На Главную
Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное

 


        Андрей Семакин


        Маг


        Рассказ





Иллюстрация. Автор: Gerald Brom



Я, Аудар Беллам эл-Лаэф, потомственный колдун и наследный лорд земли Лаэф, начинаю ныне сию летопись, на страницах которой хочу я поведать вам историю своей жизни. Хочу я выставить на суд общий многие свои поступки, кои теперь вспоминать могу не иначе как с горячим стыдом или же с великой гордостью. Ибо коротка была моя жизнь по сию пору, но обильна на многие события.

Сперва скажу, что родился я в семье достославного Данира Беллама, первейшего из лордов земли Лаэф и придворного чародея величайшего владыки мира, да будет всегда светла память об этих двух достойнейших мужах. Мудрый родитель мой сразу открыл во мне дарование к магическим наукам, коими сам владел непревзойдённо, и обучение моё началось с первых же разумных моих лет.

Воспитывался я, надо сказать, не в Эринаре, столице славного владыки нашего, а в Лаэфе, где издревле владела обширными землями семья Беллам. Место это, хоть и является тёмной провинцией, далёкой от любой светской и духовной жизни, я полюбил всем сердцем, и поныне считаю его прекраснейшим уголком на всей земле. Здесь прошли первые семнадцать лет моей жизни.

Замок, где я рос, был единственным на полтора дня конного пути в любом направлении, до ближайшего города идти следовало ещё дальше. И детство моё проходило в окружении деревенского люда. Тёмные и несведущие в высоких мудростях, они были добры, приветливы и благодушны. Они жили счастливой скромной жизнью и радовались простым вещам. Я многое перенял от них, и благодарен им за это.

Я не маялся бездельем и не скучал, по примеру многих своих знатных сверстников. Отец серьёзно подошёл к моему воспитанию и подыскал мне лучших учителей. Весь день я занимался фехтованием, конной ездой и многими другими физическими упражнениями, развивавшими моё тело, мою ловкость, мою выносливость и силу. Вечерами я брался за книги. Не скрою, чтение было моим самым любимым занятием. Я даже иногда позволял себе пренебречь физическими упражнениями, чтобы провести больше времени за понравившейся мне книгой, ибо, в отличие от многих благородных юношей, не считал чтение пустой и глупой забавой.

Уже в раннем возрасте я постиг многое из того, что прочие постигают лишь к глубокой старости. И строгий отец мой по праву гордился моими достижениями. С мудрейшим своим родителем, во время наших частых встреч, вёл я беседы почти на равных. О многом рассуждали мы долгими зимними вечерами подле тёплого очага. О движении небесных светил, о происхождении народов и государств, о природе ураганов и бурь – перечислять всё пришлось бы долго.

Постигал я магию и на практике. Ибо где же удобнее делать это, как не на селе, где каждый день сыщется дело, требующее применения сей великой науки. Первое, что я научился делать, было отогнать или же, напротив, призвать дождевую тучу. Потом я научился управлять огнём. Многажды мне приходилось спасать отцовский замок и близлежащие деревни от пожаров. Брался я и за целительство. Но, признаюсь, мало преуспел в этом хитром деле.

Причиной тому, отчасти, были мои учителя. Врач, известный своей практикой во всём Лаэфе и выписанный для моего обучения, лекарственными средствами признавал лишь кровопускания, мази, составленные из змеиных ядов, кровь, слёзы и молоко единорогов и ванны, холодные и соляные. Причину же всех заболеваний сей учёный муж видел в чрезмерной умственной утомлённости либо же лени. Большего он рассказать мне не мог. А деревенские травницы, к которым я обращался за советом, раскрывали мне свои секреты неохотно.

Тем не менее, главную причину своих малых успехов в целительском ремесле я видел в отсутствии у меня должной практики. Люди из замка и ближних деревень болели, к великому счастью, редко, но даже и тогда предпочитали обращаться к своим ворожеям, но не ко мне.

А надобно сказать, что поражений своих я признавать не любил. Расскажу лишь один случай. Однажды на охоте напали мы на след оленя и гнали благородного зверя долго, весь день. Когда же подступила ночь, егеря и остальные охотники начали уговаривать меня вернуться в замок на ночлег. Я же отказался, поскольку не мог бросить раз начатого. И мы продолжили охоту во тьме, при свете факелов. Лишь к утру, прибегнув к помощи сильной магии, смогли мы выследить и загнать зверя.

Таков был я. Теперь, я думаю, станет ясно другое моё решение.

После того как мне минул семнадцатый год и я достиг совершеннолетия, отправил я родителю своему, бывшему тогда в Эринаре, письмо с просьбой разрешить мне отправиться в величайшую столицу мира, дабы быть представленным ко двору светлейшего нашего владыки. Отец немедленно дал своё согласие, поскольку сам уже давно имел схожие намерения относительно меня.

И вот, собравшись в дорогу и оседлав своего любимого скакуна Гарана, отправился я в путь. Проводы не были долгими, я покинул замок ранним утром и хотел за день уехать как можно дальше. Поначалу мне часто попадались знакомые люди. Они кланялись мне и желали добра. Я ласково отвечал им. Только к вечеру, оставив за спиной родовые владения нашей семьи, остановил я коня, спрыгнул с седла, снял с себя дорогие одежды, убрал в суму меч и украшенную золотом попону Гарана. После этого облачился я в старый плащ с вышитым медицинским жезлом на спине, взял в руки посох и отправился далее пешком, ведя Гарана под уздцы.

Таким образом решил я изобразить в пути до Эринара из себя бродячего медика, ищущего пациентов и малый заработок. Все необходимые для практики инструменты и книги я вёз из замка с собой.

Затея моя, надо сказать, вполне удалась. В деревнях на меня многие, конечно, поглядывали косо, но находились и такие, что просили о помощи. Я осматривал их и поил микстурами, накладывал повязки, давал советы. Раза четыре я встречался с купеческими караванами, где пользовал страдающих животом или другой дорожной немочью солдат из охраны. Платили мне мало. Но многого я и не просил. Деньги у меня были и без того.

Так прошло две недели, когда на моём пути встретился памятный мне и поныне город Хеливет. Город был мал, грязные узкие улочки его были незамощены, а каменных домов, кроме ратуши, не было вовсе. Стоял Хеливет на берегу речушки, не имевшей названия ни на одной из моих карт. Во время путешествия мне уже не раз приходилось бывать в подобных городках. Из одного меня прогнала гильдия медиков, не желавшая делить своих пациентов с бродячим целителем; в другом меня приняли аптекари и долго выспрашивали о моих снадобьях, ища для себя новые лекарства. Прочие города я миновал не останавливаясь. В Хеливете же решил заночевать.

Я остановился в единственном на весь город постоялом дворе. Ещё раньше, перед тем как пройти крепостной ров и ворота, я снял плащ медика и представлялся теперь странствующим магом, коим и был на самом деле. Меня приняли со всем должным уважением и поселили в лучшую комнату гостиницы, потому что платил я золотом, а не медяками, как прочие здесь. Велел я хозяину подать себе ужин, выстирать мою одежду и накормить моего коня. Там же, первый раз за две недели, сумел я принять горячую ванну. Облачившись в чистое бельё и улегшись на мягкую перину, я погрузился в блаженную дрёму.

Не думал я надолго задерживаться в Хеливете, но отдохнуть с дороги дня три-четыре всё-таки рассчитывал. Увы, надеждам моим сбыться не было суждено. Следующим же утром пришлось мне спешно покинуть злополучный город.

