«ПОЧЕМУ?

Почему они, так сближенные временем великой предистории и пространством столь же великой, как и ничтожно малой для каждого из них, России, так никогда и не встретились?!!!» - Ден Ойданович во всю свою средневозрастную фигуру наполняется вдохновением пафоса целого поколения, такого же среднего, воткнутого в котоновую холщевку, вскормленного отборным Горьким, избранным Достоевским, вспоенного «златокарым омутом», согласием на медаль… ох, да и многим чем иным, уже смешавшемся в голове до плотности, способной отразить, как само зеркало.

Конечно, этот вопрос он вначале задаёт сам себе, ловко пристроив на подоконнике диктофон:

«...Этот мясистый пуританин, конечно, пред…

предвкушал такое событие, выстраивал свою простоту жизненной неприемлемости этой алгебре в самой человеческой душе, уже с порога:

– Как?! И вы ко мне? Но вам – зачем?

Он еле сдерживал (бы) руку, приговорённо немощно скользя ею по имлисто-зелёной каёмке нижнего блюда под тарелкой жирных, сочных, вытомленных в печи на свиной лопатке щей.

Его ввинчивающийся исподлобья взгляд наткнулся (бы) на два кроткие и так же имлисто-зелёные болотца, наконец-то...(наконец-то!) перешагнувшего этот простой, деревянный, стёртый ходоками до седины, порог.

Вошедший тот час отвёл бы свой взгляд, разметав по ситцу распахнутых повсюду занавесочек, распластавшихся по деревенскому уюту скатертей, нет, не любопытство, но острый (остротою бритвы в руке безумца) недостаток всякого опыта, собственно, образующего его самого.

Рукопожатия, теплообмена гениев нет, не случилось (бы)...»

От такого Дена Ойдановича разворачивает к окну! Пальцы впиваются в равнодушную прохладу стекла, лоб окатывает дождливой заоконной тенью, а глаза продолжают испепелять диктофон, старательно записывающий оцепеневшее молчание.

Ден как будто пытается растолкать свою память, вырвать из её зеркал отражение, но такое!, без которого, эта встреча титанов сошла бы, разве что, за нелепое до-за-до в пустой лёгкой мазурке.

...Да... что-то было: встреча Дениса Давыдова с Блюхером? Блюхер владел только немецким. Давыдов немецкого не знал. Встретившись, оба здорово поддали, и каждый страстно заговорил о своём. Перед смертью Блюхер сделал странное признание, сказав, что за всю жизнь, по-настоящему, поговорил только с одним человеком… Давыдовым. Это – ключ! Мастера говорят по-иному.

И Ден Ойданович хрипло продолжает:

«...Не случилось и чоломкания – оба были отлучены от церкви, обоим это не понадобилось.

– Как ваше здоровье, Лев Николаевич?- обронилась тихая фраза вошедшего.

– Хватает - blanc et noir (белого и чёрного. фр.)

А скажите, Фёдор Михайлович, правда ли, что вы хлопнулись в обморок перед Сенявиной?

– Но, умру я с признанием любви моей Анне, держа её за руку...

– Вы так сказали, как будто знаете что моё... Присаживайтесь же, мой жестокий пророк....»

Ден Ойданович рывком бросается к своим записям – Так и есть! Сколько общего от внешнего - оба в 24 года стали знамениты, обоих лишают дворянства, обоих отлучают от церкви, оба заточаются, по-разному, но заточаются!

Оба страстно не любят Петербург.

Оба азартны до единоцели! Оба, но каждый в своей игре...

Единоцели, но... противоположностей.

«... – Вся жестокость мира уже случилась с моим отцом, да такая, что мне, в неполных семнадцать, захотелось от этого сказаться сумасшедшим…

– Всё думаю, какого вы роду-племени?

– Литовец – Иртищ... (Здесь их взгяды скрещиваются...) Главное препятствие познания истины есть не ложь, а подобие истины, как-то сказали вы, глубокочтимый Лев Николаевич, и вот перед вами - я. Русский писатель. Ложь? Истина? Подобие истины?

– Истина есть не во всём. Русский – имя прилагательное, а в одеждах нет ничего, кроме прикрытия первого, второго и третьего. Я же сказал об истине, от бога идущей.

– Бог - не более, чем во мне.

– Но, господин Достоевский, как ни странно, самые твердые, непоколебимые убеждения - самые поверхностные. Глубокие убеждения всегда подвижны.

– Лев Николаевич, позвольте ответить вам вашим - все мысли, которые имеют огромные последствия, всегда просты. Но от себя перескажу - всякий, кто захотел истины, уже страшно силен.

Великие мысли происходят не столько от великого ума, сколько от великого чувства. Отсюда - великие души не могут не иметь и великие предчувствия.

– И всё-таки, желание взрослого человека, ищущего истину, слабо. От пятилетнего ребенка до меня только шаг. От новорожденного до меня страшное расстояние. Поэтому-то так и необходима вера. Сущность всякой веры состоит в том, что она придает жизни такой смысл, который не уничтожается смертью.

– От веры, стало быть, легко сделаться атеистом русскому человеку, легче, чем всем остальным в мире! И русские не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как в новую веру, никак того не замечая, что уверовали в нуль.

– Чтобы поверить в добро, надо начать делать его.

Но вот ведь – « Если Дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию» - вашими словами в «Карамазовых» уличён человек -да в таком!

– Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком»

Ден Ойданович никак не может собраться, чтоб перечитать диалог, он, то ходит кругами по комнате, как по тюремной камере, заложив руки за спину, то присаживается к большой коричневой, с несуразным пёстрым петушком на брюхе, кружке с остывающим кофе и оттягивается гигантскими глотками привычно горькой смеси.

Скоро-скоро, это прямоугольно изломленное пространство и острокрайно выпяченное время, сквозь его виски, должен пронзить входной звонок. Лопатый страх оторваться от этой своей полу-мистической первороли ради десятка ничтожных шажков навстречу той, для которой всё это – «твоя голыматья!», сковывает своей обозримой неизбежностью быть мелкотой, пылью, трущимся у стен тараканом.

...Когда раздался звонок, Ден Ойданович разжал кулак и бесконечно бережно расправил, оказавшийся зажатый в нём лист бумаги, по-видимому, спешно выхваченный из старых молодых своих записей. На изломленной пожелтевшей странице его рукой было выведено, когда-то, давным-давно:

ВСТрЕЧА, которой не могло БЫТЬ