Элиезер жил в любовном затмении. Встречи с Иммой стали для него нескончаемым, упоительным праздником. Её девичья застенчивость уступила место наивной непосредственности. Бывало, когда весёлая и смешливая по природе, она смеялась до слёз его шуткам, непроизвольно касаясь его руки, Элиезер терял дар речи от её прикосновения. В своей любви, чистой и беспредельной, оба зашли так далеко, что им уже невозможно было расстаться. В академии не узнавали Элиезера, блаженного видом, с мечтательным взором, отвечающего невпопад на шутливые вопросы сослуживцев. Ни для кого уже не были секретом его встречи с сестрой патриарха Гамлиэля. Все желали счастья добродушному молодому учёному, и лишь патриарх с явной недоброжелательностью, хмуро косился в его сторону.

Имма не отказалась от намерений обратить Элиезера в христианство. Она часто рассказывала ему об учении Христа, пытаясь исподволь наставить его на путь истинный. Но, со временем, перешла к более решительным действиям.

Однажды, когда штормившее море залило водой пляж и их излюбленный валун, молодая пара прогуливалась по аллеям академического сада. Они говорили о старом учёном, которого сегодня хоронили всей академией.

– Праведный был человек, – задумчиво сказал Элиезер. – Но, увы, всех нас ожидает один конец: одна участь и праведнику, и нечестивому грешнику.

– В чём же тогда смысл жизни? – спросила Имма.

Элиезер пожал плечами.

– Если судить объективно, жизнь – это борьба за выживание. И смысл жизни заключается в том, чтобы побеждать в этой борьбе. Но, опять же: и победителей, и побеждённых – уравнивает та же смерть.

Имма покачала головой.

– Как это всё мрачно, безысходно! Стоит ли жить ради житейских благ? Нет, Элиезер, смысл жизни в другом. Жизнь дана для духовного подъёма человека на такую высоту, откуда все житейские условия кажутся ничтожными. Человек должен нравственно очиститься и подготовиться к принятию Святого Духа, и лишь тогда он получит воздаяние за все свои земные испытания. В этом состоит также и смысл смерти, ибо душа такого человека после смерти вознесётся на небо и пребудет там вечно. Как всё это просто и доступно каждому человеку, Элиезер! Как удивительно и прекрасно ощущать в себе близость Бога! – взволнованно воскликнула Имма, и на глазах её заблестели восторженные слёзы.

Для Элиезера, глубоко консервативного богослова, слова девушки были такой бессмыслицей, что он не удержался от возражений.

– Послушайте, Имма, – сказал он с мягкой ласковостью. – Как же такое может быть? Вы же знаете, что наша вера не имеет цели слияния с Богом и заключается в союзе, в завете Бога с нашим народом. А смерть вообще не имеет смысла. Сказано в Писании: «Живые знают, что умрут, а мёртвые ничего не знают, потому что в могиле, куда ты пойдёшь, нет ни работы, ни размышлений, ни знаний, ни мудрости. После смерти человек возвращается в землю, и в тот день исчезают все помыслы его»…

Элиезер не договорил, увидев откровенное огорчение на лице девушки. Он догадывался о её намерении обратить его в христианство, ибо слишком бесхитростны были расставляемые сети. И, чтобы успокоить Имму, молодой богослов решил слукавить.

– Впрочем, мне ещё многое непонятно в христианстве. Но учение Христа всё же меня привлекает, – он постарался произнести это с такой искренностью, что лицо Иммы просветлело.

Вскоре молодой паре предстояла разлука: Элиезер отправлялся в Рим в составе депутации учёных академии.

Решение об отправке депутации в Рим исходило от патриарха Гамлиэля, который заменил отошедшего от дел в академии старого мудреца Иоханана бен Заккаи. Патриарх руководил академией жёстко, пренебрегая любыми компромиссами и требуя от учёных создания самых суровых законов для соплеменников в изгнании. Война совершенно изменила Гамлиэля; прежде он слыл скромным, сдержанным человеком, но после падения Иудеи стал раздражителен, криклив и совершенно невыносим. Патриарх не мог смириться с тем, что на месте Храма теперь возвышается римский храм Юпитера, а на руинах Иерусалима уже планируется строительство римского города Элиа Капитолина.* Тревогу и озабоченность патриарха вызывали и гонения на исповедующих иудаизм, начавшиеся в римской империи. Необходимо было отправиться с миссией к римскому императору и попытаться обсудить вопросы мира, дарование евреям свободы богослужения и восстановление Храма.

Отправку депутации в Рим должен был утвердить Совет, все решения которого по заведённому правилу принимались большинством голосов.

Мнение членов Совета разбилось на два лагеря. Противники отправки депутации призывали к благоразумию и терпению ради сохранения Совета в Явне и выживания оставшихся в римской империи евреев. Приводя аргументы в пользу такого мнения, религиозный учёный Иехуда бар-Илохай сказал, что Рим всё же заботится о стране: строит мосты, дороги, рынки и бани. Но его гневно прервал молодой раввин Шимон бар-Иохай.

– Что вы говорите, уважаемый! Римляне строят мосты и дороги, чтобы взимать подати, а бани – чтобы таскать туда своих потаскух!

Против сторонников подчинения политике Рима иронично выступил раввин Акива бен Иосиф. Он привёл притчу о лисе, предложившей рыбе выйти на сушу, чтобы не попасть в сети рыбаку; на что рыба ответила: если бояться своей среды обитания, то во сто крат опасней выйти из неё – тогда уж наверняка погибнешь.

В конце концов, решение об отправке депутации в Рим всё-таки приняли. В её состав наряду с авторитетными раввинами и учёными был включён и Элиезер.

Через неделю депутация отправилась в путь.