Случилось это вот как.

Ранним утром меня разбудили крики с торговой площади, на которую выходили окна моего постоялого двора. Было, наверное, часа три или около того, и на улице стояла предрассветная мгла. На небе светили звёзды, но луны не было в ту ночь. Бледная Царица занавесила окна своей небесной кареты и спрятала свой прекрасный лик от наших глаз. Однако же улицы были освещены многими факелами, и я увидел множество людей, собиравшихся на площадь.

Я засветил лампу и кликнул слугу.

– В чём дело? Почему кричат люди? – спросил я юношу. – Какая беда случилась, пока я спал?

– Нет, господин, – ответил слуга. – Не беда приключилась, наоборот, большая радость. Вы не знаете, но давно уже славный город наш страдал от многих напастей, сыпавшихся что ни день на головы несчастных обывателей. То крысы заберутся в амбары и попортят зимние запасы хлеба, то пиво в чанах прокиснет ни с того ни с сего. Вещи падали на пол и бились, хотя стояли до того крепко. Со мной не далее как вчера приключилось подобное: поставил я стакан на краешек стола, отвернулся, а он сам собою упал. Учёнейшие мужи нашего города, слава о мудрости и благочестии которых идёт далеко за пределами нашей округи, объяснили нам, что всё это есть происки зловредных тёмных сил, поселившихся в Хеливете...

Я слушал речь юноши, и губы мои сами собой складывались в презрительную усмешку. Ибо прекрасно знал я истинные причины всех этих «несчастий», и до крайности смешными казались мне попытки горожан свалить своё неумение и разгильдяйство на сказочных страшилищ. Я хотел уже оборвать слугу и выдрать его как следует за сказанные передо мной глупости, но только успел открыть рот, как язык мой присох к нёбу от услышанного:

– Этой ночью, – радостно сказал слуга, – наш голова нашёл причину всех наших несчастий. Оказывается, уже давно жила среди нас одна ведьма. Своими кознями она насылала на нас злых демонов, чтобы те портили нашу жизнь. Но голова изловил её. И народ собирается на торговую площадь вершить правосудие над преступницей. Не сомневайтесь, господин, её ждёт суровый приговор. И весь род её не избегнет той же доли. Не может быть для такой нечисти снисхождения. Я сам видел, как горожане несут хворост для костра. Хозяин мой тоже ушёл, только я да несколько моих товарищей остались в гостинице, чтобы присматривать за хозяйством.

– Род? – переспросил я. Слова, сказанные слугой, до глубины сердца тронули меня. Хотя я и слышал прежде, что в иных местах толпы, подогреваемые кровожадными речами, жгли деревенских ворожей-самоучек, обвиняя их в тёмном колдовстве и во всех своих несчастьях. Но тогда эти рассказы служили мне лишь поводом посмеяться над глупостью человеческой. Теперь же я оказался прямым участником подобного злодейства. Всё внутри у меня сжалось от гнева, и первым моим порывом было немедленно бежать на площадь и разогнать обезумевших людей. Однако в следующую секунду сомнение кольнуло мою душу: смогу ли я? Я знал магию, но мысль о схватке с толпой, о схватке, в которой на кону будут стоять жизни, в том числе и моя собственная, такая мысль заставила меня колебаться. Я испугался, и страх всё больше вытеснял прочие мои чувства и мысли.

– Да, господин, – продолжал говорить тем временем слуга. – Ведьма, как сказывают люди, не одна жила – с сыном. Его, правда, не нашли пока. Ведьма, должно быть, хорошо спрятала, когда ломиться к ней начали. Но дело нехитрое: дом вверх дном перерыть. Найдут...

Эти слова отрезвили меня. Негоже отпрыску славной семьи трепетать даже перед лицом собственной смерти и негоже бросать в беде беззащитного ребёнка.

Я не стал более слушать глупого слугу и бегом кинулся прочь из комнаты на улицу. На бегу я натянул поверх рубахи плащ и схватил свой дорожный посох, который должен был служить мне оружием.

На улице было настоящее столпотворение. Со всех сторон к площади тянулись люди. Все возбуждённо переговаривались, и гул стоял невыносимый. Многие держали лампы, почти все одеты были по-домашнему, в рубахах, некоторые выскочили из дома в исподнем. Женщины несли на руках маленьких детей, кто был старше – шли сами, цепляясь за юбки матерей и пугливо крутя головами. Всюду бегали солдаты из городской стражи, стараясь не допустить беспорядков и преждевременной расправы над ведьмой. Я сразу свернул в боковую улочку, где было не так тесно и где я мог идти достаточно быстро.

Я направлялся к дому ведьмы. Дороги я не знал и ориентировался по отблескам занимавшегося пожара, рассудив, что это подожгли дом несчастной женщины. Я не ошибся.

Дом тот стоял в нескольких кварталах от постоялого двора, в той части города, где жил «чёрный» люд. Здесь строения стояли плотно, почти впритык друг к другу. Но начинавшийся пожар тушить никто не думал. Только несколько женщин поодаль голосили и умоляли спасти их добро. Где-то недалеко плакали испуганные дети. Но люди, во множестве собравшиеся здесь, не обращали на них никакого внимания.

Я протолкался сквозь кольцо зевак во двор пылающего дома. Там я стал свидетелем отвратительного зрелища – десяток озверевших мужчин били ребёнка. Тот лежал на земле, свернувшись клубком и закрывая лицо руками, вздрагивая от сыпавшихся ударов. Окружающие шептали страшные проклятья «ведьмовскому отродью». Рядом, равнодушно опершись на пики, стояли несколько солдат.

Я, оттолкнув мешавшего мне человека, вырвался на открытое пространство и изо всех сил вбил посох в землю. Адский грохот сотряс злосчастный городишко, почва под нашими ногами дрогнула. Многие люди вокруг меня повалились на землю. Прочие шарахнулись в стороны, вопя во весь голос. Солдаты, выронив пики и цепляясь друг за друга, чтобы не упасть, ошалевшими глазами уставились на меня.

– Прочь, несчастные!!! – во всю мощь лёгких зарычал я, усиливая свой голос магией, подгоняя замешкавшихся. Кто-то на бегу громко молился, кто-то просил пощады. Многие подхватили крик: «Демон! Демон!». Думаю, я действительно выглядел тогда, явившись из ниоткуда, в отсветах пожара, жутко. Я был в гневе. И, пожалуй, не столь уж далеки от истины они были, называя меня демоном. Я был готов на многое в тот момент.

Спустя несколько секунд двор и прилегающие улицы практически опустели. Остались только те, кто бил мальчишку – они как истуканы застыли в тех позах, в которых их настиг давешний раскат грома, – и солдаты, построившись-таки полукругом и выставив в мою сторону копья. Я видел, как дрожали наставленные на меня наконечники, и знал, ни один из стражников и пальцем не шевельнёт, чтобы остановить меня. Потому, не обращая на них внимания, я сразу бросился к ребёнку. Не совладав со своей злостью, я с размаха ударил набалдашником посоха первого попавшегося мне человека в висок. Он мешком рухнул на землю, и это привело в чувство остальных. Жалобно скуля, они повалились на колени, закрывая головы руками, и сжались, будто ожидая, что с ними я поступлю точно так же. Наверное, следовало бы, но времени у меня уже не оставалось. Услыхав гром и увидев бегущих отсюда людей, стража бросится выяснять, в чём здесь дело. И потому я спешил.

