В день отправки лазутчиков Иехония допоздна засиделся за вечерней трапезой. Был светел лицом, шутил с приближёнными, и те не узнавали своего царя, обычно замкнутого и угрюмого.

Но после трапезы, когда Иехония вернулся в свои покои, им овладели сомнения в скором избавлении от плена. Он не верил хитрому и коварному царю Вавилонскому. Что ему отступные от иудеев, если он может обобрать их до нитки, стоит лишь ему захотеть. И на царя Персидского, рано надеяться…

Мечты о возвращении на родину потускнели. Будто наяву привиделся поруганный Иерусалим – разграбленный, опустошенный. Мысленно подъехал Иехония к воротам Долины, перед источником Драконовым, долго смотрел на разрушенные городские стены, на сожжённые огнём чёрные ворота…

Сна не было. Иехония долго ворочался на постели. Потом сел и, раздражённо отдёрнув в сторону украшенный пурпуром и драгоценными камнями полог, спустил босые ноги на пол. От духоты ломило в висках. Стояли душные, лунные ночи. Из открытых в сад окон несло жаром неостывшего дня. Ссутулясь, положив морщинистые руки на острые колени, он безучастно глядел на лунные пятна на мозаичном полу. Тишина спящего огромного дворца давила ощутимой тяжестью. С улицы донеслось заунывное, монотонное пение ночного сторожа, обходившего свой квартал. Голос был дребезжащий, старческий, и Иехония вдруг остро ощутил свою старость и одолевающие болезни. И его охватил панический страх при мысли, что ему не доведётся уже вернуться в Иудею, и позорная смерть пленника настигнет его, царя Иудейского, здесь, в плену на чужбине… Отчаяние и бессилие изменить что-либо в своей судьбе привели царя в ярость. Он стремительно вскочил на ноги… и мешком осел на постель – больное сердце будто прокололо раскалённой иглой.

– Господи! – задыхаясь и превозмогая нестерпимую боль в груди, зашептал он в отчаянье. – Душа моя изныла от плача, и на веждах моих – тень смерти. Доколе будет терзать меня плен Вавилонский?... Изнывает сердце моё, что опустела гора Сион, лисицы ходят по ней… Обрати нас к Себе, Господи, – и мы обратимся! Обнови дни наши, как древле! Вспомни, Господи, что над нами свершилось; призри и посмотри на поругание наше. Мы сделались сироты без отца, и наши матери – как вдовы. Враги смеются над нашими святыми субботами. Да предстанет пред лице Твоё вся злоба их и поступи с ними так же, как Ты поступил с моим народом за все грехи наши!...

В двенадцатый день месяца Нисан лазутчики царя Иудейского вернулись и были тотчас призваны к царю. Бледный, осунувшийся, ещё не оправясь от тяжёлого сердечного приступа, Иехония с нетерпеливым волнением вглядывался в запылённые лица своих посланцев. И вот, что услышал он от старшего над лазутчиками:

– Кир, царь Персидский, с благосклонностью выслушал нас обо всём: о количестве боевых колесниц в Вавилонском войске, о числе воинов, конницы, запасах фуража и продовольствия в городе, а также о слабых местах в обороне Вавилона. В знак исполнения обещания своего отпустить иудеев в Иерусалим после взятия Вавилона, царь Персидский передаёт с руки своей перстень царю Иудейскому.

В том же месяце Нисан Господь через пророка Своего, Иеремию, изрёк:

«Слушайте слово Господне, народы, и возвестите островам отдалённым, и скажите: Кто рассеял Израиль, Тот и соберёт его, и будет охранять его, как пастырь стадо своё. Ибо напитаю душу священников туком, и народ Мой насытится благами Моими, ибо Я с тобою, чтобы спасти тебя, Израиль. Я совершенно истреблю все народы, среди которых рассеял тебя, а тебя верну на землю твою. И сыновья твои будут, как прежде, и сонм Моего народа будет предстоять предо Мною, и Я умножу их, и прославлю, и не будут они унижены, и накажу всех притеснителей его. И город будет опять построен на холме, и Храм устроится по-прежнему».

Ликующий, преисполненный благоговения и благодарности к Господу, услышавшему его молитву, Иехония принёс великую жертву всесожжения, а для народа своего, бывшего в Вавилоне, сделал пир, на который созваны были все иудеи, от мала до велика.

