– Как хотите, – говорю, – но других вариантов у меня нет.
– А он точно все сделает?
– Ручаюсь.
– Ручаться можно только за покойника, – мрачно заключил Цыбульский. – А твой, как я вижу, жив до неприличия. У него вся власть в руках гормонов.
– Ничего поделать не могу.
– Ладно, разберемся. Ишь ты… Осьмнадцати лет… Дай мне на всякий случай его телефон. Я с ним сам поговорю.
Гриша, как всегда, был не пунктуален: явился только к двум. Увидев меня в зале, сразу спросил:
– Где моя жрица?
– На кухне, – отвечаю, – жрет. И вообще: приступай, а то стемнеет.
Справедливости ради скажу: дядя Гриша свое дело знал. Уже через пару часов по его распоряжению привезли оборудование, а спустя еще два часа оно было установлено и засияло всеми цветами радуги. Цыбульский придирчиво посмотрел в каждый софит, после чего у него разболелась голова.
– Ладно, – сказал он, – верю. – И полез в бумажник за деньгами. Протянул Грише двести долларов.
– И вся любовь? – Возмутился Гриша.
– Коллега, – усталым голосом произнес Цыбульский, – пройдемте в комнату для отдыха. Видите дверь справа? Там вам назначено свидание. Я провожу.
Гриша весело мне подмигнул и отправился за ресторатором. Цыбульский довел его до двери, открыл ее и впустил Гришу в слабоосвещенную комнату. Там, в полумраке интимности, его ждала вожделенная жрица…
Не прошло и трех минут, как дверь распахнулась, и из комнаты, словно морж из парилки, вылетел испуганный Гриша. Следом за ним, стуча массивными каблуками, выплыла грозная Наташа в черном платье и пречерном парике.
– Ишь ты, жрец! – Во всеуслышанье заявила она. – Люби его сурово! Червяк блудливый!..
– Татка, Татка, – мямлил Гриша, – это шутка и розыгрыш. Ну, подумай: кому нужны мои сперматозоиды на костылях?
– Выбить зубы и побрить: вот мое к тебе отношение! – Вопила Наташа. В этот момент я поверил, что она до пенсии работала в прокуратуре. – Ты забыл, кто ты есть? Паспорт свой на ночь почитай!..
Цыбульский стоял в углу и мягко улыбался. Гриша подскочил к нему и, крепко сжав челюсти, мстительно прошипел:
– Чтоб у тебя все сгорело и ничего не вставало.
– Извините, – ответил Цыба, включив улыбку Иуды. – Ваша брюнетка, действительно, жжет. А я тут не при чем.
Наташа схватила мужа за шиворот и поволокла к выходу. Некоторое время до нас еще доносились Гришины увещевания:
– Это всего лишь впечатлительность, переходящая в слабость!.. Жажда бесконтактного секса… Я преклоняюсь перед мужской правотой Джульетты… Прости меня как фаллоимитатор…
Когда все стихло, Цыбульский оправдался:
– Я просто не люблю такие вещи.
И все равно я не моралист…
Александр Сотник. Симфония для пауз. Повесть. Глава «ОБОСТРЕНИЕ СТАНИСЛАВСКОГО».
Страница 15. <предыдущая> <следующая>