Я поднял бесчувственного ребёнка на руки и побежал прочь со двора. А спустя мгновение на улицу с обеих сторон ворвались отряды солдат. Я едва успел укрыться в тени одного из домов. Мимо, подгоняемые командирами, пробежали два десятка закованных в железо воинов. Потом – ещё. Я стоял в неглубокой нише, и меня не заметили.

Раздался треск ломающихся конструкций. Вверх взметнулись языки пламени, загудел воздух. Это обвалился подожжённый дом. Из своего укрытия я расслышал крики офицеров, требующих немедленно послать за водой. Потом чей-то крик: «Туда, туда убежали..!» – который заглушили десятки прочих голосов, одновременно посыпавших бранью.

Офицер, командовавший стражей, быстро разобрался, что здесь произошло за минуту до его появления и в чём была причина грянувшего с ночных небес грома, и послал погоню вслед за мной.

Я слышал, как он наставлял своих солдат:

– Они не могли далеко уйти. Обыщите здесь каждый дом, каждый закоулок. Найдите мне этого фокусника. И нечего трястись, – осаживал он тех своих офицеров, которые хотели возразить, что, мол, за демоном гнаться – ровно ветер в поле ловить. Он ведь не по земле ходит – по воздуху летает. Да и чем его ловить? Не сетями же, в конце-то концов, не железом. – Я в жизнь не поверю, что живой демон тут к нам из преисподней явился. Не надо мне таких отговорок. Вы это бабам своим рассказывайте, которые дальше нарядной юбки да прялки подумать не могут.

И солдатам пришлось обходить все дворы на десять кварталов окрест. Заглянули и в моё укрытие. Но не нашли ни малейшего моего следа. Офицеру ничего другого не оставалось, как поверить в то, что город его был и в самом деле навещён демоном, а я мысленно возблагодарил судьбу за то, что несколькими годами ранее наловчился в использовании заклятий невидимости и отвода глаз, подглядывая за купаниями девиц на деревенском пруду.

Подождав, пока солдаты разойдутся, я, скрытый от посторонних глаз чародейством и ночной мглой, отнёс бесчувственного ребёнка за ворота города (к счастью, их не заперли на ночь). Там, в роще на берегу реки, недалеко от тракта, я оставил его, а сам вернулся в гостиницу, забрать свои вещи и коня.

Я был весь измазан грязью и пропах дымом, но после той ночи мало кто из встречных мною выглядел лучше, и на меня не обращали внимания. Я шёл не таясь. Я не боялся быть узнанным, ибо не сомневался: никто из горожан, видевших меня ночью, не посмел тогда взглянуть толком на моё лицо.

В гостинице только и было разговоров, что о сожжённой ведьме и о демоне, унёсшем её сына. Я не стал прислушиваться. Быстро скидал в суму одежду, оседлал Гарана, навьючил на него тюки и менее чем через час верхом покинул Хеливет. Напоследок я не удержался и взглянул на торговую площадь. Там, в самом её центре, стояло кострище. На деревянном колу, привязанное цепями, болталось то, что ещё вчера было человеком, и нестерпимо воняло гарью. Меня едва не вырвало от омерзительного зрелища и от мысли о свершившемся злодействе. Я развернул коня и помчался галопом прочь, дав себе клятву никогда более не ступать на землю проклятого городка.

Мальчик ждал меня на том же месте, где я его оставил. Он очнулся.

Я только теперь сумел его мало-мальски рассмотреть. На вид ему было лет одиннадцать, может, двенадцать. Измазанный и избитый, в изорванной одежде, вздрагивающий от каждого звука.

Он испугался, увидев меня, но бежать ему уже не хватало сил.

– Не бойся, – сказал я, встретив его затравленный взгляд, и попытался улыбнуться, но не сумел. – Я не сделаю тебе плохого. Я хочу помочь.

Я в двух словах рассказал ему, как вынес его из города, спасая от толпы. Он слушал молча и смотрел на меня. Он не задал мне вопроса, но я и так понял.

– Твоя мама умерла, – только сказал я. Я не стал говорить, что именно с ней случилось. Да он и не спрашивал. Уронил голову и спрятал лицо в ладонях. Не заплакал, просто сидел и молчал. Из нас двоих плакал я. Не знаю, что на меня нашло в тот момент. Я спустился на берег, к самой воде, чтобы он не видел моих слёз.

Мне понадобилось время, чтобы совладать со своими чувствами. Потом я вернулся.

– Ты весь избит, – сказал я, подходя к мальчику. – Давай я осмотрю твои раны.

Но ребёнок испуганно отпрянул в сторону.

– Боишься? Я бы тоже боялся, – вздохнул я, отходя. – Переломы у тебя есть? Болит что-нибудь?

Он отрицательно качнул головой. Ясно было, что врал, но я не стал допытываться.

– У тебя есть где-нибудь родные? – спросил я у мальчишки после длинной паузы. Тот покачал головой. – Идти тебе, значит, некуда? И что теперь делать будешь?

Он не ответил и отвернулся от меня.

Весь день и следующую ночь мы провели на том месте. Я поджарил на костре немного мяса и сварил похлёбку. Но парнишка отказался от еды. Единственное, что мне удалось, это напоить его отваром, расслабляющим нервное напряжение, после которого он сразу уснул.

Почти половину ночи я провёл в раздумьях. Бросить ребёнка на произвол судьбы, особенно теперь, вырвав его из лап неминуемой смерти, я не мог. Не было у меня и знакомых, которым я мог бы передать его на попечение. По крайней мере, здесь. И я не нашёл ничего лучшего, как взять ребёнка с собой в Эринар. Решение это, столь очевидное и единственно возможное, оказалось для меня в те часы непростым. Я колебался и находил себе столь нелепые отговорки, что теперь стыдно даже вспоминать о них.

Когда следующим утром я рассказал ему о своём решении, мальчик лишь дёрнул плечами в ответ. Я решил посчитать этот жест знаком согласия.

Я усадил паренька на Гарана, и мы отправились в путь. Я больше не выдавал себя за бродячего медика и лечебной практикой не занимался. В результате мы шли много быстрей прежнего.

На второй день я купил в одной из деревень ослика для своего нового попутчика и одежду взамен его лохмотьев.

Мальчишка, вопреки опасениям, не задерживал меня, не хныкал и ни на что не жаловался. Он беспрекословно выполнял все мои указания и всё время молчал. За пять дней нашего совместного путешествия я так и не сумел добиться от него ни единого слова. Даже имени своего он не называл. Но поскольку мне надо было как-то к нему обращаться, я звал паренька Джаэном. На наречии северных эльфов это слово означает «волчонок». Ничего лучшего мне в голову тогда не пришло.

Постепенно Джаэн начал оправляться от ужасов той страшной ночи в Хеливете. Синяки заживали. К нему возвращался аппетит. Временами он начинал прислушиваться к историям, которые я рассказывал ему во время пути. Но потом на него снова нападала тоска, и он уходил в себя. И тогда, глядя на него, я невольно вспоминал старые сказки, в которых злые колдуны-некроманты оживляли умерших людей и превращали их в зомби, чтобы те служили им. От этого мне становилось жутко.

Но ещё больше меня тяготило то, что Джаэн так и не перестал бояться меня. Я чувствовал это. Я видел, как он начинает дрожать при моём приближении, каким взглядом он меня провожает. Он старался держаться подальше от меня, будто ждал, что я как-нибудь обижу его.