Пир затеяли в обширном дворцовом саду. Золотые и серебряные пиршественные ложа для царя Иудейского и его ближайших сподвижников устроили в середине сада на широком помосте, устланном камнями зелёного цвета, мрамором и перламутром, остальной же люд разместился вокруг него.

Напитки подавались в драгоценных, редкостных сосудах и в сосудах менее ценных. Вина и блюд всевозможных подавалось в изобилии, ибо всем управляющим во дворце приказано было исполнять всё по воле и желанию каждого приглашённого.

Гостей собралось великое множество. Все они были в праздничных одеждах. Пирующие восторженно ликовали по поводу пророчества Иеремии; одни плакали от радости, другие пели песни и славословили Господа в громких молитвах.

С наступлением ночи, когда гости разошлись, Иехония с первосвященником Иеффаем и двумя жрецами-левитами продолжили пиршество во дворце.

Возлежа на пиршественных ложах, жрецы-левиты * с первосвященником оживлённо обсуждали скорое возвращение в Иудею. Прислушиваясь к их словам, Иехония довольно улыбался: только что царедворцы-иудеи сообщили ему о паническом смятении царя Вавилонского, насмерть перепуганного близостью несметного полчища Кира.

Священники заговорили о необходимости ещё более обособить иудейские массы от чужих народов и, в первую очередь, строжайше запретить браки с чужеземцами. Тревогу и озабоченность вызвало вчерашнее сообщение из Иудеи о том, что оставшийся там народ не отделился от Хананеев, Хетттеев, Моавитян и прочих и берут дочерей их за себя.

– Неужто опять станем вступать в родство с чужаками! – гневно воскликнул первосвященник Иеффай, степенный, дородный муж. – Господь наш простил народ Израиля. И отныне Закон, который Он дал на горе Синайской, должен исполняться неукоснительно!

К концу трапезы слуги, по обычаю, привели странника. Но сердце Иехонии переполнялось сегодня другим, и он равнодушно взглянул на согбенного старца в пропылённой верблюжьей тоге. Странник же, опершись на посох, неторопливо обвёл цепким взглядом пирующих и остановил взгляд на одном из них – в белом хитоне, с желчным болезненным лицом. Угадав в нём царя, склонился перед ним и, присев на корточки, стал чертить кусочком угля небесные созвездия на мраморном полу. Потом выпрямился и объявил Иехонии:

– Положение Солнца и 28-ми изидов лунного месяца сулят тебе, царь, благоденствие в делах и славу до конца дней твоих.

Иехония иронично усмехнулся.

– Не провидец ли ты?

Странник равнодушно воспринял иронию.

– Искусством, которое ты по неразумению своему назвал провидением, управляет Вселенский закон, Солнце, Луна и звёзды, и все они – суть проявления и символы внутренних сил Вечной Жизни. Об этом говорит учение Зендавеста у парсов. Ведомо тебе о нём, царь?

Иехония не слышал о таком учении и, уходя от ответа, сказал.

– Мы послушаем, что ты о нём знаешь.

Странник согласно кивнул.

– Это великое учение. Множество лет истекло с той поры, когда в стране парсов Маргуш, что находится подле Индийских гор, обитали жрецы. Их власть и могущество уподоблялись власти царей, а мудрость превосходила все народы земли. Главенствовал среди них некто Зороастр, которому однажды открылось Сияющее Существо, Воху-Мана, и привело его к Владыке Мудрости, Единому Творцу всего сущего – Ахуре-Мазде. Тот дал Зороастру великое разумение, которое потом было записано золотыми буквами на тридцати тысячах бычьих кож и называлось Зендавест.

Ахура-Мазда – суть Вечная Жизнь, или же Время без Границ, ибо Ему невозможно определить начало; оно наделено свойствами и принадлежностями непостижимыми для человеческого разумения, и ему подобает лишь безмолвное поклонение.

В учении Зороастра Свет был первым истечением из Вечной Жизни, потому парсы поклоняются огню. Ибо огонь – очиститель и претворитель природы, оживляющий её и превращающий мглу в свет. Отсюда истекает чрезвычайное благоговение и всеобщее поклонение парсов огню. Жрецы Зороастра, постоянно поддерживающие пылающий огонь, носят покрывало на рту, чтобы не осквернить огонь своим дыханием.