В Риме царили антииудейские настроения. Искусные подстрекатели направляли толпы к насилию против евреев. Они распространяли несуразные вымыслы о евреях, о их Боге и религии, и простолюдины верили и действовали по указке подстрекателей.

Римский император с презрительным высокомерием отказался обсуждать вопрос о мире и отверг все просьбы депутации. Для Рима уже ничего не значило маленькое Иудейское государство, раздавленное римскими легионами.

Депутация возвращалась домой на зафрахтованной быстроходной биреме.

Судно вышло из порта с восходом солнца, когда висевший над морем туман уже редел, шевелился, цепляясь за мачты. Патриарх Гамлиэль стоял на палубе, угрюмо глядя на отдаляющийся берег. Когда берег скрылся из глаз, он повернулся к членам депутации, молчаливо грудившимся подле него на палубе, и мрачно сказал.

– Впрочем, другого результата я и не ожидал.

Словно дождавшись этой реплики, члены депутации возбуждённо заговорили.

– Чего ещё ждать! Надо снова поднимать восстание! – гневно воскликнул Ханания бен Терадион, молодой раввин, с твёрдым, волевым лицом.

Но ему возразил Иошуа бен Ханания, известный своим мастерством в спорах с иудео-христианами.

– Уважаемый, забудьте о восстании. Благо, что живыми возвращаемся из Рима. Не уподобляйтесь тому журавлю, который вытащил колючку из пасти льва и запросил награду, на что лев прорычал: «Ты можешь хвалиться, что засунул голову в пасть льва и остался жить».

– Я остаюсь при своём мнении! – упрямо сказал Иошуа бен Терадион.

(Позднее, за открытое неповиновение Риму и проповеди в общественных местах, Иошуа бен Терадион был сожжён на костре, обмотанный свитками Торы. Молодой раввин погиб, проявив великую силу духа; его жену приговорили к смерти, а дочь отдали в публичный дом).

Неудача депутации повергла в уныние всех учёных академии, подвигнув их к ещё более самоотверженной работе. «Придёт час, – утешались они, – когда взращённые на наших трудах потомки, воздадут должное язычникам, как поступали с ними наши праотцы во времена Есфири»…

После возвращения из Рима, патриарх Гамлиэль, будто с цепи сорвался, и учёные предпочитали лишний раз обходить его стороной. Но на диспутах, при обсуждении постановлений, касающихся повседневного быта евреев, общаться с патриархом приходилось поневоле.

На последнем диспуте патриарх излил своё раздражение на раввине Иошуа бен Ханании, который не согласился с предложенной патриархом датой праздника «Всепрощения». В Писании о празднике сказано: «В седьмый год делай прощение. Чтобы всякий заимодавец, давший взаймы ближнему своему, простил долг и не взыскивал бы долг с ближнего своего, или брата своего, ибо провозглашено прощение ради Господа». Патриарх предложил признать датой праздника исход последнего дня седьмого года, а Иошуа бен Ханания настаивал на первом дне седьмого года.

Разгневанный патриарх пренебрежительно взглянул на молодого раввина и с сарказмом сказал.

– Вы, молодой человек, кажется, ещё совсем недавно были учеником уважаемого Иоханана бен Заккаи. Не рано ли вы возомнили о своих способностях?

Возмущённые таким откровенным унижением своего коллеги, учёные шумно повскакивали со своих мест, гневно осуждая выходку патриарха и требуя его отставки с поста руководителя академии. Патриарх молча слушал нелестные замечания о себе, потом поднял руку, прося внимания. Когда шум утих, он сказал.

– Уважаемые коллеги, я признаю свою вину и прошу Иошуа бен Ханания простить меня. Но если для пользы нашего общего дела необходима моя отставка, я проголосую за неё вместе с вами.

Отставку патриарха Гамлиэля отложили.

Но спустя некоторое время, унижению подвергся другой учёный, не согласившийся с интерпретацией патриарха одного из религиозных вопросов. Затем возник новый конфликт с тем же Иошуа бен Ханания, который сделал расчёт начала новолуния, не совпавший с расчётом патриарха. И на этот раз учёные сместили патриарха Гамлиэля, избрав руководителем академии раввина Элиезера бен Азария. Гамлиэль же, по благородству своего характера, не затаил обиды и стал работать на равных с другими учёными (позднее он вновь возглавил академию).

ПРИМЕЧАНИЕ

* «Некоторое время Иерусалим оставался в руинах, среди которых ютились немногочисленные оставшиеся жители. Когда было подавлено еврейское восстание против римлян, вспыхнувшее в Александрии и распространившееся в 115-117 годах на другие города Египта, Киренаики и Ливии, на всех евреев империи обрушились кровавые репрессии, а на Храмовой горе в Иерусалиме было воздвигнуто языческое капище.

В 130 г. н. э. император Адриан (Публий Элия Адриан) приказал построить на развалинах Иерусалима римскую колонию и назвать её Элия Капитолина – в честь самого себя и Капитолийской триады римских богов (Юпитера, Юноны и Минервы). Храмовая гора стала местом поклонения Капитолийским богам, где для этой цели был возведён храм Трикамерон. Воникновение на месте Иерусалима римского города и осквернение священнейшего для евреев места стало одной из главных причин восстания Бар-Кохбы. В ходе этого кровопролитного восстания евреи овладели Иерусалимом и соорудили на месте разрушенного временный Храм. Иерусалим оставался в руках повстанцев почти три года (132-135г.г.). Летом 135 года римляне вновь захватили город, и после этого, декретом Адриана под страхом смертной казни был запрещён доступ в город всем, кто подвергся обрезанию». (Шкловская М. Лурье И. «Иерусалим. История и образ города»)