Ночами мне часто вспоминались события в Хеливете. Мне снилась толпа, терзавшая несчастную женщину, меня, Джаэна. Нас рвали на части, протыкали кольями, обливали маслом и поджигали. Мне снилось пепелище, оставшееся от костра, и обуглившийся скелет, привязанный к колу. Вокруг ходили люди и смеялись, указывая на кости, шептали проклятья и рассказывали своим детям, как сжигали ведьму.

Что творилось в душе Джаэна в те дни, я боюсь и подумать.

Путешествие, поначалу казавшееся мне приятной и полезной прогулкой, теперь превратилось в настоящую пытку. Я мечтал только об одном – скорее добраться до Эринара…

На исходе третьей недели после моего отбытия из родового замка, когда большая часть пути осталась уже позади, приключилось с нами ещё одно событие, о котором я не могу не упомянуть.

Был полуденный час. Прошлую ночь мы провели в деревенском трактире, и в путь вышли поздно, отдохнувшие и сытые. Поэтому я предполагал идти сегодня до темноты без привалов. Мой Гаран, истосковавшийся по быстрой скачке, пританцовывал под седлом и косил взгляд на ослика Джаэна, усмотрев, наверное, именно в нём причину малой скорости нашего движения.

Местность в тех краях была холмистая, дорога то петляла в низинах, то поднималась по пологим склонам. На одном из таких подъёмов, обернувшись, я заметил всадника, следовавшего за нами. Он гнал лошадь галопом, и расстояние между нами быстро сокращалось. Вскоре я уже мог хорошо его рассмотреть.

Был это мужчина, самый огромный из всех, каких я когда-либо видел. Роста в нём было не менее двух с лишком метров, а из-за ширины плеч во многие двери ему наверняка приходилось протискиваться боком. Обветренное лицо украшали длинные, едва ли не в полметра, густые усы. Волосы и борода, напротив, острижены были коротко.

Одет всадник был в серый дорожный плащ, за его спиной висел гигантский двуручный меч – оружие, мало подходящее для конного.

Жестом я велел Джаэну отъехать с дороги в сторону, а сам тем временем достал из вьюка свой меч и прицепил оружие к поясу. Хоть я и не надеялся осилить великана в рукопашной схватке, но привычная тяжесть оружия на поясе внушала мне некоторую уверенность.

Тем временем всадник начал подниматься по склону холма, на котором стояли мы с Джаэном. Ещё издали, не останавливая коня, он махнул мне рукой в знак приветствия.

– Добр-рого здр-равия вам, путники, – зарычал он. Громоподобный голос его разнёсся далеко вокруг. – Клянусь… – он резко осадил скакуна в пяти шагах от меня. Конь взвился на дыбы и заплясал, и всаднику потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с ним. Надо сказать, что лошадь была как раз подстать седоку-великану, и передние копыта её взвились едва ли не выше моей головы. Гаран, никогда не дававший мне повода считать его трусом, тихонько заржал и попятился. – Клянусь шахматной доской его величества, да не будет пр-роиграна им ни одна пар-ртия этой божественной игр-ры, вы и есть тот самый стр-ранствующий маг со слугой, о котор-ром мне говорили?!!

От витиеватой клятвы, которой гигант сопроводил свой вопрос, даже у задумчивого Волчонка лицо начало вытягиваться, обо мне и говорить нечего. Прошла целая секунда, прежде чем я понял, о чём именно спрашивал незнакомец.

– Вы правы, я действительно странствующий маг, а мальчик – мой слуга, – осторожно подтвердил я, – но о нас вам рассказывали люди или же о ком другом, я, к сожалению, знать не могу.

Незнакомец, откинувшись в седле назад и запрокинув голову, захохотал.

– А вы, оказывается, шутник, многоуважаемый господин маг. Клянусь белой кор-ролевой, вы и есть тот самый чародей, котор-рого я искал. Или же пусть отныне чёр-рные фигур-ры ходят пер-рвыми, – и его сотряс новый приступ смеха.

Голос его, высоко и хорошо поставленный, и блеск глаз иначе как лихими я назвать не могу. Они выдавали человека, привыкшего командовать на поле брани самыми отчаянными тагатами, что прорываются, не считаясь с потерями, сквозь самое крепкое вражеское построение и решают исход сражения. Это обстоятельство одновременно и порадовало меня – потому что именно такие люди, по моему убеждению, крепче прочих держатся понятий воинской чести, и не стоит ждать от них удара в спину – и несколько обеспокоило – потому что в нём я усмотрел сильного противника.

Я подождал, пока незнакомец отсмеётся, и потом заговорил.

– Вы уверены, что именно меня искали, сударь? В мире много странствующих магов, и многие из них прошли по этой дороге.

– Увер-рен! – кивнул мигом посерьезневший гигант, – Потому что р-рассказали мне кое-что о вашем слуге, господин колдун.

Он взглядом указал на Джаэна, и я испугался, не проведал ли каким-нибудь чудом этот странный человек о том, кого я взял в попутчики, и не решил ли он довести до конца устроенную в Хеливете расправу. Разумеется, мало кто из благородного сословия разделяет суеверия и предрассудки низшего люда. А я рассудил, что догнавший нас всадник был благородного происхождения, хотя бы по тому, с какой почтительностью он упомянул о светлейшем нашем владыке. Тем не менее, глупец тот, кто считает, будто наперёд знает, чего ждать хотя бы от того самого близкого человека. И я положил руку на рукоять меча, готовясь отразить удар и ответить на него заклинанием.

– Сегодня утр-ром то было, – продолжил всадник. – Сказали мне люди, что пр-роезжал недавно по деревеньке ихней, Дубр-р-ровке, кажется, колдун один с мальчишкой, а у мальчишки того лицо так заплыло, что и не видать, и на ногу он хр-ромает.

– Вы вновь правы, – согласился я. – Мы действительно провели в той гостеприимной деревне одну ночь. И слуга мой действительно хромает после недавней драки, в которой он, вопреки моей воле, принял самое деятельное участие. Лицо же его вы видите сами.

Великан, услыхав о выдуманной мною причине столь скверного вида Джаэна, открыто усмехнулся и одобрительно кивнул ему. А я облегчённо выдохнул, поняв, что совсем другая причина заставила незнакомца догонять нас. И тотчас же прямо спросил его об этом.

– Видите ли, уважаемый судар-рь, случилось так, что, услышав, будто по одной с нами дор-роге идёт маг, и идёт, кажется, без особой спешки, – он вопросительно поднял брови, и я утвердительно кивнул, – моя любимая супр-руга упр-росила меня догнать вас и убедительно пр-росить пр-рисоединиться к нашему поезду.

Я мысленно обругал себя за то, что так поспешно подтвердил, будто никуда с особой целью не спешу, и тем самым лишил себя единственного достойного повода отказаться от столь любезного предложения.

Утешая себя мыслью, что это ненамного задержит моё прибытие в Эринар, я вынужден был согласиться.

– Клянусь всеми шестьюдесятью четыр-рьмя шахматными фигур-рами ср-разу, – рыкнул великан, разворачивая своего скакуна, – вы не пожалеете об этом, судар-рь! Следуйте за мной!