Учение Зороастра зиждится на началах происхождения всех вещей, общем состоянии, возникновении, переработки и ходе природы вместе с единством, преобладающим на небесах и земле.

Парсы не составили себе бога, которого называли бы единым, Вселенским Богом. Огонь для них уподоблялся Божеству, Пламенеющей Сущности, в которой созидается мир, и которому суждено вновь в ней расплавиться.

Учение Зендавеста изучает и вникает во все подробности Природы. Шесть добрых духов в этом учении означают шесть летних месяцев, тогда как злые духи олицетворяют месяцы зимние. Двадцать восемь изидов – суть дни лунного месяца. Солнце, Луна и звёзды представляются видимыми проявлениями внутренних сил Вечной Жизни. Солнце и Луна изливают свой свет и распределяют своё влияние между другими планетами. Можно определить это влияние и его значение для людей. Но Солнце всегда остаётся благодетелем, оно – светило царей, повелителей и важных деятелей…

Иехония уже не слушал странника. Слова старца о Вселенском боге, заронили в голову царя Иудейского мысль возвести бога Израиля в статус единого Вселенского Бога всего человечества. (Подобное по тем временам было ещё непостижимо для древнего языческого мира, ибо все народы и племена поклонялись тогда своим личным богам и идолам. Религия в те времена имела дело с божеством в образе духа, животного, растения, камня. Это божество обладало психикой и волей, его можно было просить (молитвой), умилостивлять (жертвой), можно было ему грозить, требовать, можно было даже наказывать его (дикари секли своих идолов): во всём этом было одно общее – отношение к живому личному индивидууму, который может дать или не дать, воля которого вне воли человека. Эти личные боги и идолы развивались в смысле конкретности, создавались мифы об их жизни, об их взаимоотношениях, их генеалогии: вырабатывались их пластические образы. Между тем, единое происхождение людей от Адама и Евы указывало на единство человеческого рода и подтверждало, что Бог является единым Богом всего человечества. И пришедшая в голову царя Иудейского мысль намного опережала своё время, констатируя факт Единобожия для всего человечества**).

Идея преобразить в Священном Писании бога Авраама, Исаака и Иакова в единого Бога всего человечества так пришлась по душе царю Иудейскому, что ему не терпелось поделиться ею с первосвященником. Но Иеффай и жрецы-левиты с детским любопытством, жадно внимали страннику, который рассказывал теперь о своём посвящении в огнепоклонники.

– Следующим моим испытанием, был пост, длительностью в пятьдесят дней. Мне следовало вынести его, обитая в совершенном уединении и постоянном безмолвии. Подобное испытание порой заканчивалось гибельными последствиями и посвящаемый, случалось, лишался рассудка. Но я претерпел всё из упрямства, потому как не желал быть пристыженным.

По окончании поста меня вывели в пещеру посвящения. Мой проводник – представитель Симорга, чудовищного грифа – вооружил меня и снабдил талисманами для того, чтобы я устоял в борьбе со страшными чудовищами, которых призовут злые демоны для преграждения моего пути.

Введённый во внутренние помещения, я очистился огнём и водою, после чего прошёл семь степеней посвящения.

Прежде всего, взору моему открылся из бездны, подле которой я стоял, – глубокий, опасный свод, куда малейший неверный шаг мог заставить меня низринуться к «престолу ужасной неизбежности» – первые три свойства природы. Идя ощупью по лабиринту тёмной пещеры, я скоро увидел священный огонь, сверкающий временами в глубине и освещающий мой путь. Я услышал отдалённый рёв лютых зверей: вой волков, рыканье львов и яростный, злобный лай собак. Мой проводник в глубоком молчании вёл меня в ту сторону, откуда слышались эти звуки. Внезапно открылась дверь, и я оказался в логове диких зверей, едва освещаемом слабой лампой. На меня тут же накинулись посвящённые в образе львов, тигров, волков, грифов и других чудовищных зверей, и я едва от них вырвался, не уцелев, впрочем, от ран и кровоточащих глубоких царапин. Оттуда я перешёл в другую пещеру, где царствовала мгла, раздавались грозные раскаты грома, и непрестанно сверкали молнии, освещая огненными потоками мелькающие тени раздражённых моим появлением свирепых гениев. Благополучно выбравшись из этой пещеры, я оказался в помещении, где измученный и перепуганный до смерти, нашёл успокоение в сладкозвучной музыке и каком-то упоительном благоухании.

