Через три дня по распоряжению патриарха Элиезер и два молодых раввина отправились в Верхнюю Галилею, в город Мерон. Им велено было забрать из городского университета и привезти в Явне древнейшие реликвии: свитки Торы, некогда взятые в Вавилонский плен иудейским царём Иехонией, и книги пророков Ездры и Неемии – первые книги Священного Писания.

– Путь чреват любыми неожиданностями, – напутствовал патриарх, – потому я посылаю вас, молодых, крепких мужей.

После отъезда Элиезера, патриарх в шестом часу пятничного дня, появился у сестры. В кухонном переднике, раскрасневшаяся от приготовления блюд к субботней трапезе, Имма, увидев брата, нахмурилась. Но Гамлиэль, дружелюбно улыбаясь, подошёл и взял её за руку.

– Не хмурься, сестра, я пришёл не ссориться. Всё-таки, ты одна родная душа мне на целом свете.

Он обнял Имму за плечи и, как в детстве, поцеловал в нос.

– Я люблю тебя, моя девочка, и пришёл, чтобы всё уладить миром.

Несмотря на улыбку и дружелюбие Гамлиэля, лицо его было отчуждённым, и говорил он как-то странно, словно по подсказке.

Но Имма ничего не замечала. Слова брата глубоко тронули её доверчивую душу, и на глазах её выступили слёзы. С просветлённым лицом она обняла Гамлиэля и повела в столовую, откуда доносились аппетитные запахи субботних блюд.

Искренне радуясь примирению с братом, Имма, накрывая к обеду стол, вспоминала своё детство, сказала каким именем они с мужем назовут ребёнка и даже поделилась мечтой Элиезера о собственной школе, в которой он хотел бы воспитывать учеников в приверженности к древним религиозным традициям.

Гамлиэль слушал её с застывшей улыбкой на лице, но даже самые трогательные воспоминания сестры о детских годах, не затрагивали его будто омертвевшую душу.

После обеда Имма поставила на стол прибор для приготовления фруктовых соков, два серебряных кубка и вазу с фруктами. Гамлиэль приготовил для неё напиток, который она любила с детства, а для себя попросил принести простой воды. Когда Имма вышла за водой на кухню, в руках патриарха появился глиняный флакончик, из которого он всыпал в кубок сестры светлый порошок.

Отпив пару глотков принесённой воды, он взял руку Иммы и, поглаживая её, сказал.

– Я помогу твоему мужу осуществить мечту с его школой. Но знай, я никогда не смирюсь с его плебейским происхождением.

Нескрываемое презрение брата к Элиезеру оскорбило Имму. Убрав свою руку из его руки, она взяла кубок и, пригубив напиток, раздражённо отставила его в сторону. Увидев это, Гамлиэль заботливо сказал.

– Если напиток не по вкусу, я приготовлю тебе другой.

Имма отказалась. Присутствие брата стало ей в тягость, и, чтобы избавиться от его забот, она поднесла кубок к губам и выпила весь без остатка.

– У меня есть возможность помочь Элиезеру открыть школу в Лидде, – продолжил разговор Гамлиэль. – Вы переедете туда, и никто в академии не узнает о твоём христианстве. Ты согласна?

Имма пожала плечами.

– Это решит Элиезер.

Гамлиэль собрался уходить, когда на улице уже совсем стемнело. Закрыв за ним дверь, Имма вернулась в столовую. Она чувствовала страшную усталость и апатию ко всему. Убирать с обеденного стола посуду не хотелось. Ощутив острое жжение в желудке и сильную жажду, она отправилась на кухню и долго пила воду. Но жажда не унималась. Вернувшись в столовую, Имма всё же заставила себя прибрать стол, но когда понесла на кухню посуду, глаза её вдруг затмило, пол закачался под ногами, и её вырвало прямо на выпавшую из рук посуду. Перепуганная, она собралась бежать к местному врачу. Но, ощутив сильное шевеление ребёнка в чреве, остановилась и стала поглаживать живот, нежно приговаривая: «Успокойся, малыш. Не волнуйся. С твоей мамочкой всё в порядке».

Ей действительно полегчало. Она даже вымыла посуду, подтёрла на кухне пол и, успокоенная, ушла в спальню.

Среди ночи её разбудила жгучая резь в желудке. Чтобы унять нестерпимую боль, она выпила холодного молока – и тут же у неё началась сильная рвота. Её долго корчило, выворачивая всю наизнанку. Потом, вся в поту, задыхаясь и трудно дыша, она побрела, шатаясь от изнеможения и страшной слабости, к открытому окну, из которого веяло ночной прохладой. Но не пройдя и двух шагов, упала, потеряв сознание…

Яд Гамлиэля действовал неотвратимо: сначала он вызывал жжение в желудке и сильную жажду, потом сильную рвоту, сопровождаемую постепенным параличом двигательного аппарата, затем поражал нервную систему, резко снижал артериальное давление, ослаблял сердечную деятельность – после чего наступала смерть.

… Придя в себя, Имма снова едва не лишилась чувств из-за дикой, обжигающей боли во всём животе. С ней происходило что-то слишком серьёзное, страшное. Она подумала о младенце, терзаемом адским пламенем в её чреве, и, обезумев, рывком поднялась на ноги, чтобы бежать к врачу. Но ноги уже не держали тело, и она рухнула на пол, разбив в кровь затылок. Осознав, что помощи ждать неоткуда, Имма забилась в истерике; рыдая в голос, она отчаянно звала Элиезера, рвала на себе волосы, раздирала ногтями лицо. Её ноги лежали недвижными колодами, руки слабели с каждой минутой.

– Господи, Иисусе!.. – исступлённо, с отчаянной мольбой вскричала она и захлебнулась рвотой. Её долго, мучительно рвало желчью. Она попыталась достать полотенце с подлокотника ближнего кресла, чтобы утереть лицо, но и руки уже не повиновались ей. Тогда Имма поняла, что обречена, и вся сосредоточилась лишь на одной мысли: обнять своё дитя и встретить смерть вместе. Она стала подтягивать к животу почти недвижные руки, радуясь каждому преодолённому сантиметру. Прошло немало времени, прежде чем её руки соединились поверх живота. И когда это произошло, она радостно зашептала: «Мы вместе, дитя моё! Нас никто уже никогда не разлучит…». Последние слова она прошептала уже коснеющим языком. Её сердце билось редкими, затухающими толчками. Потом оно остановилось.