Поезд, о котором говорил незнакомец, мы встретили спустя два часа. За это время я успел узнать, что настиг нас с Джаэном в пути Дореан Нар-Рейм, граф ГанаХад. Что был он действительно бывалым воякой и кровью заслужил себе право называться воином ордена хранителей покоя его величества и носить на своём гербе две сплетённые ветви лавра; что теперь возвращался он со своей женой с востока, из сказочного Хеджена, где проводили они свадебное путешествие; что свадьба их была совсем недавно и состоялась по взаимной страстной любви. Я же в ответ поведал доблестному графу своё имя и свою родословную, назвал цель своего путешествия и поведал о многих новостях, услышанных мною в дороге. Услыхав, что я прихожусь сыном придворному чародею светлейшего владыки нашего, граф Нар-Рейм удивлённо вскинул брови и вновь выразил мне своё почтение.

Когда же из-за холма, подножие которого мы огибали, показалась вереница фургонов, изумлению моему не было предела.

Фургонов было десятка полтора, никак не меньше. И впереди всех двигалась огромная карета, скорее даже маленький домик, поставленный по чьей-то прихоти на крепкие колёса. Занимала она собой всю дорогу и тянули её восемь лошадей. Карета была богато украшена резьбой и оббита дорогими тканями. Окна, большие и застеклённые, изнутри закрывались занавесками.

Прочие фургоны были меньших размеров и не столь вычурны. Многие из них были нагружены багажом и припасами, некоторые перевозили прислугу. Вокруг процессии на лошадях скакали мужчины – воины, взятые в охрану. Одеты они были просто, по дорожному, и единственное, что отличало их от возниц, правивших фургонами, и прочих слуг, иногда перебегавших от одного фургона к другому, было оружие. Увидев нас, они приветственно замахали руками и закричали. Из фургонов тут же выглянули слуги. Многие, не таясь, с любопытством рассматривали меня, как нечто диковинное. Четверо воинов направили своих лошадей нам навстречу. Поравнявшись с нами, они коротко склонили головы и приветствовали своего господина и меня.

Дореан Нар-Рейм указал на меня и назвал моё имя. Услыхав его, воины снова склонили головы, но теперь гораздо ниже и много почтительнее. Я не думаю, что кто-нибудь из них слышал о семье Беллам или же хотя бы о ком-нибудь из моих славных предков (коих, поверьте, было немало). Скорее, впечатление на них произвело то, что их господин, несколько покривив истиной, назвал меня придворным магом. Я уже давно (и с большим, надо сказать, удивлением) приметил, что простой народ, не знающий и толики об истинных премудростях магической науки, чтит настоящих магов много и много больше, чем люди из благородного сословия, которым обычно бывает открыта некоторая (порой – весьма значительная) часть наших удивительных знаний.

А потом я не раз спрашивал себя, как со всем этим вяжутся костры, на которых простолюдины сожгли немало ведьм и ворожей.

– Пойдёмте, сударь, я представлю вас своей жене, – с такими словами граф спрыгнул с лошади, отдал поводья одному из воинов и направился к той самой карете, которая поразила моё воображение своими размерами и неповторимой красотой. Второй всадник взял под уздцы моего Гарана, и все вместе они обещали позаботиться о Джаэне. Мальчика отвели в один из фургонов к слугам, я же направился вслед за графом Нар-Реймом в его карету.

Изнутри карета была разделена на две части: в первой, большей, расположилось семейство Нар-Реймов, здесь стояли мягкие скамьи, большой обеденный стол с фруктами и несколькими кубками вина, сундуки, цветы и миниатюрные деревца, к стене была прибита рама с зеркалом, здесь можно было даже встать в полный рост и немного пройтись; в другой, поменьше, ехали горничные, там же, должно быть, размещалась ванная для графини и её гардероб.

Графиня оказалась миниатюрной молоденькой девушкой, очень красивой, с живым по-детски забавным лицом, которое приковало к себе мой взгляд в первую же секунду, стоило мне только увидеть его. Она радостно встретила меня и велела садиться на скамью по левую руку от себя, заявив, что теперь перед всеми подругами будет хвастаться знакомством с великим колдуном... – тут она переспросила моё имя. Я ответил и поспешил убедить её, что пока ещё не сделал ничего достойного столь высокого звания.

– Но ведь сделаете, – совершенно уверенная в своих словах заверила меня графиня. – Вот и Хойен, например, – она указала на человека, примостившегося на трёхногом табурете в тёмном углу кареты с арфой на коленях, которого я сперва не заметил, заглядевшись на графиню; на плече его сидел красно-жёлтый попугай. Незнакомец чуть привстал, услышав своё имя, и поклонился мне, – называет себя бездомным несчастным поэтом. А сам, ведь наверняка, – графиня озорно погрозила ему пальцем, – пишет втайне от всех какую-нибудь прекрасную поэму, которую будут петь спустя столетия после нашей смерти.

– Вы чересчур добры ко мне, сударыня, – смущённо возразил бард. – Я сочиняю поэмы в меру своего скромного таланта, но вряд ли хоть одну из них запомнят потомки ныне живущих.

Графиня улыбнулась в ответ, благосклонно принимая скромность поэта, и повернулась ко мне. Опершись о стол локтями и положив подбородок на ладони, она принялась с откровенным любопытством рассматривать меня. В этой позе она ещё более стала похожа на ребёнка, а её улыбка была столь обаятельна и неповторимо прекрасна, что я едва сдерживал слёзы умиления, заворожённо глядя на её лицо. Графиня сидела настолько близко ко мне, что я мог чувствовать запах духов, исходивший от неё. Я ловил каждое её движение, каждое произнесённое ею слово. Голос её подобно прекраснейшей музыке ласкал мой слух. Никогда прежде я не испытывал столь удивительного чувства при разговоре с женщиной, какое испытал в тот момент. Мне вдруг захотелось, чтобы время остановилось и я мог бы целую вечность видеть перед собой прекраснейшую из женщин.

Графиня же тем временем принялась расспрашивать меня обо всём на свете, будто я был не простой знатный юноша, лишь недавно закончивший своё обучение, а мудрейший Алих'Хид Сваросский, к которому, по убеждению восточных язычников, даже боги приходили за советом. Отвечая, я против воли старался говорить красиво и умно, и даже поэтично. И хотя я никогда не имел склонности к вычурности фраз, мне больших трудов стоило не сойти до глупой патетики в своём желании произвести впечатление на графиню.

Граф Нар-Рейм сидел подле жены и тоже внимательно слушал мои слова, но, как мне показалась, лишь отдавая мне тем самым дань вежливости. Едва ли он запомнил хотя бы четверть из сказанного мной. Лишь изредка, когда речь заходила о войнах и государственной политике, он оживлялся и начинал спорить со мной либо же поддакивать и приводить примеры из собственного опыта.

Мы говорили, ели свежие фрукты и пили крепкое вино, купленное на вес золота в славном Хеджене. Бард, всё так же сидевший в углу на табурете, тихонько бренчал на арфе что-то грустно-убаюкивающее и вполголоса тянул бесконечный степной мотив. И мне казалось невероятно глупым недавнее моё желание как можно скорее покинуть этих добрых людей, чтобы спешить в Эринар.

Я спросил у графа дорогу их поезда и узнал, что едут они прямиком в ГанаХад сперва по эринарскому тракту, потом при первой же возможности намереваются свернуть на северную дорогу. До этой поры мы и решили следовать вместе.