Придя в себя, я выразил готовность подвергнуться следующим обрядам посвящения. Мой проводник подал сигнал, и появились три жреца. Один из них бросил мне на грудь живую змею – как знак перерождения. Кто-то из жрецов отворил потаённую дверь, и в неё ворвались такие завывания, стоны и душераздирающие крики отчаяния, что меня вновь объял кошмарный ужас. Обратив глаза в ту сторону, я увидел во всех возможных ужасающих видах муки нечестивых в царстве Гадеса.

Затем меня проводили сквозь извилистый лабиринт, состоящий из семи обширных сводов, соединённых излучистыми галереями, каждая с узким каменным преддверием. Каждая галерея оказалась местом действия новых для меня опасных испытаний, пока я не достиг, наконец, Сацеллума, или святилища, ярко освещённого и сиявшего золотом и драгоценными каменьями.

Я увидел великолепное солнце и планетную систему, которая двигалась под волшебную музыку. Главный жрец, в тунике ярко-небесного цвета, восседал к востоку лицом на позлащённом троне, голову его венчала богатая диадема, украшенная миртовыми ветвями; вокруг его стояли презулы и распорядители обряда посвящения. Все они встретили меня поздравлениями и, взяв с меня клятву строжайше хранить в тайне веру Зороастра, вверили мне священные слова, из которых главным было: Тетракт, или название бога.

Странник умолк. В наступившей тишине было слышно как залетавший в открытые окна ночной ветерок тонко и мелодично позванивал лёгкими подвесками спускавшихся с потолка серебряных ламп.

– Почему же ты нарушил клятву, поведав нам об этом посвящении? – спросил первосвященник Иеффай, – И откуда ведом тебе язык наш?

Странник пренебрежительно усмехнулся.

– Что мне клятвы чужакам! Я – Ахаз, сын Захарии из Самарии. Отроком был пленён царём Ассирийским, Сеннахиримом, и продан в рабство. Бежав от хозяина, я повидал много стран. И вот возвращаюсь, чтобы почить в родной земле.

Иехония благосклонно посмотрел на странника.

– Останься во дворце, Ахаз. Ты нужен мне, – сказал он, вставая с ложа и давая знать о завершении пиршества.

Наутро слуги привели странника в рабочий кабинет царя. В праздничной одежде, с улыбчивым лицом, Иехония сидел за резным, овальным столом и что-то писал на пергаменте. Первосвященник Иеффай, наблюдая из-за спины царя за его пишущей рукой, что-то нашептывал ему на ухо. На Иеффае поверх хитона была надета риза, с возложенным на неё ефодом, на голове сверкал диадемой святыни кидар. Поодаль от стола на широком парчёвом диване молча сидели два книжника-левита. Им должен был повторить странник всё об Ахуре-Мазде для воплощения в Священном Писании*** замысла Иехонии.

ПРИМЕЧАНИЕ

* Левиты – особый класс священников в древнееврейском культе. Левиты были потомками Левия, (третьего сына Иакова), который дал еврейскому народу Моисея. По этой причине левиты получили исключительное преемственное право на священнослужение.

** Замысел царя Иудейского не противоречил истине, ибо присущий евреям монотеизм (вера в единого Бога) упоминается в Ветхом Завете изначально, с первых же стихов: «неиудейские боги – даже не боги»; «все боги народов ничто»; «только Господь есть Бог, и нет ещё кроме Него» (Ч. 25:5, Суд. 10:6, 11:24, 16:23, 1-я П. 16:26; Вт. 4:35).

*** Священное Писание – это текст Пятикнижия Ветхого Завета, состоящий из 66-ти книг. Ветхий Завет является трудом многих поколений книжников-левитов. Первая из 66-ти книг, составляющих Библию, была написана примерно за тысячу лет до Будды и Конфуция и примерно за две тысячи лет до Мухаммада.

Священное Писание (Тора) является Книгой Закона, который Бог заповедал евреям на горе Синай. Тора регламентирует жизнь каждого еврея. В ней излагаются основы религиозного мировоззрения евреев, предписания и запреты еврейской религии об отношениях человека с Богом и со своими ближними, а также социальные заповеди и этические принципы еврейской жизни.

Текст Торы – священен. К пергаменту Торы запрещено даже прикасаться руками, и при чтении её пользуются указкой.