Ближе к ночи разговор наш от высоких материй ушёл к делам семейным и даже обыденным. Графиня описывала замок своего супруга в ГанаХад и интересовалась моей суженой. Я ответил, что пока не женат и жениться в скором времени не собираюсь. Граф одобрительно хмыкнул, услышав мои слова, и поддержал моё мнение, что женитьба – удел стариков, желающих мирно почить в своей кровати.

– Жениться надо, когда все битвы уже выигр-раны и все вр-раги убиты, – сказал он, приглаживая свои невероятные полуметровые усы и уходя в воспоминания о былых приключениях. – Когда звук тр-руб, поднимающих солдат на смерть, не заставляет кипеть твою кр-ровь, а мёр-ртвые товарищи перестают тр-ребовать жестокого отмщенья. Когда огонь мирного камина становится теплее походного костра, и сладкая телятина кажется вкуснее пустой баланды. Клянусь восемью белыми пешками, только тогда стоит связывать себя узами бр-рака.

Графиня скорчила премилую гримаску после слов супруга и возразила нам, что счастливый брак есть самое прекрасное явление в жизни и самое дорогое, что только может быть у человека, и что даже самый последний бродяга мечтает об искренней светлой любви. И тут же, ища подтверждения своих суждений, обратилась к поэту:

– Хойен, вы ведь тоже странник. Скажите, у вас есть семья? – спросила графиня.

– Нет, – покачал головой поэт и легонько тронул струны своей арфы. Инструмент печально вздохнул.

– Почему? Вы полмира исходили, неужели так и не встретили родственную душу?

– Нет, не поэтому, сударыня.

– А в чём же тогда причина? – не отставала графиня. – Если не секрет, конечно.

– Нет, разумеется, не секрет. Но позвольте я отвечу на ваш вопрос стихами.

Он секунду подумал, подбирая музыку, и запел:

Служить искусству, что попасть в тюрьму,

И если человек с талантом дружен,

Начертано судьбою быть ему –

Плохим кормильцем, никудышным мужем.

 

              <Ральф Валдо Эмерсон>


Хойен закончил петь, но пальцы его продолжали бегать над струнами, легонько касаясь их, и арфа шептала нам что-то неразборчивое и грустное.

– Красиво. Вы эти стихи сами написали? – спросила графиня после продолжительного молчания.

– Нет, – покачал головой Хойен. – Мне их подарил один мой старый друг.

– Подарил? Как это? – удивилась графиня. – Разве можно подарить стихи?

– Не знаю, – пожал плечами поэт. – Во всяком случае, Мешид – так зовут автора прочитанных мною строк – любит называть это именно так. – Хойен вздохнул, и арфа повторила этот звук за ним. – Я хожу по всем сторонам света, сударыня, со многими людьми сводит меня судьба во время моих скитаний. Но редко среди них попадаются такие люди, как Мешид. Он глух и нем от рождения. Завистники говорят, будто он отдал свой голос и слух вечному врагу, и взамен тот каждую ночь является к нему в опочивальню и выводит на полу огненными рунами прекрасные стихи. Я видел те руны. И я видел, как Мешид рисует их, ночью ли, днём. Всякий раз, когда он хочет что-то сказать, он пишет стихи. Он обо всём может рассказать своими стихами. Он чувствует рифму и музыку слов, как птица в полёте чувствует потоки воздуха, несущие её. Мешид утверждает, что стихи позволяют ему слышать. Они делают звуки осязаемыми…

Хойен замолчал и продолжал тихонько наигрывать на арфе печальную мелодию. Мы тоже молчали. Попугай, примостившийся на плече поэта, переводил взгляд со своего хозяина на нас и обратно, будто чего-то ждал. Неожиданно он громко каркнул. Хойен вздрогнул, и арфа тревожно тренькнула. Своего, однако же, попугай добился: поэт поднёс ухо к птице, прислушиваясь, что она ему говорит, после чего обратился к графине:

– Сударыня, мой Орра просит разрешения погадать вам. Взамен он просит всего пару золотых монет. Прошу вас, не обижайте моего друга отказом.

– Окажите честь! – раздувшись, каркнул Орра, чем привёл нас всех в совершенный восторг.

Графиня захлопала в ладоши и потребовала тотчас же устроить птичье гадание. Хойен немедленно взялся за приготовления. Он извлёк из своей сумы два десятка деревянных табличек, на каждой из которых искусной рукой были вырезаны короткие трёхстишия, перемешал их и разложил полукругом на столе, в центр посадил попугая. Следом на свет появилась деревянная флейта. Под её мелодию попугай должен будет указать на три таблички, в которых будет содержаться описание нашего прошлого, настоящего и будущего поочерёдно.

Я с интересом наблюдал за действиями барда.

Прежде мне доводилось читать об этом виде гаданий. Оно было популярно на востоке, среди язычников. Все книги, упоминавшие о подобных предсказаниях, советовали относиться к ним очень и очень серьёзно. Впрочем, в западных краях они вполне справедливо считались не более чем балаганной забавой. Тому было несколько причин. Во-первых, на востоке для гадания использовались таблички, изготовленные особым образом, тайну которого знали лишь немногие мастера. Во-вторых, предсказатель, прежде чем начать гадание, должен был курениями ввести себя и своего клиента в транс. В-третьих, предсказания должны были проводиться один на один в закрытом помещении, при свете заговорённых свеч. Среди же наших гадателей мало кто заботился о выполнении хотя бы одного из трёх условий.

И хотя Хойен не стал исключением, представление всё же обещало быть забавным.

– То, что было, – торжественно провозгласил поэт и поднёс флейту к губам. Попугай вновь важно раздулся и, несколько потоптавшись на месте, клюнул одну из крайних табличек. Хойен оборвал мелодию и взял указанное Оррой предсказание. Выдержав театральную паузу, он напевно прочитал:

Кто должен умереть, тот не умрёт.

Смерть за руку тебя возьмёт,

И вместе пуститесь вы дальше в путь.


– Какой ужас, – пробормотала графиня. – Хойен, вы обещали позабавить нас, а вместо этого нагоняете на нас страх. Откуда у вас такие мрачные видения? Они мне совершенно не нравятся.

– Сударыня, птица указывает на те пророчества, которые ей подсказывает сама судьба, я здесь ни при чём, – попытался оправдаться Хойен.

– Ну, если так, то скажите своему попугаю, что он определённо не умеет предсказывать, – заявила графиня и тут же попросила: – Но продолжайте же, продолжайте.

Снова запела флейта, и попугай выбрал вторую табличку. Хойен пробежал глазами по строчкам, улыбнулся и объявил:

– То, что есть!

Воплощённый в золоте цветок

Вздохнёт и распустúтся

На радость всем.


– Это уже лучше, – одобрительно кивнула графиня, – но я всё равно не понимаю, что хотел сказать этим ваш попугай. Как может распуститься цветок, сделанный из золота? Это, должно быть, какая-то метафора, иносказание? Вы поэт, Хойен, так растолкуйте нам её смысл.

– Увы, сударыня, мне неведома скрытая в этих строках тайна, – развёл руками поэт.

– Зачем же вы тогда гадаете, если не можете р-растолковать собственных пр-ророчеств? – пророкотал граф. Поэт лишь печально развёл руками и ничего не сумел ответить.

– Нет, мне не нравится эта ваша забава, Хойен, – решила графиня. – Слишком туманно и тоскливо. Я люблю тайны, но лишь те, которые могу разгадать.

– Вы поймёте смысл пророчества, когда оно исполнится, – заступился я за поэта.

– Но в таком случае гадание теряет смысл, – ответила графиня. – Я хочу узнать своё будущее, а не заявить потом, когда оно свершится, что всё так и должно было быть.

И, заявив, что более не желает участвовать в этой глупости, она удалилась во вторую часть кареты, чтобы привести себя в порядок. Хойен спросил нас с графом, хотим ли мы услышать третье пророчество. Граф предоставил выбор мне, и я велел поэту продолжать.

– То, что будет.

Поэт бросил взгляд на табличку, выбранную Оррой, провёл пальцами по струнам своей арфы, подбирая мелодию, и пропел:

Любовь – прекрасный грех.

Пусть страсть твоя преступна,

Отдайся ей!


Как только он закончил, к нам вернулась графиня.

– Я не удержалась и подслушала ваше пророчество, сударь, – призналась она Хойену. – Вы заставили меня краснеть.

– Отчего же, сударыня? – удивился Хойен. – Чем я так провинился перед вами?

– Ну как же. Ваше пророчество говорит о преступной страсти. Что это, как не супружеская измена? Ваша птица решила наклеветать на меня или на моего мужа. Я определённо прикажу отрубить ей голову.

Поэт побледнел, попугай же истерически взвизгнул и грохнулся на стол без чувств, задрав лапки вверх и раскинув крылья в стороны.

Зрелище это было до того забавно, что все мы, включая и самого Хойена, рассмеялись. Графиня смеялась дольше всех, до слёз, и в конце концов решила даровать птице своё прощение и свою милость. Потом она велела мужу наградить Хойена за прелестную забаву с птичьим гаданием, напрочь забыв, как минуту назад сама же называла её величайшей глупостью из всех. Граф Нар-Рейм тоже выразил своё восхищение талантом бродячего поэта и, ни секунды не колеблясь, высыпал на стол пригоршню золотых монет. Хойен быстро пересчитал их, лёгким движением кисти отправляя монеты одну за другой катиться вкруг стола. Описав круг, золотые падали в специально подставленный Оррой деревянный стаканчик.

Я наблюдал за очередным фокусом Хойена, и мне в голову пришла замечательная идея. Я попросил у графини её заколку. Она была удивлена моей просьбой, но вынула украшение из волос и протянула мне. Хойен и Дореан Нар-Рейм тоже с интересом наблюдали за моими действиями.

Я взял заколку в руки. Выполнена она была из чистого золота и повторяла собой бутон розы в самых мельчайших подробностях. Я ещё прежде дивился мастерству неведомого творца, и теперь мысленно благодарил его за тяжкий труд, позволивший мне осуществить мой фокус.

Украшение лежало в моих ладонях более минуты, согреваясь моим теплом, и лишь потом, к небывалому изумлению моих гостеприимных хозяев и бездомного поэта, лепестки золотого цветка сперва чуть заметно дрогнули, потом начали распускаться. Общий вздох восхищения стал мне подарком, когда я протянул графине прекрасную распустившуюся розу из чистого золота.

– Вот и исполнилось одно из ваших пр-ророчеств, Хойен, – пробормотал граф и добавил: – Уж и не знаю тепер-рь, поздр-равить вас или отпр-равить на костёр.

И хотя уж слишком мрачная получилась шутка, все мы вновь рассмеялись.

Так за разговорами подступила ночь. В первой же встреченной нами деревне граф велел возницам остановиться. Постоялого двора в деревне не оказалось, и графиня выразила желание заночевать прямо в карете, где устроиться даме было определённо удобнее, чем в тесной крестьянской избе по соседству с её хозяевами. Меня граф тоже приглашал переночевать с ними, но я отказался, дабы не смущать своим присутствием брачную ночь молодожёнов. Меня приняли в свой круг солдаты, ночевавшие в поле за деревней. С нами же был Джаэн. Закутавшись в один из моих плащей, он, по своему обыкновению, улёгся поодаль от нас. Добрая старая вдова просила оставить мальчика на ночь у неё, но Джаэн, услышав её слова, втянул голову в плечи, словно защищаясь от ударов, и отпрянул в сторону. Я же настаивать не решился.

Ночь прошла мирно, и ранним утром мы продолжили путь. Я всё так же развлекал очаровательную графиню мудрёными разговорами, Хойен пел нам весёлые песни.

Ближе к полудню мы, к моему неописуемому сожалению, вышли на перекрёсток: широкий эринарский тракт встретился с южной торговой дорогой, по которой купцы из южных провинций возили на холодный север свои фрукты. Наш с Джаэном путь лежал на юго-запад, к Эринару, поезд графа поворачивал на север, в ГанаХад. Поэта дорога уводила на юг, почему именно туда – он и сам не знал.

Как ни жалко мне было покидать общество прекрасной графини, мы вынуждены были здесь проститься. Дореан хлопал меня по плечу, жал руку и клялся в вечной дружбе. Графиня сделала реверанс и взяла с меня слово не забывать своих новых знакомых. Хойен же прочитал нам всем на прощание шутливое восточное напутствие:

Из всех ушедших в бесконечный путь

Сюда вернётся разве кто-нибудь?

Так в этом старом караван-сарае,

Смотри, чего-нибудь не позабудь.

 

              <Омар Хайям>


Вечером следующего дня я наконец-то увидел Эринар – незабвенную столицу мира и прекраснейший из его городов. Вид на него открылся нам с высокого холма, по которому шёл эринарский тракт. Внизу, у подножия, тракт соединялся с двумя другими великими дорогами империи, и далее они единой каменной тропой уводили путников к восточным – самым большим – воротам Эринара.

Гаран, почувствовав конец пути, приплясывал подо мной и торопился. Ослик Джаэна тоже прибавил шаг. Но даже с этим мы едва успели попасть в город в самый последний момент – в тот день я и Волчонок стали последними путниками, прошедшими через восточные ворота: за нашими спинами на небе зажглась звезда Сиф, и стражники опустили затворы.

Я обернулся к Джаэну и радостно рассмеялся. Наконец-то закончился мой путь, и я предчувствовал скорую встречу с любимым моим родителем, которого не видел уже более года. Я сказал об этом Джаэну и добавил, что отец мой с радостью примет мальчика под своё покровительство и что я буду непрочь взять его к себе в услужение. Ибо мне уже очень скоро будет нужен оруженосец или секретарь, смотря по тому, какую службу я изберу себе при дворе нашего владыки. Я рассказывал Джаэну, что сам возьмусь обучать его началам наук и грамоте, покажу, как надо фехтовать, и подарю в знак дружбы свою любимую саблю.

Пока я говорил обо всём этом, мы медленно двигались по улицам Эринара. Я с удивлением оглядывался вокруг и иногда замолкал от восторга, поражённый красотой улиц и домов. Люди в нарядных одеждах ходили вокруг или же проезжали на лошадях, таких же прекрасных, как и мой Гаран. Я видел покрытые сплошь золотом кареты, которые днём, должно быть, блестели как солнце, реши оно спуститься на землю. Фонари во множестве горели по обеим сторонам дорог, и было удивительно светло.

Я не знал, в какой части города находится дворец моего отца, и поэтому был вынужден выспрашивать дорогу у прохожих. Услышав имя Данира Беллама и узнав, что я его родной сын, люди спешили выразить мне и моему батюшке своё почтение, низко склонив голову и подобрав для этого самые уважительные слова. Таким образом, я вновь утвердился во мнении, что отец мой является одним из самых благородных и величайших подданных нашего императора. Однако же, ни один из встреченных мною прохожих так и не сумел толком ответить на мой вопрос. И мы с Джаэном принуждены были плутать по бесконечным улицам Эринара. Тем временем всё ближе подступала ночь. Я хотел есть и видел, что мой юный попутчик вот-вот уснёт на ходу. И потому начал выискивать глазами постоялый двор, на котором мы могли бы переночевать, а с утра выспросить дорогу.

Вскоре, однако же, мне повезло. Стражник из ночного патруля, к которому я обратился со своим вопросом, объяснил мне дорогу. И уже менее чем через полчаса я заводил своего Гарана в конюшню отцовского дворца. Мне помогал старик Хеллой – наш старый слуга, раньше прислуживавший в замке. Он встретил меня у ворот и долго разглядывал, прежде чем сумел узнать во мне бывшего мальчика, которым запомнил меня перед своим отъездом в Эринар.

Приняв у меня Гарана и выслушав мой сбивчивый рассказ о проделанном путешествии и домашних делах, старик отправил меня в отцовские покои, а Джаэна повёл за собой на кухню. Я хотел было взять мальчика с собой, чтобы поскорее представить отцу, но Хеллой отговорил меня, сказав, что прежде стоит того хотя бы вымыть и накормить. Не престало чужакам являться пред очи величайшего из магов в оборванном виде.

Я согласился и отпустил Джаэна со старым слугой, попросив его напоследок устроить мальчика на ночлег. А сам, скинув дорожный плащ и берет, поспешил к отцу. Я боялся, что он уже спит в такой поздний час, но, к великой радости моей, ошибся. Отец встретил меня на полпути: услышав от слуг о моём прибытии, он поспешил ко мне. Мы обнялись, и отец провёл меня в свои личные покои, чтобы расспросить о путешествии и узнать вести из родового замка.

Я поведал ему о дороге, о том, как выдавал себя в деревнях за бродячего медика и о своих успехах на этом поприще. Рассказал о случае в Хеливете, который свёл меня с Джаэном, и о своём решении взять мальчика к себе слугой. Отец похвалил мой порыв вступиться за несчастного ребёнка, но заметил при этом:

– Ты поступил глупо, бросившись в открытую против всей толпы. Землетрясение, устроенное тобой, могло не испугать людей, а, напротив, привести лишь в большую ярость. Существует много способов разогнать толпу, и ты выбрал из них самый неудачный. Впрочем, следует сказать в твою защиту, что редко кто из нас способен принимать правильные решения в критических ситуациях, а то даже и вообще размышлять, ты же проявил сообразительность. И я вправе гордиться тобой, сын мой. На будущее же дам тебе совет: обдумай свои действия и спроси себя, какое решение ты бы принял теперь, не в спешке, а по здравому размышлению, и запомни его. Насчёт же твоего подопечного – тебе решать, что с ним делать. Если ты хочешь принять мальчика в услужение, я соглашусь с этим.

Я поблагодарил отца за его доброту и продолжил рассказ. Услышав имя Дореана Нар-Рейма и узнав, что я встретил его свадебный поезд, отец рассмеялся.

– Хотелось бы и мне взглянуть на ту особу, которая сумела-таки прибрать к рукам этого старого распутника.

Слова отца задели меня и чувство обиды за прекрасную графиню кольнуло моё сердце. Я тут же ответил своему родителю, что он зря смеётся, что я видел графа и его жену и считаю их любовь одной из самых прекрасных, какие только мне доводилось встречать. В ответ отец заверил меня, что не думал смеяться над молодожёнами, а только лишь был удивлён женитьбой графа ГанаХад, известного своими любовными приключениями по всему Эринару и его окрестностям, и что он желает новобрачным от всего сердца счастья на долгие-долгие годы.

– Но позволь дать тебе, сын мой, совет умудрённого сединами человека, – грустно добавил в конце отец, и я весь обратился в слух. – Никогда не женись по любви. Любовь скоро проходит, после неё остаются лишь горечь и разочарование. А они становятся причиной ненависти. Потому-то браки по любви редко заканчиваются счастливо. Запомни это хорошенько… Но довольно о грустном. Расскажи теперь, как дела в нашем замке, всё ли там спокойно? – сменил он тему.

Я сказал, что в замке всё хорошо и жизнь там идёт раз заведённым порядком. Отец был рад этой вести и сказал, что если ему суждено будет когда-нибудь оставить службу и уйти на покой, он непременно покинет Эринар и поселится в Лаэфе. Я принялся было уверять его, что никогда такого не случится и что наш император никогда не откажется от услуг мудрейшего из своих подданных. Но отец перебил меня, выразив желание взглянуть на Джаэна, если мальчик ещё не спит. Я тут же послал слугу на кухню. Но когда тот вернулся, сопровождал его отчего-то не Джаэн, а смущённая кухарка.

– А мальчик-то убежал, – сообщила она, когда я выразил своё удивление. – Я ему миску каши дала, он вроде есть начал. А я только-только отвернуться успела – и нету его. Как испарился. Я уж по всему дому пробежала – нигде нет. И Хеллой тоже не нашёл...

Она ещё что-то хотела сказать, но отец жестом приказал ей уходить.

– Значит, убежал мальчишка, – поджав губы, недовольно проворчал он и цокнул языком. – Воистину, благодарность человеческая не знает границ. Надо будет посмотреть, не украл ли чего.

Слова кухарки расстроили меня, но не удивили. Я ждал чего-то подобного и боялся этого. Я часто встречал нищих бродяг и в Лаэфе, и по дороге в Эринар, да и в самом городе, где они прятались в тёмных закоулках. И я не хотел, чтобы мальчик пополнил их ряды. Что ждёт его? Болезни, голод, унижения, скорая смерть.

Я не мог объяснить себе, почему Джаэн поступил так, хотя поступок его и был ожидаем. Он боялся людей? Боялся меня? Не верил, что я желаю ему добра? Может быть он даже ненавидел меня. Позже я много обвинял себя, что за все дни нашего совместного путешествия так ни разу и не поинтересовался мыслями Джаэна, его состоянием, оставив ребёнку самому разбираться в своей душе. Я не хотел беспокоить его воспоминаниями прошлого, считая, что так он легче всё забудет. Был ли я прав? Видимо, нет.

Отец, видя переполнившие меня чувства, но неправильно истолковав их, попытался меня утешить:

– Не расстраивайся, сынок. Людям свойственно предавать и быть преданными. Ты скоро привыкнешь к этому, как привык к этому я. Не нам с тобой суждено переделать человеческую натуру. Мы можем лишь показать другим пример праведной жизни и надеяться, что ему станут следовать. – Я признал мудрость этих слов и не стал открывать отцу своих истинных мыслей, ибо слишком тяжелы они были для меня.

Так началась моя жизнь в Эринаре.




 

 


Рассылки Subscribe.Ru
Подписаться на NewLit.ru

 
 
 
 
 
  Интересные биографии знаменитых учёных, писателей, правителей и полководцев
 

 

Новости Авторы Проза Статьи Форум Карта
О проекте Цитаты Поэзия Интервью Галерея Разное
На Главную
  • При перепечатке ссылайтесь на NewLit.ru
  • Copyright © 2001 – 2006 "Новая Литература"
  • e-mail: NewLit@NewLit.ru
  • Рейтинг@Mail.ru
    Поиск